— Думаю, вы согласитесь со мною, что рабство противно и человеческой природе, и слову Божию, и самому духу христианства. Туда же отнёс бы я и порабощение церкви. Некоторые вещи надобно исправить во что бы то не стало, и как можно быстрее. Вы со мною согласны?
— Ваше высочество, вы говорите о… патриаршестве?
— Да. Именно. Как только я вступлю на трон, Синод будет закрыт. Церковь вернёт своё древнее достоинство и вновь начнёт играть подобающую роль в жизни общества. И, скажем так… с нравственностью надо будет многое поправлять: нынешнее царствование, при всём блеске его, тут имеет некоторые изъяны. В отмен мне надобно, чтобы манифест о вступлении моём на престол был доставлен во все епархии в запечатанных конвертах, в том же виде доставлен во все церкви, распечатан лишь пред самым зачтением и прочтён безо всяких изъятий. Имейте в виду, в церквях будут мои люди, они сверят текст.
— Зачем же столько предосторожностей в свершении этого государственного акта? — удивился митрополит.
— На то есть причины: в содержании его будут некие вещи, неприятные для очень богатых персон. Прежде всего, будет объявлено о прекращении крепостного состояния во всех его видах; оглашены правила разграничения помещичьей и крестьянской собственности; установлены некоторые запреты и лишения. Я хочу, чтобы всё прошло чётко. Да, про патриаршество там тоже будет. Обещаю!
— Благослови вас Бог, Ваше Высочество! — воскликнул седобородый митрополит, и дальше случилось невероятное — он бросился целовать мне руки.
— И вот ещё что, — продолжил я, вырываясь. — Я тут надумал жениться… Да-да, именно так. Я. Сам. Решил. Жениться. И желаю быть обвенчанным вами. Всё должно пройти в тайне. Я могу на вас рассчитывать?
* * *
Итак, Радищев, Дашкова, Суворова, Суворов, Воронцов, Владыка Платон. Такой вот флеш-рояль. Ах да, ещё Бонапарт…
* * *
… и вот этот день настал: теперь я здесь, на Красном Крыльце Московского Кремля, и бросаю в толпу разряженных придворных слова, от которых мне уже не отречься. Я вижу изумление, даже ужас; я слышу потрясённый шёпот, переходящий в гул встревоженного улья. Ничего. Это жужжат трутни… Я знаю, что сейчас, именно в эти минуты, тысячи священников в храмах своих приходов зачитывают тот же манифест пред своими крестьянами; комиссары из суворовской армии зачитывают те же строки перед полками не верящих своим ушам солдат; его читают в острогах, общинах, артелях, на городских площадях, в казачьем кругу, на кораблях, в Мальтийском гарнизоне, Новоархангельской крепости, в далёком порту Александрийска…
… и, в ознаменование новой эпохи, объявляю о восстановлении Патриаршества Православной нашей Церкви!
Ну, вот и всё. Манифест дочитан, жребий брошен.
* * *
По росписи торжеств, сейчас должен быть обед в Грановитой палате. Но, в сложившихся обстоятельствах, надо перестраховаться. И мы, сев в экипаж, отправляемся на Красную площадь: туда, где стоят пушки, где только что отгремел салют, где ждут меня верные суворовские силы. Благо, ехать недалеко: выехали из Спасской башни, и мы на месте. Наташа, возбуждённая и радостная, улыбается весеннему солнцу, крепко сжимая мне руку. Я знаю, что навсегда запомню эти мгновения, где мы молоды и влюблены; вся жизнь лежит впереди, и несмотря на отдалённые грозовые раскаты, ещё неслышимые, но угадываемые впереди, я предчувствую, что она у нас будет счастливой.
Площадь оцеплена; чуть в стороне, храм Василия Блаженного весь покрыт людьми. Невообразимая, немыслимая новость уже добралась до них, и со всех сторон к нам несутся приветственные крики.
У орудий стоит две артиллерийские роты; командует ими хорошо знакомое мне лицо.
— Подполковник Бонапарт, как у вас тут дела?
— Приветствую, Ваше Величество!
Николай Карлович галантно поцеловал руку императрицы.
— Кажется, всё спокойно, но мы наготове: орудия заряжены, пальники горят. Мои люди готовы картечью смести любое сопротивление вашей власти!
— Тихо, тихо. Не вздумайте стрелять без нужды; такие эксцессы на моей коронации нам ни к чему. Прикажите лучше забрать из коляски шампанское: я прихватил две дюжины офицерам вашей артиллерийской бригады. К вечеру вы во всём городе не найдёте даже одной непочатой бутылки! Кстати, как вам понравилась Москва?
На лице несостоявшегося императора французов отразилась сразу целая гамма чувств.
— Эта древняя столица, конечно, великолепна, но до чего же всё скверно спланирована! Тут заблудиться проще, чем в чащобах Сибири!
— Вы преувеличиваете! Неужели Аяччио устроен лучше? Впрочем, если вам, как артиллеристу, вид изогнутых улиц столь неприятен, может, возьмётесь её перепланировкою? Ни я, ни горожане не будут против хороших бульваров!
— О ла-ла, боюсь, задача для меня непосильна. Право же, этот город проще будет спалить дотла, чем перестроить!
— Да что вы говорите! Вот же понравилось вам поджигать всё подряд!
— Да, надо признать, мои батареи весьма способствовали пожару варшавского предместья. Думаю, моё призвание — брать города, а не строить их!
— После компании в Польше вы стали невероятно воинственны. Кстати, как вам служится под началом генерал-фельдмаршала Суворова?
— Это военный гений. Право, мне нечего более сказать!
— Прекрасно. Поздравляю вас полковником!
— А я вас — императором!
Спасибо, Николай Карлович. И, как знать: быть может, однажды я поздравлю вас тем же.
