Камергер в это время целенаправленно шёл вдоль борта. И внезапно застыл.
Вопреки моей воле глаза повернулись на разложенные прямо на палубе как показалось тушки птиц. Разных птиц. От них то и исходила удручающая вонь. Я судорожно выдернул из кармана надушенный платок, загородил нос, дышать стало немного легче, а Резанову хоть бы хны. Потом-то он мне растолковал, что на Аляске вонь при обработке шкур каланов гораздо удушливее, так что амбрэ на палубе для него показалась семечки.
Хотел поинтересоваться таким вывертом восприятия, но почувствовал поднимающийся гнев, ведь физиология у нас общая, гормоны как-никак одни.
Резанов занес ногу. И нацелился ткнуть ближайшую тушку. Но я был начеку: чуть изменил траекторию голени. Башмак врезал по креплению мачты. Трос завибрировал, недовольно басовито по-шмелиному загудел. Командор зашипел от боли. Я стоически стерпел, довольный тем, что вовремя сумел канализировать гнев командора.
Едва понял что партнёр собирается заорать, хладнокровно напряг голосовые связки. Тело при этом разевало рот, пучило глаза махала руками, но ни звука не вырвалось.
Вахтенный помощник капитана, увидев командора поспешил с виноватым видом навстречу. И пока не произошло непоправимого, я зашипел:
«Николай Петрович, не делай глупостей! Ты что это выдумал!»
Командор словно очнулся, взял себя в руки, махнул рукой подходящему вахтенному помощнику: мол, ничего не надо, я сам. Для меня выдавил:
«Это проделки подлого Лангсдорфа. Надобно сию падаль немедля выкинуть за борт».
Я проницательно сыронизировал:
— А не ревнуешь ли ты, вашбродь. Небось за его беседы с Кончитой, когда на лугу он объяснял ей свои исследования?
Резанов насупился.
Я насколько мог проникновенно продолжил:
«Николай Петрович, поругаться дело нехитрое. Но вспомни сколько он тебе пользы принёс. Вот сейчас, кстати, пошли к нему, надо рану на боку обработать чтоб не загноилась. А потом ребёнка-то Кончита ждёт от тебя, а не от него».
Подождал пока Резанов переварит и успокоится, потом воскликнул:
«Слушай! А у меня появилась превосходная идея! Пошли. Только не мешай мне и я вас помирю».
Я вежливо постучал в каюту, которая предназначалась корабельному врачу. Резанов пытался шевелить бровями, чтобы показать своё недовольство. Ну да сейчас мне не до его капризов.
— Да-да, войдите, — последовал ответ и я распахнул дверь. Ко мне порывисто обернулся высокий нескладный мужчина в кожаном фартуке поверх сюртука с закатанными по локоть рукавами. Прямо Паганель из любимого мною старого Советского фильма «Дети капитана Гранта»!
Распознать европейца в нем можно было только лишь по едва заметному не акценту даже, а чрезмерной старательности выговаривание русских слов, построения русских фраз и предложений. Редкий мой соотечественник так говорит.
Первое, что я почувствовал: резь в глазах от ужасающей вони, стократно превосходившей ту, которую обонял на палубе. А я-то думал, что хуже уже некуда! Несло болотом, рыбой, навозом, внутренностями, перьями. И немудрено: на столе лежит препарированная, по моим представлениям, утка. Кожа с перьями отдельно, внутренности, кости тоже разложены по сторонам. Я еле сдержал рвотные позывы, но проглотил подступивший к горлу ком: хозяин лаборатории мог превратно понять такую реакцию. Лицо экспериментатора вытянулась при виде вошедшего — видно не частым гостем в его обиталище бывал Командор экспедиции.
— Что Вам угодно? — сдержано поинтересовался Лангсдорф.
— Это, так понимаю, — показал движением подбородка в сторону птичьей тушки, — чучело готовите? — Сделал вид что не обратил внимание на вызывающий тон я.
— Да. Имею право. У меня прописано это в контракте, как Вы помните. — вздёрнул подбородок хозяин каюты.
Я примирительно поднял руки:
— Да-да, Григорий Иванович. А много ли Вы успеете заготовить — мы ведь скоро отплываем.
— Увы нет, — сокрушенно вздохнул собеседник. — Стрелок я никудышный… А Вы, — тут он полыхнул глазами в мою сторону, — Ваше сиятельство, — помощников скупо выделяете.
Я поморщился. Сейчас мне никак не хотелось спорить.
— Что правда, то правда, — обезоруживающе развёл я руками, — моя вина в сём имеется.
Резанов внутри возмущенно засопел, ничего ради дела придется ему потерпеть, а я продолжил:
— Григорий Иванович, а вот чтобы всё это, — я подбородком указал на препарированную дичь, — и там, на палубе выделать как можно скорее, сколько Вам помощников надобно?
— Хороших ещё двое достаточно, — пожал плечами собеседник и пытливо, уже без враждебности поглядел на меня.
— А кого из команды хотели бы заполучить?
Лангсдорф назвал матроса и корабельного кузнеца. Мол, оба охотники, превосходно разделывают тушки, а это самая нудная работа, так что ему останется лишь набивка чучел, а по времени сие пустяшное. Я тут же, под недовольное внутреннее ворчание командора отдал соответствующие распоряжения вестовому. Лангсдорф учтиво поблагодарил.
— А скажите, Григорий Иванович, — словно не заметил сарказма в голосе немца, — так вот я чем хотел поинтересоваться: А что, если бы Вы могли делать очень натуральные картинки, — на вскинувшего веки ученого я поднял ладонь, упреждая возражения, — Вот представьте что не только вот такая утка будет сидеть на ветке. Это, конечно очень хорошо, Очень наглядно и сразу всё ясно про неё. Но если на картинке будет изображена она в её природной среде, с окружающей обстановкой, Да с её товарками. И, может быть, селезнем, который вокруг неё увивается.
Лицо натуралиста приняло мечтательное выражение. Он тоже представил эту картину. Вздохнул:
— Это было бы превосходно Ваше сиятельство, — но художник-то я, как Вы сами прекрасно знаете, никудышний… Да и будут ли они дожидаться, покуда я их нарисую… Сколько времени уйдёт… Не-ет, всё-равно это не выход… Хотя, — он поднял вверх палец, — это конечно было бы замечательно.
— А что, если я Вам дам такой инструмент, Григорий Иванович, а точнее мы с Вами вместе его сделаем, который мгновенно будет делать такие картинки: Раз и она у Вас готова, два — и следующая.
Лангсдорф недоверчиво воззрился на меня. А я продолжил:
— Вы не сомневайтесь. В твердости моего слова Вы имели возможность убедиться. — Корабельный врач хмыкнул.
Невозможно было понять: то ли он соглашается, то ли оспаривает. Я предпочел сделать вид что принял это междометие за согласие.
— Так, смотрите, — я подошёл к столу, — есть у Вас листок бумаги? — Корабельный врач быстро вытер руки о какую-то тряпицу, вытащил листок и карандаш. — Скажите, есть у Вас вот такая соль серебра, — написал я.
Лангсдорф сощурился читая. Потом поднял удивлённое лицо:
— Не знал что Вы обучались в университете! Это же знания никак не ниже университетских!
— О-о, у нас в артиллерии ещё и не тому учили, — смеясь напустил туману я, — Так есть такое или нет?
— Да, есть.
— Тогда нужен ещё желатин. Найдётся?
— У меня нет, но я видел в лавке, на берегу, достать можно, — деловито включился в обсуждение Лангсдорф.
— Отлично! А вот такое вещество найдём? — я написал формулу тиосульфата натрия.
Натуралист внимательно посмотрел, почесал затылок и сказал, что, пожалуй, и это может достать.
— Угу, фиксаж есть, — про себя подумал я, — а проявитель заменим соком смородины когда-то удачно экспериментировал.
— Ага. Тогда давайте, Григорий Иванович, Вы вот это делаете, А я закажу корабельному плотнику сделать ящик как для камеры-обскуры, знакомы поди. Да стеклянные пластинки нарезать. А ещё вот такое увеличительное стекло для объектива у Вас есть?
— Так Вы… камеру-обскуру… Нууу, — ну разочарованно протянул Лангсдорф, — это очень долгий процесс. Я знаю, в Европе… — но я не дал докончить:
— Да-да, понимаю: Вы наверное имеете в виду даггеротипирование?
— Вы и такое знаете!? — в глазах учёного плескался искренний интерес.
— Знаю. Только хочу предложить Вам пусть похожий, но гораздо более быстрый процесс. Вот увидите как замечательно это будет работать.
