Что такое «слиняет» Сыроежкин уточнять не стал. Наверное, догадался. Он только уныло спросил:
— И что же делать?
— Пойми, нам с тобой не так много и нужно. И всего-то придумать — но так, чтобы это было правдоподобно, почему мы везем в Россию именно ее? Она у нас ценный специалист? В какой области?
Сыроежкин-Смолянинов задумался. Ломает голову — кем бы объявить любовницу Савинкова, но придумать не может.
Может, придать ей статус известной певицы? Все-таки, в хоре поет, значит, и голос есть, и в ноты попадает. А что, мысль. Тогда надо сочинить что-то такое, чтобы эту, как там ее? Да, Мария Дерябина, тридцать пять лет, вдова. Направим ее в распоряжение Луначарского, пусть поднимает культуру. И все будет правдоподобно. Ай да я!
Раздался стук в дверь, а потом, не дождавшись ответа (а я хотел сказать— мол, подождите, занят), в кабинет влетел счастливый Гумилев. Я уже открыл рот, собираясь напомнить подчиненному о субординации, как поэт торопливо сказал:
— Виноват, Олег Васильевич, спешу, такси ждет. Срочно нужны пятьсот франков.
Видимо, в тот момент у меня был не самый дружелюбный вид, поэтому Николай Степанович сник и начал задом выходить из кабинета, сказав по дороге:
— Я ведь итальянца этого уговорил. Он готов хоть сейчас контракт на работу в России подписать, нужно лишь долги заплатить.
Нобиле готов работать у нас? А ведь это меняет дело!
— Стоп. Николай Степанович, вертай взад, — выкрикнул я, а когда слегка ошарашенный услышанным поэт остановился, я вытащил из ящика стола бумажки (надо бы в банк зайти, пополнить запас налички!) и протянул Гумилеву: — Берите, рассчитывайтесь.
— Отлично! — просиял Гумилев, пряча деньги во внутренний карман. — Умберто говорит — он готов прямо сейчас ехать, но хозяин все вещи забрал, дескать — пока не рассчитается, не вернет. А там и одежда, и книги, и чертежи.
Вещи-то ладно, можно и новые купить, а вот книги и чертежи, это важно. Их так просто не восстановишь. Я кивнул, а потом приказал:
— Как с долгами рассчитаетесь, тащите итальянца сюда. У нас комната свободная есть, до отхода поезда и оформления документов пусть тут сидит. Вон, — кивнул я на Сыроежкина, — у меня как раз представитель наркомата бездельничает, пусть с ним договор и подписывает. Он еще для инженера переводчицу подберет, а иначе как сеньор Нобиле в России разговаривать станет? Итальянский язык у нас не особо популярен.
Гумилев убежал, а Гриша с уважением сказал:
— Инженер — хорошее прикрытие. Вот только, — спохватился он, — не уверен, что женщина итальянский язык знает. Зачем он здесь нужен?
— Значит, будет разговаривать по-французски, — заметил я. — Ваша дамочка во Франции живет, язык должна выучить хотя бы на бытовом уровне. А инженер французский знает. Так что, будет у вас и переводчица, и ценный специалист — инженер. А вы при нем, как сопровождающее лицо.
— А что мне потом с этим инженером делать? — озабоченно спросил Сыроежкин.
Хороший вопрос. Я пока и сам не знаю — что с ним делать. Запрос в Москву отправил, но ответ до сих пор не пришел. Возможно, в Совнаркоме решают — а нужны ли нам дирижабли? Отправлю, а окажется, что Нобиле у нас никому не нужен. Нет, так не пойдет. Но Сыроежкину нужно поставить конкретную задачу и так, чтобы он не сомневался в правильности моего решения.
— Должна же мне от вас какая-то польза быть, товарищ дипкурьер из наркомата внешней торговли? А то, приехали в столицу мировой культуры, а вместо работы пьянствовали день и ночь напролет. (Сыроежкин что-то пропищал — дескать, для пользы же дела, но я не слушал). Для начала — перевезешь его через все границы, а в Москве отвезешь товарища итальянца в гостиницу. Из Риги телеграмму отобьешь, чтобы встречали на машине. Можно даже вместе с переводчицей поселить, в соседних номерах. Я еще подумаю, куда инженера пристроить. Ваша барышня потом пропадет по дороге, ну, тут тебе с начальником видней, что с ней станется, а итальянцу профессионального переводчика подберут.
Во второй половине дня я сбежал со своего рабочего места, сообщив, что отправляюсь на секретное мероприятие.
Подчиненные только переглянулись. Понятно, что не поверили. Когда это я хаживал на секретные мероприятия? Да ни в жизнь! Возможно, решили, что начальник к любовнице убежал. Для Парижа самая убедительная отмазка, если что.
Но любовницы у меня нет, а мероприятие и на самом деле очень секретное. А именно — посещение очередной лекции профессора Кабанеса в Коллеже де Франс.
На этот раз темой стали самоубийства. В той реальности на моей книжной полке стоит книга Чхартишвили «Писатель и самоубийство». Но это, скорее, словарь-справочник, причем, некоторые писатели зачислены в ранг самоубийц абсолютно бездумно. Например — разве можно причислять к самоубийцам Алексея Константиновича Толстого на том основании, что 'он осушил склянку морфия? Морфий Толстой принимал по рекомендации врача, потому что это было лекарство от астмы, от которой страдал писатель.
Опять-таки — можно ли считать самоубийцей Джека Лондона на том основании, что у него под кроватью нашли пустую ампулу из-под наркотиков? Их писателю тоже врачи прописывали.
Нет уж, у Чхартишвили лучше всего получаются детективы про Эраста Фандорина, а когда он берется за научные работы, то наука там и не ночевала.
Тема суицида интересная, в какой-то мере и актуальная для нашего времени, поэтому, я даже вел конспект. Мало ли — вдруг пригодится, чтобы написать какую-нибудь статью или просто показать собственную ученость?
Вначале профессор говорил о том, что самоубийства, как и всякая эпидемия, бывают заразными, приведя любопытные факты, годящиеся как для научных изысканий, так и для «желтой прессы». Например, в одна тысяча семьсот семьдесят седьмом году в темном коридоре Инвалидного дома в Париже, в самое короткое время повесились на одном и том же крючке тринадцать старых солдат! Но стоило заколотить выход в коридор, как эпидемия самоубийств прекратилась.
В одна тысяча восемьсот пятом году, Булонском лагере, за несколько дней, в одной и той же караульной будке застрелилось несколько часовых. Но достаточно было умному командиру отдать приказ о том, чтобы роковую будку сожгли, часовые стреляться перестали.
Так и вспомнилась «Бедная Лиза» Карамзина, из-за которой девушки бегали топиться в пруды и озера, но стоило появиться эпиграмме — мол, топитесь, прудов у нас хватает, как самоубийства прекратились.
А наш «декаданс», когда стрелялись и травились поэты, писатели, а еще представители интеллигенции, включая сельскую — фельдшера, учителя начальных школ, агрономы?
Однако, самое большое количество суицидов происходит на переломных эпохах. По мнению Кабанеса, увеличение количества самоубийств во время исторических передряг связано с тем, человек преувеличивает опасность, падает духом, так как заранее уверен, что не справится с трудностями.
Что-то в этом есть. Как говорит Кабанес «Люди лишают себя жизни с улыбкой на устах, лишь бы избавиться от массового избиения, от организованной резни, которую производит обезумевшая толпа».
Во время религиозных гонений являлись пророки, призывавшие к уничтожение плоти. Люди то умирали голодной смертью, то заживо себя погребали. Чтобы увеличить число жертв, приятных, по их мнению, Господу, стали проповедовать всеобщее самосожжение. Нечто подобное происходило и в России, во время гонений на старообрядцев.
Старообрядцы — это я понимаю. Как-никак, мои предки. Так вот, в последней четверти семнадцатого столетия погибло около двадцати тысяч человек. Бывали такие самосожжения, когда в кострах гибли от пятисот человек и до двух тысяч.
О кострах семнадцатого столетия я слышал, верю, а вот нечто подобное, происходившее к нам по времени ближе, считал досужим вымыслом. Оказывается, последний случай самосожжения датируется девяносто седьмым годом девятнадцатого века, когда в огне погибло свыше двадцати человек.
Не знаю, можно ли верить данным иностранных ученых? У нас как-то привычно доверять «запискам иностранцев», но лучше бы перепроверить по нашим материалам.
