В кармане снова зазвонил прямой телефон.
— В чем дело? — кричал Куратор. Он был в бешенстве. — Ты слышишь, что этот идиот мелет?
— Извините, я не на связи, — ответил Молчун и, выключив аппарат, прицелился в ворота.
Ивлиев находился у себя в кабинете и, приоткрыв рот, смотрел телевизор.
— Да разве за это мы воевали?! — кричал с экрана Семенов. — Разве за это я своего барина ногами забил?! Разве за это я брата Сидора расстрелял, который на мешок муки позарился?! А несчастного бедняка Федунова в расход пустил за крестик с цепочкой, с белого офицера снятый?!
— Да что вы все расстреливаете и расстреливаете? — возмутился ведущий, — камера наехала крупным планом на его в меру загорелое и припудренное лицо. — Время расстрелов давно, знаете, прошло. Мы живем в демократическом государстве…
Семенов покачал головой.
— Я воевал не за такое государство…
— Просто многое изменилось, и вам нужно время, чтобы это понять…
От телевизора внимание Ивлиева отвлек монитор, стоявший чуть поодаль, на краю просторной, вытянутой вдоль стены тумбы. На экран четырьмя квадратами были выведены картинки с камер наблюдения.
— Что за чёрт?
Он поставил на стол дымящуюся чашку кофе, из которой так и не сделал ни одного глотка.
Камеры, установленные перед лабораторным корпусом, показывали что-то странное — не обещающая ничего хорошего суета разворачивалась во дворе. Караульная смена в боевой экипировке — бронежилетах, шлемах, с оружием наизготовку, выскакивала из здания и рассыпалась веером по аллеям и вдоль фасада.
В животе разлился противный холодок.
В кармане требовательно загудел телефон, которым пользовался только один абонент. Никто не знал, что у него есть специальная связь. Но она у него была. И этот звонок, без сомнения, связан с происходящей на его объекте сумятицей. Полковник Ивлиев вздрогнул, словно от выстрела.
— Черт! — он нажал на кнопку ответа и молча поднес телефон к уху.
— Слушай сюда, Сергей, — возбужденно сказал Куратор. — Давай, выключай рубильник! Со своей линии выключай!
— Что случилось? — по инерции спросил Ивлиев и закашлялся: пересохло в горле.
— Ты что, телевизор не смотришь? Твой герой нас полощет, как грязное белье в проруби! Быстро вырубай, наигрались твоим экспериментом!
Тошнотворный холодок — это был страх, страх перед предстоящим, мерзким, но неизбежным — всё ещё плескался в животе, сковывая и мешая сдвинуться с места. Он знал, что опущенный рубильник не только прекратит существование комэска Семенова, но и его собственную жизнь разделит на «до» и «после» — и это «после» будет полно самоедства и неутолимых угрызений совести. Но — какой у него выбор? Он полковник и должен выполнять приказы! Иначе можно потерять и погоны, и оклад, и будущую квартиру, и все, все, все… В конце концов, Семенов не настоящий человек — он всего-навсего объект эксперимента. А эксперимент удался: полученных данных хватит на целое поколение вперед…
— Ивлиев, слышишь меня?
— Да. Слышу.
— Тогда не жуй сопли! Этот ваш… подопечный… никакой гибкости… никакого умения адаптироваться… хотя бы из чувства самосохранения, мать его так! — Куратор был на грани срыва. Или уже за гранью.
— Правильно я сделал, что завел к тебе дублирующую линию. Давай, Сергей Дмитриевич, вырубай. Ты же здравый, разумный человек…
— Но…
Все-таки, грязную работу лучше делать чужими руками. Тем более, что Молчун привык к таким вещам…
— Но почему нельзя задействовать основной рубильник?
Ивлиеву показалось, он услышал, как скрипнули зубы Куратора.
— Потому, что Молчун сошел с ума и дует с красноармейцем в одну дудку! По тревоге поднял смену и сам, старый дурак, лежит с автоматом, в ворота целится!
— Ничего себе!
— Хватит болтать, Ивлиев. Всё, вперед! Запрись и вырубай генераторы.
Куратор отключился. Ивлиев запер дверь, подошел к вделанному в стену и прикрытому картиной сейфу, набрал комбинацию цифр, открыл. Сейф был пуст. В нем находился только рубильник, параллельный тому, который сейчас защищал Молчун. Помедлив секунду, Ивлиев взялся за теплую эбонитовую рукоятку.
— Если бы я знал, что получится, если бы только знал, — чуть не плакал в телевизоре комэск Семенов.
И вдруг он исчез.
— Ой! — испуганно воскликнул ведущий. — Просим прощения… извините…
Он не мог найти нужных слов, но спас наушник в ухе — их ему подсказали.
— Не забывайте, господа телезрители, что перед нами был не настоящий герой Гражданской войны, погибший в девятнадцатом году, а искусственно созданный артефакт, его копия, которая, конечно же, не соответствовала моральному облику, взглядам и принципам погибшего героя. Но, как вы видите, артефакт перестал существовать. И мы вынуждены — вот так, на полуслове, закончить нашу передачу. Что ж, а пока рекламная пауза.
* * *
Ожидаемой атаки не последовало, и Молчун понял, что это значит. Он поднялся, отряхнулся, разрядил автомат, забросил за спину и пошел к начальнику объекта.
Дверь у Ивлиева была заперта, но на стук открылась. Сергей Дмитриевич вернулся к своему столу, на котором стояла кофейная чашка и бутылка коньяка. Молчун прошел следом.
— Как они отрубили питание?
Ивлиев пожал плечами.
— Выпьешь?
— Нет. Мне предстоит дознание, еще не хватало прослыть пьяным бузотером.
— Думаешь, с трезвого спрос будет меньше?
— Уволят со службы, выселят из поселка, не дадут квартиру, — Молчун погладил лысину. — Буду жить в своей двушке, ловить рыбу, играть в домино, как все пенсионеры. И знать, что я сделал то, что мог. Но не всегда задуманное получается.
— Про рыбу и домино маловероятно, — покачал головой Сергей Дмитриевич. — Ты без адреналина не сможешь.
— Разберемся. Ну, ладно, будь! — Молчун направился к двери, но на пороге остановился. — Кстати, я понял, почему Семенова не оказалось в склепе.
— Почему?
Но Молчун только усмехнулся и, не отвечая, вышел из кабинета.
Эпилог
Семенов был раскален добела, ему хотелось врезать в загримированную рожу ведущего, выстрелить в слепящие софиты, порубить телекамеры… Он сдерживался изо всех сил и неизвестно, чем бы закончилась эта передача, если бы все окружающее вдруг не померкло и не перестало существовать: криво улыбающийся розовощекий ведущий, студия, висящие под потолком микрофоны, телекамеры, операторы. Перед глазами закрутилась, сгущаясь, темнота, твердь ушла из-под ног… а потом вдруг вернулась.
Он оказался в Голодаевке, под пологой дубовой веткой со свисающей петлей. Чужие жесткие руки крепко держали его под локти, а напротив стоял ненавистный есаул Никишкин, протягивающий маленькую потрепанную книжечку из плотной бумаги.
Слышалось карканье и хлопки крыльев: нетерпеливые вороны сорвались с деревьев и кружили над местом близящейся казни.
— Ну что, будешь палить? — спросил есаул без особой надежды, просто выполняя формальность.
Семенов проглотил вязкую слюну.
— Давай зажигалку, — хрипло сказал он.
Ростов-на Дону.
Декабрь 2016 — август 2017 гг.
