руководило нами. Это вот Дзинта проявил себя с лучшей стороны — даже попытался нас защитить, чтобы А-кун не избил. И домой потом принес. И от стаи Натсуми защитить пытался… безуспешно, конечно, куда ему, но пытался. Вот он, кстати — к Кенте лучше относится, чем Кента к нему. Без всякой выгоды. И ошибки свои признает, пусть сперва и повел себя не очень. Вот у него есть моральный компас, а у этого…
— Ладно, говорит адвокат, ладно, что ты хочешь сказать? Говори уже и покончим с этим.
— Что я хочу сказать — разворачивается его оппонент, я хочу сказать, что ты, вернее — мы, то есть Кента-кун со всеми его тараканами — жалкая и эгоистичная тварь.
— Как-то резковато. Но, наверное, правда — соглашается с ним адвокат и я мысленно возмущаюсь — уж ты то должен был меня защитить! Тяжелый процесс, пожимает плечами адвокат, что я сделаю, если ты — сволочь и действительно все делаешь только для того, чтобы либо потешить свое самолюбие, либо обеспечить себе сексуальную партнёршу в будущем, либо и то и другое. Ты же как змей, вползешь в душу и останешься там «добрым старым другом», который время от времени трахает бедных девушек, чью душу ты отравил. Тебе же это надо, Макиавелли ты наш. Власть над людьми, но не та власть, которая может быть навязана силой или куплена за деньги, нет. Ты хочешь иной власти — ты хочешь владеть сердцами людей, ты хочешь управлять ими, но так, чтобы они сами хотели исполнять все твои желания… слава богу что ты ленив… таких как ты на кол надо сажать. И сжигать потом. А пепел в хранилище радиоактивных отходов запечатывать в саркофаг бетонный.
— Точно — подхватывает государственный обвинитель — у него новый шанс, новая жизнь, весь опыт прошлой жизни, а он — чижика съел! Школьниц он соблазняет! Охренеть, видели бы тебя твои знакомые из прошлого… ты что, старый?
— Да пошли вы — говорю я им, пошли вы все. У меня была жизнь и я ее прожил как хотел. Есть новая и ее я тоже проживу как хочу… но насчет сексизма вы правы. Неправильно помогать только симпатичным девушкам, спасибо, что глаза раскрыли. И неверно рассчитывать на благодарность… так я и не рассчитываю... ну почти. Что касается секты и Клуба — тут я согласен что палку перегнул, но казалось, что оно, само собой. Впрочем — согласен, сволочь я. Вернусь в школу — разгоню клуб и объясню девушкам за тоталитарные секты, а то у меня едва «Аум Синрике» не получилась. И там уже заживу по-настоящему, хватит в песочнице возиться. Но сейчас… сейчас надо Такеши-куна спасать.
— Так — говорю я, прерывая ход мыслей и отодвигая в сторону Сору-тян, которая машет у меня перед лицом ладошкой, проверяя не заснул ли я: — я пошел за ним, не натворил бы он чего сдуру…
Где умный человек прячет лист — спрашивал отец Браун над памятником погибшим солдатам и ответ на этот вопрос у нас есть. Мы знаем, что сделал бы умный человек. Но вот что сделает дурак, предсказать невозможно. Вот возьмет сейчас и прыгнет с крыши… хотя какие крыши, мы же на студии, тут только с павильона прыгать, там довольно высоко, но туда попробуй заберись. Я рывком открываю дверь в нашу «пацанскую» комнату. Пусто. Заглядываю на верхние полки, под кровати — тоже пусто. Остается только душевая. Там камер нет — в теории. Убежден, что есть, только об этом не говорят. Или у меня паранойя?
Иду в душевую, по дороге размышляя, что принцип Бритвы Оккама предполагает что никаких камер в душевых не установлено, а было бы установлено — обязательно бы вскрылось, крик-шум-скандал, кое-кто из участников несовершеннолетние… а вот микрофоны там установить сам бог велел — так и соблазна у технического персонала слить фотки голых участников нет и психологам есть над чем поработать. Уверен, что в студии есть психологи, правда задача у них диаметрально противоположная той, которая перед врачами обычно стоит. Их задача — не сгладить истерику и предотвратить конфликт, а наоборот — обострить все до предела. Что за шоу без драмы?
Вхожу в раздевалку. Шкафчики открыты, в одним из них — стоит обувь Такеши, белые кроссовки. Больше ничего. Воображение послушно рисует как он принимает душ полностью одетый и босиком.
Вообще-то у нас душевые без признаков разделения по полу, просто запирается дверь и все. Из раздевалки — четыре двери, три открыты, а за четвертой — льется вода. Прислушиваюсь. Кроме звука льющейся воды — ничего не слышу.
— Такеши! — повышаю я голос. Прислушиваюсь. Только вода. Стучу в дверь. Что этот идиот может с собой сделать? Может вены вскрыть, например. Если грамотно сделает, то времени на спасение идиота совсем мало — минут пять. А если додумается бедро себе надрезать — то и вовсе нет. Но бедренные артерии расположены довольно глубоко, и никто из суицидников себе бедра не режет, рука дрогнет. Потому как чтобы самому себе такой глубокий порез нанести, это надо стальной волей обладать, а уж Такеши такого впечатления не производит.
— Такеши! — я стучу в дверь. Нет, уже не стучу — бью, колочу, ударяю. Дверь сотрясается, Такеши молчит, вода льется.
— Ну… — я оглядываюсь по сторонам. Ничего подходящего, никакого огнетушителя или там скажем пожарного топора на стенде. Придется импровизировать. Мысленно провожу линию на двери — там, где по моим представлениям находится защелка двери. Дверь не сказать, чтобы такая прочная — обычный пластик, да и защелки тоже не от медведя тут. Делаю шаг назад, примериваюсь, выдыхаю — Ха! И с силой обрушиваю прямой удар ногой чуть выше воображаемой линии защелки. Дверь вбивается внутрь душевой кабинки, во все стороны летят мелкие осколки пластика. Не обращаю внимания на это, мой взгляд прикован к лежащему на полу Такеши. Тот лежит в расстегнутой на груди рубашке, с бинтами, виднеющимися в разрезе, в своих черных брюках и да — босиком. Взглядом ищу расплывающиеся пятна крови, лезвие бритвы на кафельном полу, разрезы на руках… или ногах, на шее… но ничего не вижу. Склоняюсь над ним, не обращая внимания на льющуюся сверху воду и быстро проверяю его руки и шею. Чисто. Ноги — проверяю брюки, есть ли разрезы. Нет. Становится холодно и я выключаю чертову
