вверх к локтю жгучей болью и застревало в районе ключицы.
– Даже не знаю. – Сосед покачал головой. – Сходи к зеркалу и сам посмотри. Могу сказать одно – такого я никогда не видел.
Я дернулся было в коридор, но вспомнил, что это зеркало разбито, а другое только в гостиной, в шифоньере. А там спит Иринка. Уселся обратно, подумал, что посмотрю, потом, утром.
– Ты чего? – Не понял сосед.
Я пояснил:
– Смотреться негде. Разве, к вам сходить?
Он вытаращил глаза:
– Ты что, не заметил?
Чего не заметил? Спрашивать я не стал, но по моему виду и так было все понятно. Дядя Толя поднялся.
– Пошли, – сказал он, тебя ждет сюрприз.
* * *
Сюрприз. Ха! Мягко сказано. Натуральный сюрпризище. Осколков на полу не было. Рядом тоже. Их не было вообще. Зеркало, как и раньше, висело на стене. Целехонькое. Старое, усталое, обшарпанное, с порченной временем амальгамой. Мутное стекло. Темные пятна возле рамы. Мертвое. Это ощущалось сразу. Смотреться в него было не страшно, просто неприятно. В нем не осталось жизни. Даже отражения у него получались унылыми, точно полинявшими.
Я отошел на шаг, распрямился, глянул в упор, не страшась никакой напасти. Хорош, нечего сказать, когда только успел? Я даже не мог вспомнить, когда получил столько мелких порезов-царапин. Вроде, не падал, не бросался в заросли лицом. И, на тебе… Нос ободран, на щеке синяк. Вновь сочится разбитая губа. Одним словом, красавчик. А еще плечо…
На плече был отнюдь не синяк. Казалось, какой-то безумец закачал под кожу черное упругое желе, распределил его равномерно, подобно эполету. Оплел щупальцами-косичками бицепс, спустил их почти до локтя.
Я осторожно коснулся «осьминога» подушечками пальцев. Чуть выпуклый, плотный, горячий. Вздохнул, поморщился, словно откусил лимон. Уже сейчас было видно, если не случится чуда, это все придется резать, чистить. Потом долго и муторно заживлять. Удивлюсь, если обойдется без пересадки кожи.
Тут же себя успокоил – если это плата за счастливую жизнь, мою и Ирки, пусть будет так, я не против.
– Как тебе?
Дядя Толя устало привалился к стене, смотрел на меня с сочувствием.
– Заживет, наверное… – Мой ответ прозвучал не слишком оптимистично.
Я сходил в комнату, достал из вещей старенькую рубашку, попросил:
– Помогите надеть. А то Иришка проснется, увидит. Не хочу пугать.
Он понимающе кивнул, осторожно просунул в рубашку мою онемевшую кисть. Помог натянуть второй рукав. Дальше я сам застегнул пуговицы почти до горлышка.
– Мы пойдем? – Спросил дядя Толя.
– Конечно, спасибо. – Я протянул ему ладонь для пожатия, дождался ответа. – Идите. Вас Ирочка уже заждалась. Волнуется уже.
Он так тепло улыбнулся, глянул на Юльку, подмигнул.
– Ничего, она у нас привычная. Не переживай. Я часто на работе задерживаюсь.
Вышел в подъезд, притормозил на пороге.
– Олег, ты бы запер дверь.
Я развел руками.
– И рад бы, да нечем.
– Это не беда, – сосед протянул ключ и, не дожидаясь моего вопроса, пояснил: – У Иринки в кармашке был. Выпал, когда я ее поднимал.
* * *
Дверь я запер. Послушал, как удаляются по лестнице шаги. Прикрыл гостиную. Потом бросил взгляд на зеркало, на распахнутую дверь, достал с антресолей молоток, добыл в вещах пару носков. Заглянул напоследок в комнату, ставшую хранилищем горя и боли. Портрет Катеньки Евграфовой смотрел на меня Иркиными глазами. Страшное сходство, слишком сильное, чтобы быть простым совпадением. Нужно будет узнать у отца, как он нашел эту квартиру?
На столе все так же лежала газета. И тут меня посетила гениальная мысль. Я вернулся за фонариком. И уже освещая комнату перед собой, прошел внутрь к столу. Заголовок, так, фото, дальше…
Шестнадцатого августа днем на развалинах старой амбулатории был обнаружено тело девочки…
Дальше я читать стал. Усмехнулся. Я мог пыжиться сколько угодно, пытаясь избежать сегодняшней истории. Все равно у меня ничего бы не вышло. Зачем фантому нужен был сегодняшний день? Почему было важно именно это число? Что толку гадать. Спросить все равно уже было некого.
Сегодня на календаре было пятнадцатое августа. Десять лет со смерти той первой девочки. Юбилей. Я выключил фонарик и вышел прочь. Последний раз посмотрел на скорбный портрет. Прошептал: «Ну что ж, Катюша, если вдруг твой отец был виновен в твоей смерти, спи спокойно. Я за тебя отомстил. Если нет, не держи зла». Ничего сверхъестественного в ответ не случилось. Только пальцы левой руки невольно сжались в кулак. Почти. Хороший знак, черт возьми.
Онемение постепенно уходило прочь, уступало место жгучей беспрерывной боли. Я пошевелил кистью. Пальцы по чуть-чуть, по капельке обретали чувствительность. Держали плохо, но уже начали гнуться. Хотелось прилечь, прижать несчастную руку к себе, укутать чем-нибудь теплым. Но сначала надо было кое-что завершить.
Гвозди так и лежали на порожке. Я отложил их в сторонку, прикрыл дверь, опустился на колени, придавил полотно своим весом, потом наживил гвоздь в старое отверстие. Попытался натянуть на молоток носки, чтобы хоть как-то заглушить звук. Это оказалось самым сложным. После, едва придерживая гвоздь левой рукой, тюкнул по шляпке молотком. Легко, не в полную силу. Ткань защитила от удара металлом по металлу, смягчила звук. Я в два движения загнал гвоздь на место. Следом за ним и второй.
Я не хотел, чтобы Иришка заходила сюда снова. А еще надеялся, что утром она ничего не вспомнит. Ничего из того, что случилось этим вечером. Я провел по шляпкам гвоздей пальцами – все нормально. Поднялся, опираясь на молоток. Убрал носки, спрятал орудие труда на антресоли. Кажется, все.
* * *
На кухне, в аптечке нашелся анальгин. Не бог весть что, но тоже сойдет. Для верности взял сразу две таблетки, запил холодным чаем и понял, что жутко хочу есть. В сковороде на плите стояла яичница, которую так никто и не успел попробовать.
Я не стал заморачиваться с тарелкой, кинул на стол разделочную доску, сверху водрузил сковороду и принялся жадно есть, промакивая растекшийся желток хлебом. М-м-м-м, благодать. Сам не заметил, как
