тот махнул ему в сторону дома, предлагая зайти.
— А ты, Вик, посиди пока в комнате, — когда они оказались внутри, сказал он.
Они прошли на кухню, где тот разлил две чашки чая и поставил одну из них перед Михаилом, а затем долго-долго смотрел на него, явно что-то обдумывая.
— Значит, нравится тебе моя дочка? — наконец, задал свой вопрос мужчина.
— Очень, — совершенно не соврав, согласился парень.
— Молоды вы еще больно, — пару минут посидев в задумчивости, произнес отец Вики. — Но возражать не буду… Дочка мне уж знаешь, сколько про тебя рассказывала? Еще в школе даже…
— И? — не понял, к чему идет речь, Михаил.
— Знаешь — я, как любой отец, хочу, чтобы она была счастлива, — произнес мужчина. — Ты, конечно, пацан еще совсем… Но раз уж приглянулся ей — так тому и быть. Хоть и хотелось бы, чтобы Вика выучилась сначала, работать пошла, а уж потом и все остальное… Но время сейчас, сам видишь, какое настает.
— Да, — согласился Михаил. — Тяжелое время настало…
— И помни, — продолжил мужчина. — Для меня дороже моих детей нет никого на свете. И коль обидишь ее или кому другому в обиду дашь — я тебя хоть из-под земли достану!
— Все хорошо будет, — ответил на это Михаил. — Кто за свою девушку постоять не может — того и мужиком считать нельзя.
Да, так у них все считали. Если что — сдохни сам, но не дай в обиду свою девчонку. Или ты просто не мужик, а дерьмо собачье. Удивило лишь одно — что Михаил уже как-то машинально назвал Вику своей девушкой. Видимо, и впрямь некоторые вещи и не надо вслух произносить. На том они и расстались — и, перебросившись еще несколькими фразами и распрощавшись с Викой, Михаил пошел домой. Благо, оно было достаточно недалеко — не успеешь замерзнуть. Уж утеплился-то он по полной — хотя сейчас все так ходят: одни лишь глаза из-под повязок выглядывают.
А дома быстренько раздеться, сразу выпить горячего чая — и садиться есть. В этом месяце смены поменялись и теперь днем дома сидит батя, а во вторую работает его мать. Она-то сейчас и сидела тут… А вот Машка уже завалилась спать.
— Где был-то так долго? — поинтересовалась с ходу мама.
— К Вике заходил, — честно ответил парень.
— Она что, заболела опять? — взволновалась мать.
— Нет. Просто до дома проводил. И с батей ее еще разговор был…
— О чем? Жениться что ли собрался? — насторожилась мама.
— Пока нет, — отрицательно мотнул головой Михаил. — А потом… Как знать…
— Не время сейчас, конечно, — задумчиво ответила мать. — Сам ведь знаешь, про что товарищ Пономаренко говорил… И в журналах тех писали, что нам всем раздавали. А ведь семья — это не только жить вместе. Это еще и дети…
«Ну да, что от секса дети рождаются — я знаю», — мысленно усмехнулся Михаил. Чай у него у самого были… Что только с ними теперь будет? Как его жена без него? А в этом мире… да, все правильно — не время сейчас. Недаром даже власти советовали «воздержаться от рождения детей» до того момента, пока не закончится климатический катаклизм. Тут и так сейчас всем трудно…
— Ну если и поженимся, то с детьми и подождать можно, — пожал плечами Михаил.
Ну да… Специальные «изделия» выпускают в Советском Союзе еще аж с тридцатых годов — так что ничего, обойдутся. Впрочем, сначала им надо хотя бы до конца разобраться в своих чувствах, а уж потом и пожениться можно будет.
На том разговор их и закончился… Закончив с ужином, Михаил завалился спать — и, уже привычно, отрубился едва коснувшись головой подушки. Как ни крути, устаешь за эти дни еще как… Так что оно тут и не до девушек как-то. Сублимация прямо, мать ее… Все силы на работу уходят.
Они сидели и разговаривали до самого вечера, лишь иногда отвлекаясь на то, чтобы подбросить топлива в печку… Квета вспоминала про жизнь до Катастрофы, про учебу, про родной дом и родителей и брата, про то, что любила раньше… А Василий по просьбе девушки рассказывал про Советский Союз — и почему-то вспоминать хотелось лишь про хорошее… Например, вспоминать забавные истории из своей жизни, над которыми девушка весело смеялась. И совершенно не хотелось вспоминать про их «интеллигентскую тусовку» или про работу в эмигрантской газете. Не хотелось, но все же признался и в этом — не хотелось оставлять недоговоренностей.
Откровенно говоря, сейчас Василий понимал, что во многом его жизнь сложилась так случайно… Родившись в пролетарской семье, он с детства не имел ничего против советской власти. Вместе со всеми товарищами клялся бороться за дело Ленина-Сталина, ходил на демонстрации, был пионером и комсомольцем. Потом отучился в техникуме, три года отслужил в армии — не в ОСНАЗе и даже не в десанте, а всего лишь простым танкистом, механиком-водителем. После армии пошел работать репортером в газету — и там-то, во многом волей случая, и попал в ту самую «тусовку», где крутилась «творческая интеллигенция» и где ему начали вовсю лить в уши на счет того, как их не ценит Советская власть и что «они достойны лучшего». На своих встречах они частенько ругали советскую власть и лично товарища Пономаренко. И, незаметно для самого себя, Василий Василич тоже превратился в антисоветчика — вместо с остальными горланил на счет того, как же плохо живется при социализме, топил за «общечеловеческие ценности» и абстрактную «свободу» для творческих личностей, вовсю ругал власть… «Накрыли» их лавочку после того, как кто-то из них в пьяном угаре предложил тост за то, чтобы «сдохла эта лысая сука», имея в виду товарища Пономаренко. Ну а кто-то слишком трусливый после этого поспешил написать донос.
Тогда-то все и закончилось… Будь дело в 30-е годы — и, скорее всего, все они отъехали бы в лагеря. Но сейчас все же времена были немного другими — ему о том фактически напрямую сказал капитан госбезопасности: «Нам не нужны „мученики за идею“, а то ведь люди у нас многие жалостливые… Не понимают, какая вы сволочь! Хотели „свободы и демократии“? Получайте!» В лагеря отправился в итоге лишь тот, кто выдвигал тот тост. Всех остальных после скорого суда посадили в самолет и выслали из страны, с лишением советского гражданства и почти без гроша в кармане. Так и началась его эмигрантская жизнь…
— Не ждал я, что мой сын таким говнюком вырастет! — вспоминались ему последние слова бати. —
