* * *
В МехМашИн я поехал в понедельник: второго июля (отец отговорил меня от поездки в пятницу).
Вернулся утром от Варвары Сергеевны (за прошедшую неделю я посетил дом Павловой трижды), совершил пробежку, позавтракал с родителями (Кир ещё спал). Снова отказался от папиного предложения надеть для похода в институт его любимый галстук. Уложил документы в полевую сумку, доставшуюся мне по наследству от дошедшего в сорок пятом до Берлина папиного отца. Нарядился в отцовские штаны и рубаху (они мне были лишь слегка коротковаты). И в превосходном настроении зашагал к деревянному мосту через безымянный ручей, что отделял улицу Речная от остального города.
Уже представлял, как скоро снова окунусь в студенческую жизнь.
* * *
Четырёхэтажное здание главного учебного корпуса Новосоветского механико-машиностроительного института я увидел из окна трамвая. Не без интереса рассматривал его, пока оно не скрылось за поворотом. Отметил, что улыбаюсь, будто повстречал хорошего приятеля. Дождался, пока трамвай остановится — лишь тогда прошёл к выходу и спустился по ступеням на землю. Поправил на плече лямку сумки. Вспомнил рассказы о том, что здание института в две тысячи десятом хорошо отреставрировали, а фасад изменили до неузнаваемости. Но я новый облик главного корпуса не видел даже на фотографиях в интернете. Поэтому и помнил его именно таким, каким он меня снова встретил сегодня, второго июля тысяча девятьсот семьдесят третьего года.
От трамвайной остановки я двинулся знакомым маршрутом: мимо таксофонных кабинок и магазина «Культтовары», где студенты затаривались канцелярией. Прошёлся по частоколу теней под тополями. Вдохнул пивной запах, что шёл от установленной на колёса большой жёлтой бочки (рядом с ней и сегодня толпилась молодёжь). Полюбовался на девчонок, что шагали впереди меня: не увидел на их коже ни татуировок, ни пирсинга — лишь летний загар. Увидел сидевшую на лавке под кроной каштана молоденькую мамашу — та покачивала детскую коляску и читала книгу (не водила пальцем по экрану смартфона). Взглянул на припарковавшуюся около бордюра машину («Москвич-408») — её водитель с гордым видом выбрался из салона, брякнул ключами и громко хлопнул дверью.
По ступеням я поднялся к массивным дверям главного учебного корпуса МехМашИна — распахнул их и шагнул в прохладу просторного вестибюля. На пару секунд замер у входа. Огляделся. Полюбовался на огромную настенную мозаику, изображавшую трудившихся на заводе рабочих. Мысленно поприветствовал старых знакомых: расставленные около стен статуи — воскресил в памяти имена, которыми их окрестили студенты. Прошёл мимо облицованных мрамором колонн к широкой лестнице с деревянными перилами. В гордом одиночестве поднялся на второй этаж, слушая топот собственных шагов. Вдохнул запахи мокрого камня и хлорки. Мельком взглянул на своё отражение в огромном настенном зеркале.
Кабинет приёмной комиссии отыскал без труда. Не нашёл перед ним очередь — без стука открыл дверь. Поймал на себе взгляды двух молодых женщин. Громко поздоровался и свернул к правому столу, как и в прошлый раз — не увидел восторга на лице дамочки, в пользу общения с которой совершил выбор. Буднично и неторопливо написал заявление на имя ректора. Передал представительнице приёмной комиссии школьный аттестат, медицинскую справку, фотокарточки и характеристику от командования моей бывшей воинской части. Предъявил паспорт и военный билет. Наградил женщину парочкой комплиментов — получил в ответ усталый вздох и порцию наставлений. Бодро попрощался с дамами и вразвалочку проследовал к выходу.
А на пороге едва не столкнулся с двумя шумными девицами.
— Поосторожнее! — воскликнула невысокая блондинка.
Я опустил взгляд на её лицо. Опознал в блондинке Наташу Торопову, мою бывшую (и будущую) одногруппницу — ту самую девицу, в смерти которой в тысяча девятьсот семьдесят шестом году обвинили моего брата Кирилла. Посторонился.
Отметил: Наташа заметила мой интерес. Она отреагировала на него озадаченным хмыканьем; прошла мимо меня и устремилась к столу, откуда несколько секунд назад отошёл я.
Узнал я и вторую девицу, что шагнула в кабинет приёмной комиссии вслед за своей белокурой подругой. Высокая и длинноногая, с каштановыми кудряшками: Елена Ивановна Котова — большеглазая девчонка, которая (в этой моей «повторной» жизни) не погибла под обломками протаранившего её дом самолёта.
Глава 3
Я посмотрел в широко открытые глаза Лены Котовой — тёмно-карие. И снова отметил, что они в точности такие же, как на той памятной мне фотографии. В прошлом я (будто по традиции) обязательно подходил к могиле совершенно тогда незнакомой мне девицы и разглядывал портрет на её надгробии, когда по той или иной причине являлся на Верхнее кладбище.
Портрет, как я помнил, никак не реагировал на моё внимание. А вот послужившая для него моделью девчонка замерла на пороге кабинета приёмной комиссии, будто упёрлась в мой взгляд, как в стену. Она смотрела на меня — словно в задумчивости сдвинула к переносице густые тёмные брови. А я вдруг вспомнил, как выглядели её лодыжки, когда они маячили у меня перед лицом.
— Ты⁈ — сказала Котова.
Мне осталось лишь ответить:
— Я.
Усмехнулся. «Многие парни плечисты и крепки, — вспомнил я строки стихотворения. — Многие носят футболки и кепки…» Привычным движением потянулся к берету… но вовремя вспомнил, что оставил свой армейский головной убор дома. Поправил на плече лямку дедовой полевой сумки, расправил воротник рубашки. Девчонка среагировала на мои движения: тряхнула каштановыми кудрями.
Она моргнула — убедилась, что я не привиделся ей, не исчез. Чуть склонила на бок голову, пристально меня рассматривала. Почувствовал запах её духов, в котором помимо цветочных нот уловил сладковатый мускусный аромат амбры. «Рижская „Иоланта“, — подумал я. — Такими же духами пользуется Варвара Сергеевна Павлова».
— Ты кто такой? — сказала Котова.
Я пожал плечами, ответил:
— Человек.
Лена резко вдохнула — на её шее напряглась тонкая жилка.
«А девчонка высокая, — снова отметил я. — Мне в ту субботу это не померещилось. У неё рост метр и восемьдесят сантиметров, не меньше. Может и на пару-тройку сантиметров больше. На полголовы выше Варвары Сергеевны, не ниже моей мамы — у той рост сто семьдесят восемь сантиметров, насколько помню. Худая. Хотя грудь у неё всё же присутствует: единичка, если глазомер меня не подводит. Откармливать Котову нужно. Тортами и пирожными. Глядишь, и станет красавицей. А вот плечи у неё широкие, как у спортсменки. Танцами занималась. Или плаваньем».
Я заметил, что изучаю девицу, словно манекен на витрине магазина.
Прикоснулся рукой к её плечу.
— Позже поговорим, — сказал я.
Указал на стол приёмной комиссии и посоветовал:
— С делами разберись.
Лена перевела взгляд на даму, что посматривала на неё с нескрываемым недовольством. Выдохнула. Вцепилась руками в свою сумочку — будто на ощупь проверила, положила ли в неё все нужные для подачи заявления в институт документы. Задумалась — на её переносице проявилась тонкая неглубокая морщина.
Я отметил, что Котова загорелая, будто жительница жаркого средиземноморья. Подумал, что она походила на гречанку (я повидал многих представительниц этого народа, когда наведывался на Кипр): оливковый оттенок кожи, тонкий прямой нос, большие карие глаза, длинные густые ресницы, красиво очерченные неполные губы. Елена Котова вновь взглянула на меня — кивнула.
— Ладно, — сказала она. — Я быстро!
Девица плавной походкой устремилась к столу — я проводил её взглядом.
Подумал: «Нет, не пловчиха. Занималась хореографией».
Шагнул за порог, прикрыл дверь кабинета.
— Позже, — пробормотал я, — это не значит, что прямо сейчас.
Покачал головой и зашагал к лестнице, что вела на первый этаж: в вестибюль.
* * *
