Ладно бы бабка Егоровна, а то внучок её с утра разошёлся… Та хоть кормит-поит…
Машка ещё ночью разоралась. Думал пол деревни сбежится. Продемонстрировал ей новые прогрессивные и передовые технологии… Сам потом не рад стал. Повтори, да повтори… Я ведь не Железный Дровосек с несгибаемым болтом…
— Ванька! Бабушка зовёт. Вставай, солнышко вон уж как высоко, в жопу почти уперлось.
Егоровны слова малец повторяет… Сам бы до такого не додумался… Солнышко уперлось…
Полушубок с моей головы безжалостно стащили.
— Да встаю, встаю…
Совсем почти сегодня я не спал. Из-за Мамлакат этой… Передовицы и стахановки. Её б…
— В погреб иди. Там уже бабушка.
Во. Ещё и в погреб. Нет бы — завтракать…
— Сейчас... Иду-иду…
Полушубок на плечи накинул. Зябко что-то со сна. Позёвывая до погреба дошкандыбал.
— Явился не запылился…
Егоровна в погребе своем хозяйничает. У самых дверей пестерь стоит. Да не пестерь, а целый пестерище. Чую, мне его сегодня переть придётся. Приподнял. Мать моя! Грыжа мне точно обеспечена!
Корзина. Явно, тоже для меня. Ваньке такую не поднять. Так. Вторую, не меньше, Егоровна ударными темпами наполняет…
Внучку придётся обратно меня тащить. Это, если я жив останусь.
— Пупок-то у меня не развяжется?
Я на всё это бабке киваю.
— Горшком поправим…
Знаю я уже про этот горшок. Егоровна тут на днях одному страдальцу пуп правила. От тяжелой работы он у него с нужного места сдёрнулся, так Ванька сказал, она его на место и возвращала. Я тогда, не помню зачем, в избу зашел. Так вот, при мне старуха тому мужику живот маслом намазала, ловко в пупок свёрнутую в жгутик кудельку вставила и подожгла её. Та только задымила, а она мужику на живот чугунок и хлоп. Не самый такой, маленький. Я у дверей стою, а у мужика живот стал в тот чугунок втягиваться. Сначала он ничего, а потом заорал. Еле чугунок тот с живота и сняли. Бегом этот мужик от бабки убежал — помогло видно ему такое лечение…
— Точно, всё мне?
— Тебе, тебе… В избу пестерь неси. Корзину — тоже.
Навьючился я. Крякнул.
Тяжело…
Далеко ли хоть нести? Спросить у бабки надо.
Во. Теперь я Медведь-Липовая Нога и Красная Шапочка в одном флаконе… Грузчики-ударники, наверное, такие тяжести не таскают… Которые пятилетку в три года…
На дорожку Егоровна нас с Ванькой накормила. Выставила на стол меньше, чем обычно. Правильно, с полным желудком такую тяжесть не унести.
— Далеко ли хоть идти-то? — задал я эксплуататорше детского подневольного труда мучавший меня вопрос.
— Внучек знает, — прозвучало в ответ весьма неопределенно.
— Вань, далеко? — решил я всё же развеять туман неопределенности.
— К обеду дойдём…
Слов у меня не было — одни слюни.
День выдался солнечный. Немного подмораживало.
В выданных бабкой сапогах идти было удобно. Не новые, самое то. Разношены, как по моей ноге.
Ванька впереди ходко почти налегке козликом поскакивал. Точно Егоровна сказала — жилочки молодые. Голеностоп у него, как и не поврежден был.
Я временами его окликал, останавливался. Пестерь — ничего, а вот корзины руки оттягивали. Скоро они у меня как у африканской обезьяны будут — кисти ниже колен.
— Пошли скорее. Долго отдыхиваться будем — затемнаем.
Ванька меня торопил, лучше бы помог.
Это уже я так — что пестерь, что корзины на него были не рассчитаны.
— Всё, Вань, отдыхаем…
Силушек моих больше нет. Сейчас упаду и не встану.
Так я не больно толст, а тут за дорогу сегодняшнюю килограмма два, не меньше, сбросил.
Корзины и на предплечья повешу, и из руки в руку переброшу — всё равно тяжело.
— Ванька, идём скорее! — малец совсем раскомандовался.
Оборзел в корягу…
— На, сам неси…
Я сел на пенёк. Рукой пот со лба вытер.
— Погоди. Перекурю…
Тут из-за ёлки к нам два мужика и вышли.
Глава 13
Глава 13 Мужики-здоровяки
Рослые.
Я, кстати, тоже не в цирке лилипутов выступаю, но меня каждый почти на голову выше.
Плечи широченные. В дверь они, наверное, только боком проходят. Хотя, тут в лесу какие двери…
Не брились они, наверное, с самого отроческого возраста. Бородами заросли по самое не могу.
Винтовки в их руках выглядели… как-то несерьезно что ли. Им бы по пулемету как в кино про красноармейца Сухова. Не знаю, как он называется.
Винтовки? Может это те самые, с которыми в лесу встречаться не рекомендуется? Ножичком сейчас они нас с внучком Ванькой раз и под выворотень.
Ванька, однако, беспокойства не проявляет. Разулыбался этим мужикам даже.
Я так с папиросой и сижу. Прикурить даже забыл.
Оба мужичины на меня как-то нехорошо смотрят. На Ваньку — ноль внимания.
— Это посылка от Мадам.
Ванька говорит это и на меня пальцем показывает. Ладно бы на пестерь или корзины. На меня.
Я — посылка?
Не понял…
Тут по спине у меня мурашки и пробежали. Как только в поту не потонули…
Мужики синхронно Ваньке кивнули. Один играючи обе корзины подхватил. Винтовку перед этим на плечо повесил. Некого ему тут опасаться. Не меня же, доходягу.
Второй, спасибо ему огромное и жену хорошую, пестерь подхватил. Так, как будто весу в нём совсем нет.
Ну, вот, хоть что-то хорошее.
— Пошли, — это тот, что с корзинами голос подал.
Я с пенька встал и тут меня нахлобучило.
Мадам? Это так Ванька свою бабушку-знахарку назвал? Какая же она Мадам — старуха деревенская…
Но вот, словечки-то у неё культурные в речи-то проскакивали…
Было такое дело. Мне даже это как-то странным показалось, но в голову не взял. А, надо, как оказывается было…
Ванька впереди мужиков опять козликом поскакивает — дорогу малец знает. Не в первый раз здесь…
Не сказал мне, падла, куда ведёт…
Я позади всех плетусь. Бежать-то мне некуда. Леса не знаю, да и догонят меня на пятом шаге. Я-то на последнем издыхании, а бородачи свеженькие, здоровьем от них так и прёт.
Иду, а слова Ваньки в голове молоточком постукивают, искорки выбивают. Скоро они у меня из глаз посыплются. Ну, что я — посылка. Посылка!
Может они людоеды какие? Отправила меня старуха на съедение! Освежуют, расчленят по суставчикам, а потом сварят или в сыром виде употребят…
Лучше бы предварительно убили…
Могут, изверги, и помучить.
Как-то выпивал с мужиками с пятого курса. У них судебка как раз шла. Вот они и рассказали про страшненькое. Мужик один бабу-бродяжку на вокзале высмотрел, домой привёл, водочкой её угостил с клофелинчиком. Как та вырубилась, в подполье спустил, на цепь посадил. Потом начал её по частям есть. Руку отчекрыжил, культю прижёг, перевязал. Одну руку съел, за другую принялся. Всего не помню, но выявили это дело. Бабу — в травму в реанимацию, а мужика под микитки и куда следует. Освидетельствовали и в дурдом. Не подлежит тюремному заключению — больной.
К чему мне сейчас эта история вспомнилась?
Из-за слов Ваньки.
Иду, а ноги у меня заплетаться стали. Ослабли совсем. Вот-вот откажут.
На ходу закурить решил. Скрасить свои последние минуточки. На пеньке-то я так ни одной затяжечки не сделал.
Только в рот папиросу вставил, кстати, даже не сразу — ручонки-то у меня тряслись, спичкой чиркнул, как оба мужика остановились, ко мне повернулись. Опять нехорошо посмотрели.
— Нельзя.
Это опять тот, с корзинами. Второе слово уже от него слышу, а тот, что с моим пестерём — молчит.
— Нельзя?
Я попытался диалог завязать. Тоненькую ниточку между собой и мужиками протянуть. Авось, и не будут меня в мясные пироги переделывать.
— Нельзя.
Не побаловал меня мужик с корзинами.
— Ну, как скажете…
Изделие отечественной табачной промышленности я обратно в пачку спрятал. Папироски у меня не дорогие. Второго сорта. За двадцать штук цена им пять копеек. Спасибо Егоровне — она в лавке их мне купила. Тут же лавок не наблюдается и купить курево негде. Да у меня и денег нет. Вот и проявил бережливость. Может не съедят меня всё же? Поживу ещё, небо покопчу.
