же. Только не было привычных расправленных плеч и прямой спины.
— Кхм, Серафим? — позвала Ксюша, — привет.
Молодой человек повернулся медленно, как бывает только в фильмах. Это был именно он, Ксюша не ошиблась, его сложно было бы не вспомнить, хотя узнать в этом парне, больше похожем на приведение, всегда уверенного в себе человека было сложно. Он был неестественно бледен, глаза казались пустыми, а в глубине их был виден страх. Парень невидящим взором посмотрел сквозь Ксюшу. От этого взгляда у нее по спине побежали мурашки.
— Это только кажется, — прошептал он бескровными губами, голос его был похож на шелест. — Это всего лишь сон. Нужно только дождаться утра и я проснусь, и все будет нормально.
Он вздрогнул от эха собственных слов.
— Не отвлекайся! — женский голос послышался отовсюду, он скрежетал металлом. Женщина вперила взгляд в Серафима, перехватывая сверток с младенцем другой рукой, — фотографируй! Фотографируй лучше. Ты же знаешь, что будет, если фотографии не понравятся мне.
Серафим дернулся, словно его ударили хлыстом, и отвернулся. Он поднял руки, в них Ксюша заметила большой фотоаппарат с огромным монитором. Изображение на нем было неестественно ярким, словно было пропущено через какой-то фильтр. Едва сдерживая дыхание, Ксюша подошла ближе, заглянула Серафиму через плечо и невольно ахнула, не увидев на мониторе людей. На фоне заплесневевшего гобелена были только стулья. Ксюша отступила на шаг, подняла испуганный взгляд на семейную чету, чтобы лучше разглядеть людей. Женщина уставилась незрячими глазами, до того устремленными в пол, на Ксюшу, но будто не увидела ее. Она вдруг откинулась на спинку стула и рассмеялась, прикрыв рот рукой, ее смех истеричный эхом раскатился по подземному залу, дробясь о кирпичные стены. Она тряслась от хохота, и едва не выронила ребенка. Пеленки распахнулись и с одного края свесились на пол, обнажив тщедушное белое как мел тельце младенца. Ксюша ожидала, что он закричит, но он молчал, словно не был живым. Женщина подалась вперед, переводя дыхание, а затем вновь откинулась на спинку и засмеялась еще громче. Руки ее ослабли, и ребенок скатился на пол. Ксюша, хоть и стояла не близко, отпрянула, не сразу разглядев, что это кукла. Она осталась неподвижна, как и положено кукле, но глаза ее распахнулись и она завизжала.
Ксюша от этого крика словно обратилась статуей, дыхание ее перехватило, будто ее окунули в воду и та всей массой сдавила ее. Визг заложил уши. Мужчина до того лишь озирался по сторонам, а теперь поднялся на ноги. Визг тут же прекратился, словно его просто выключили.
— Кто здесь? — голос его оказался до того низким и громким, что Ксюше померещился, что задрожали стены.
Серафим побледнел еще сильнее, он дрожал, его губы дергались, словно он пытался что-то сказать. Взгляд его с семейной пары метнулся обратно к камере. Он поднес ее к лицу, и глянул в объектив, притаившийся рядом с монитором.
Ксюша попятилась, переводя взгляд с женщины на мужчину и обратно. Мужчина топтался на месте, он был зол, но его белое лицо вместо красноты приобрело синеватый оттенок. Испугавшись, Ксюша попятилась быстрее и запнулась обо что-то мелькнувшее под ногами, и упала. Послышался писк. Не желая знать, что это за писк, она поползла прочь на четвереньках, потом неловко поднялась на ноги и побежала к ближайшей не заложенной кирпичом арке. Дальше по коридору и вновь к открытой арке. Мелькнули ступени. Лестница увела вверх.
Лестничные марши были узкими и длинными, без перил, но, несмотря на это, полтора десятка наполненных тьмой и туманом этажей промелькнули, ничем не отличимые друг от друга. Лестница кончилась неожиданно. Ксюше поначалу показалось, что она вернулась туда же, откуда ушла несколько минут назад, в то же подземелье, только здесь было чуть светлее, и потолок был выше, а по верху расположились узкие щели. Из них лился синеватый ночной свет. Факелов здесь было чуть больше, попадались даже канделябры с красными свечами. Все арки были наглухо заложены.
Как и прежде, Ксюша миновала четыре поворота направо и, заглядывая в ту же самую арку, из которой вышла, ожидала увидеть лестницу вниз, но там был коридор, высокий и узкий, под потолком точно такие же щели, из которых лился синеватый свет. Через несколько сотен метров полутьмы, коридор уперся в лестницу, которая столь же длинным и темным пролетом вывела наружу. После мрака подземелья показалось светло. В небе висел огромный огрызок луны, его света было более чем достаточно. И воздух здесь был приятнее. Он казался живым, после затхлости подземелья.
Резной проем, из которого Ксюша вышла, показался ей очень знакомым. Замшелый камень портала украшала резьба, рассохшиеся потемневшие от времени доски дверей кое-где сохранили следы выцветшей краски. Ксюша застыла в шоке. Это место было не просто знакомо, это был кошмар из детства. Небольшой пригорок, лунная ночь, склоненные к земле корявые скелеты деревьев, пожухлая трава вперемешку с резной листвой, и надгробные плиты, десятки, сотни. И запах гнили.
Камень надгробий истерся и растрескался от времени, многие постаменты покосились и вросли в землю. От надписей почти ничего не осталось. Кое-где виднелись бюсты и даже статуи. Их оплетали засохшие вьюны с мертвыми цветами, черными и колючими. Было холодно настолько, что изо рта вырывался пар.
Ксюшу пробил озноб, но отнюдь не из-за холода и темноты. Давным-давно, когда она была маленькой девочкой, ее отец попал в аварию, мать и старшая сестра ухаживали за ним в больнице, брат готовился к выпускным экзаменам в школе. В общем, ею некому было заниматься, и ее отправили к троюродной бабке отца далеко на запад. Это было где-то в Европе, только вот те места больше походили на средневековую Европу, какой ее показывали в фильмах, а не на современный городок. Деревушка, в которой у бабки было большое старое поместье, была до жути глухой, и даже электричество было только на почте. Эта деревня, казалось, была древнее большинства городов. Матильда, сухая высокая старуха, прямая как палка, была не то баронессой, не то графиней, последней в роду. Она всегда надевала черное платье, похожее на чехол, обшитый кружевами, жесткий воротничок всегда был наглухо застегнут. Ксюше порой казалось, что ей тяжело дышать из-за этого.
Рассыпающийся трехэтажный особняк располагался в глубине старого темного сада невдалеке от деревушки. Всего жителей в доме было четыре человека — Матильда, древний как сам особняк дворецкий, чопорная экономка, тоже отнюдь не молодая, и темнокожая кормилица, такая старая, что можно было даже предположить, что она была кормилицей Матильды. Ксюша стала пятым жителем.
Тогда, будучи совсем еще
