Я отчего-то не удивился, когда два родных брата Гаврилы Паромонова и оба двоюродных дали показания на Федора Сизнева и его родственников, а братья и двоюродники Федора, соответственно, на Гаврилу. Нужно сказать, что на восемь мужиков потратил времени меньше, нежели вчера на допрос двоих. Говорили четко, без запинок.
То, что мужики сговорились, понятно не только мне, но и козе Игната Сизнева, которая своим блеянием иной раз мешала допросам. Но тут не только сговор. Здесь даже посложнее, чем круговая порука. Одна половина деревни обвиняет другую половину.
Сложилось впечатление, что идея принадлежала очень неглупому человеку, который давал инструкции остальным. Но кто он?
Придется сдавать дело прокурору, чтобы тот составил заключение о «невозможности довести открытое дело по убийству Фомина до суда, ввиду невозможности установить лицо или лица, совершившее оное».
Обидно. Все-таки, целых два преступления раскрыл. Одно, допустим, раскрывать не нужно было — там все и так было ясно. Но ведь второе-то, убийство Двойнишникова — моя гордость.
— Пойду на конюшни посмотрю, — сказал я приставу. Предупреждая вопрос, пояснил. — Мне все равно нужно рапорт составить, если акта осмотра нет.
Акта нет, потому что непонятно — где произошло преступление?
Антон Евлампиевич решил составить компанию. По дороге он все-таки принялся утешать:
— Иван Александрович, такое преступление раскрыть нельзя. А коли раскроешь, то всю деревню все равно не посадишь.
Я с ним не спорил. Прошел до дома Гаврилы Паромонова, осмотрел двор, сарай, где стоит кобыла. На кобылу смотреть не стал — ничего не скажет. Глянул на кобелька, зашедшегося в истошном лае, на который немедленно отозвались соседние собачонки.
Потом мы с приставом отправились на другой конец деревни, к дому, где жил Федор Сизнев. И тоже осмотрели двор, но к сараю с мерином подходить не стали, потому что на нас залаяли аж две собаки, а кобели или сучки я не понял.
Ну, посмотрели, теперь домой. Еще можно поторговаться с девчонкой о цене на половички. Пожалуй, пять штук покупать не стану, но три возьму. Но что-то меня встревожило. Что? Понял!
— Возвращаемся? — почти в один голос спросили Смирнов и Егорушкин, которым осточертело таскать на допросы мужиков.
— Ага, — кивнул я. — Возьмите с собой Гаврилу Паромонова, доставите его в участок. Пусть посидит, завтра допрос начнем. А мне нужно еще кое-кого допросить. Антон Евлампиевич, поможете?
Удивились все трое. Но задавать вопросы — почему арестовывать Паромонова, не стали.
Городовые пошли за подозреваемым, а мы с приставом в дом. Там сидела мрачная Нюшка Сизнева.
— Полы-то уже можно мыть? — поинтересовалась она в первую очередь, а во вторую спросила: — Дорожки мамкины будете брать или раздумали?
— Дорожки покупать буду, целых три штуки, — сообщил я. — А полы станешь мыть после допроса. Тебя Анечка стану допрашивать.
— Меня?
— Тебя-тебя, — улыбнулся я почти ласково. — Хочу узнать — как ты мужиков надоумила так ловко соврать? И еще — почему вся деревня, двенадцать взрослых людей, послушались одну пигалицу?
Нюшка недоуменно заулыбалась, но не особенно правдоподобно.
— Анна Игнатьевна, — официально обратился к девчонке. — Тебе рассказать, в чем твой прокол?
— Прокол? Ничего я не прокалывала.
— Анна, ты же прекрасно все поняла, — поморщился я. — Прокол — это твоя ошибка. Ты допустила только одну, но ее хватило, чтобы арестовать Гаврилу Паромонова. Сейчас его повезут в город, посадят в тюрьму, а там он все расскажет. И о тебе тоже. Так интересно, в чем ошибка?
Нюшка Сизнева понурила голову, пробурчала:
— Интересно.
— Тогда расскажу, — пообещал я, искоса посматривая на пристава.
Бедный Антон Евлампиевич. Поначалу, видимо, решил, что молодой следователь спятил, а теперь смотрит на девчонку открыв рот.
— Так в чем ошибка-то? — напомнила о себе Нюшка.
— Все дело в собаке, — сказал я.
— В собаке?
Пришлось пускаться в пояснения и рассуждения.
— Все мужики твердили — залаяла собака, ей вторили остальные. Верно? Не слишком ли часто повторяли про одну собаку? И все спросонок определили — вначале одна, потом остальные? Это правдоподобно, как ты считаешь? Как же тут не задуматься. У Федора Сизнева во дворе две собаки, у Гаврилы одна. Будь ты на месте конокрада, на чей двор полезла?
— Туда, где одна собака, — кивнула Нюшка.
— Умница. Если бы говорили — собаки залаяли, я выбежал на шум — то никаких зацепок. Залаяли и залаяли, собакам положено лаять. Но если все говорят об одной собаке, какой напрашивается вывод? Что человек, давший наставления мужикам, соединил правду и вымысел. А крестьяне, словно попугаи все запомнили и талдычили.
— А как вы догадались, что это я придумала? — спросила девчонка со страхом, смешанном с гордостью
— Ты мне сама и сказала, — пожал я плечами.
— Когда? — вскинулась девчонка.
— В самом начале, когда ты дорожки в избе скатывала,— пояснил я. — Вчера, как мы приехали, то вся изворчалась — мол, сегодня убирай и вчера убирала. Резонный вопрос — зачем ты вчера половики скатывала? Значит, в ваш дом приходили мужики, а ты, девчонка аккуратная, грязь не любишь.
— Не люблю, — подтвердила Нюшка.
— Я поначалу на твоего отца думал. Игнатий, человек умный, не зря приказчиком на складе служит…
— Управляющим, — поправила меня девчонка.
— Тем более, управляющим. Придумал кто-то умный, но твой отец в эти дни дома почти и не был. Значит, мужики приходили к тебе. Вот теперь самое непонятное. Взрослые люди пришли за советом к девчонке. Как так?
Нюшка подняла голову и улыбнулась.
— А я умная, — сообщила она. — Читать и считать умею, писать тоже. В город часто хожу. Цены примечаю — где меньше, где больше. Слушаю, о чем приказчики купеческие разговаривают. На меня внимания не обращают — девчонка, да еще маленькая. Что она понимает? Записываю, потом думаю — кому выгоднее шерсть продать, кому сено. А вот с зерном у нас плохо, земля худая, самим покупать приходится, так я тоже смотрю — у кого подешевле. И покупать лучше пораньше, не весной, пока цены не подняли. С пуда две копейки — и то выгода. Надо мной поначалу смеялись, затрещины отвешивали, потом прислушиваться стали. С год уж за советами ходят.
— Отцу, наверное, ты помогла управляющим стать? — полюбопытствовал я.
— Немножко, — хихикнула Нюшка. — Господин Высотский, которому склад принадлежит, хотел барочные гвозди у мужиков брать — двадцать пудов. Если поменьше, пуд или два, можно проверить, перебрать, а двадцать — долго. Высыпать, перебрать — дел на полдня. Поэтому, только верхние смотрят. А я услышала, что половина гвоздей не из привозного железа — оно хорошее, а из болотного. Болотную руду добывать трудно, да и плохая она, зато деньги на уральскую не надо тратить. Половину гвоздей мужики из привозного железа отковали, половину из нашего. И плохие гвозди в самый низ сунули. Потом-то бы все раскрылось, но денежки-то у господина Высотского уже тю-тю. Я тятеньке рассказала, он решил всю партию перебрать. Ох, и ругались мужики! Зато господин Высотский прознал, тятю управляющим назначил.
— Ну, девка, ума у тебя палата, — покачал головой Ухтомский.
— Умная девушка, — согласился я. — Ладно, а мужики-то что?
— А что мужики? — хмыкнула Нюшка. — Дядька Гаврила вначале пришел, за ним остальные — а что делать-то? Ежели ворюгу все убивали, то все в Сибирь и пойдем? Спрашивают — подскажи, ты девка умная. Жалко дядьку — он моего тяти четвероюродный брат. Родня, как никак. Тут я и думаю — если одна половина деревни на другую покажет, а другая — на эту, и каждая на своем настаивать будут, до правды никто не докопается.
— Анна Игнатьевна, как хорошо, что ты моей женой никогда не станешь, — искренне сказал я. — От умной жены надо подальше бежать, а от такой как ты — еще дальше.
— Не женятся господа на крестьянках, — наставительно произнесла Нюшка, словно она не деревенская девчонка, а героиня какого-нибудь романа. — А если бы и женились, я бы за вас замуж не пошла.
