Их-то и подозвал в первую очередь Макурин, как наиболее раздражающий народ фактор. А как можно утихомирить работников правопорядка? Правильно, дав им другое важное задание, где они будут законно заняты.
— Занять вход в министерство и никого не впускать, — строго приказал он им, — при необходимости разрешаю применять рукоприкладство.
Последнее было, собственно, лишне. Полицейские и так применяли кулаки и дубинки. Единственно, что шашки не вынимали. Но приказ был все равно приятен. Только вот исправник, так или иначе, замялся, глядя на появившегося человека. Выглядел он представительно, но был ему совсем не известен. И Священный Синод называл по-другому. Исправник помедлил, взглядом прося объяснения.
Макурин только по лбу себя не хлопнул. Конечно же, он здесь не в служебном мундире с соответствующими знаками, а в неприметной рясе! Доброжелательно, но строго сказал, как снова приказал:
— Это теперь не Синод, а Министерство религий России, а я его министр действительный тайный советник Макурин, Богом Нашим Иисусом Христом произведенным в святые.
После таких слов исправник не только выполнил приказ, но и снял головной убор сам и подал знак своим подчиненным и им снять. Так и стоял простоволосый и красный от смущения. У кого решил спросить — у высокого чиновника, выше некуда и святого! Как его еще Бог молнией не сподобил ответить!
А Макурин уже и не помнил о нем, прочитав проповедь прихожанам. В конце он еще и благословил их, от чего все присутствующие почувствововали теплоту и легкость в организме, болезни и, особенно, простудные и инфекционные недомогания отпустили. Правда, слишком уж тяжелые болезни через некоторое время снова придут, но тут уж Макурин никак не мог помочь. Общая молитва на всех верующих никак не могла помочь.
Бабы с детьми, до нельзя довольные, разошлись. Приказав полицейским проследить за порядком, то есть проводить служебные обязательства, ушел и сам Макурин. Он приодеться и узнать у местных начальников Синода, а для него непосредственных подчиненных, нет ли еще каких-либо дел.
Ничего больше его не тревожило. Одев парадный вицмундир и проверив, правильно ли прикреплены награды, поспешил к ненаглядной жене, которая, наверняка, и товары просмотрела и прическу ей приготовили. А уж если кофе с пирожным допила, то совсем кошмар. Он хотя и настоящий святой, не маскарадный, как многие, но от женских капризов не оторвется.
Настя действительно пила уже третью порцию кофе и становилась все темнее и злее, судя по служащим торгового центра. Ну он их от этой тяготы избавил. Жена, правда, перенесла весь негатив на мужа, но он был к этому готов. Поцеловал ей ручку, объяснив ей опоздание очередными срочными делами (ах, милая, я ведь еще и чиновник, пусть и высокого ранга), буквально обсыпав комплиментами. После десятка красноречивых эпитетов, какая она красивая и прелестная, какие у него прекрасные волосы и алые щеки и, на ушко, какие у нее завораживающие груди, она сдалась. Ласково обозвала его службистом и балбесом, потом протянула руку, чтобы провел ее домой.
Став женой всеми почитаемого (даже императором!) святого и высокого сановника, и под влиянием беременности сыном, о котором она еще не знала, Настя сильно изменилась. Она могла быть гордой и надменной, сердитой и своевольной. С дядями она буквально сама заключила договор о родовом имуществе. И если раньше даже при помощи монархаона едва могла заключить соглашение только о временном договоре, то теперь родственники — мужчины, удовлетворившись ее состоянием, почти без спора отдали ее долю. Попробовали бы они сделать иначе!
А может, речь здесь шла совсем не о сестре, а о ее муже, всесильном не только на Земле, но и Небе Андрее Георгиевиче Макурине?
Сегодня она как раз хотела заехать в один из родовых замков в Санкт-Петербурге — прелестное огромное здание с большим поместьем в пригороде, где она пригрозила ему в постели показать, где раки зимуют.
Жена, как понимал попаданец, переживала из-за беременности гормональный взрыв. От этого она не только еще более похорошела (куда уж более!) но стала сексуально-агрессивной. Впрочем, это у нее не долго и Настя уже через некоторый срок станет из красивой любовницы в заботливую мать. Впрочем, а он что, против?
Но жену он все-таки обломал. Нет, не сексом, он ведь заботливый муж-любовник, а местом будущего ночного жительства. Его императорское величество Николай Павлович, наверняка, захочет узнать подробные детали о его поездке в город. Тем более, ему уже сообщили о большой толпе у Синода. Так что не будем отрываться в замке, и прерываться на самом интересном месте их любовную встречу. Он сразу (ты как хочешь, милая) попросит у монарха аудиенцию, расскажет все интересующееся нюансы. Потом они поужинают с императорской четой и их детьми и ты можешь предаваться своим «кровожадным» затеям.
Звучало весьма логично. Она все-таки, не выдержав, щелкнула прекрасными зубами около его лица, — дескать, помни враг, о своей судьбе в последующие годы. Но потом мирно прикорнула у его левого плеча. поехали они, конечно, в Зимний дворец.
Император работал. Большинство россиян, особо не знающих жизнь в Зимнем дворце, завидовали монарху, наивно полагая, что он жил от бала до вкусного обеда, то есть куролесил одними развлечениями. Увы, но так жили женщины на российском престоле в XVIII веке. В XIX же веке, в первую очередь по решению самого Николая I, император был, главным образом, высшим чиновником в России, являясь не только председателем совета министров, но и большинством министров, оставляя последним лишь второстепенные полномочия.
Когда Макурин, приехав, попросился на аудиенции, ему, разумеется, не отказали. Более того, ему даже не позволили задержаться в приемной, где были несколько военных в чине младших чинов и таких же невысоких придворных. Нет, совсем небольших они, конечно, не были, императора все же обслуживали — поручики ли, капитаны ли гвардии первые, флигель-адъютанты вторые.
Андрей Георгиевич сразу прошел мимо них в кабинет самого императора. Только вот поговорить тет-а-тет (цесаревич не в счет) ему все равно не удалось. В кабинете помимо Николая и его сына Александра был еще военный министр князь Долгорукий, и Макурину пришлось битый час слушать, в общем-то, совсем не интересные армейские дела. При чем нового он почти не услышал. Россия, как всегда, была окружена внешними врагами, денег было мало, а военных забот много. А когда, спрашивается, было наоборот?
Императору, в отличие от штатского святого, было все интересно. Он пытал министра весь долго (очень долго на взгляд Макурина) и, наверняка, допытывался бы еще, но унылый вид министра религий и животрепещущие его новости его достали и он все же отпустил Долгорукого чуть раньше, чем всегда. Кивком поздоровавшись с Макуриным, тот быстро ушел. Не то, что спешил или пытался убежать от вопросов, просто император не любил, как военный, когда в рабочие моменты начинали медлить. Он любил так: пришел, доложился, ответил, если надо, на вопросы, ушел. Не девушка ведь, нечего протираться около мужчин.
Разговор со святым Николай начал с августейшего выговора:
— Андрей Георгиевич, вы, как государственный муж высокого класса и почти Романов должны все это знать и любить. Даже то, что вы не касаетесь напрямую.
Монарх, стоя очень рядом, смотрел в упор на этот раз злыми глазами. И Макурин почувствовал, как коленки у него явно подрагивают. Он попался под знаменитый «взгляд императора Николая I». Иными словами, взгляд василиска. Говорят, что жертвы этого расстрела глазами падали в обморок. Немолодые мужчины, убеленные в сражениях сединами, теряли сознания, как невинные девушки.
Историки потом не верили, особенно в советском ХХ веке. Ага, они бы сами оказались в этом положении, он бы посмотрел на них! Такой детина около двух метров смотрит! Уж куда попаданец с большим опытом и самообладанием и тот заметно зашатался. А местные аборигены падали бы пачками.
И последних сил он перекрестился. Бог ли помог, или мышечная привычка сыграла, но ему стало легче. Он даже возразил:
