Виктория Угрюмова - Имя богини

Рассуждая здраво, ничего страшного в этом сне и не было. Разве что чуточку больше у подробностей, чем обычно. Мистически-средневековый пейзаж с обязательным замком на фоне черного неба и огромного блеклого диска луны. Конечно же, где-то тревожно кричали тонкими голосами ночные птицы, бесшумно проносились летучие мыши да в огромной башне одиноко горел тусклый огонек. Откуда-то явно тянуло запахом гари. «Между прочим, – напомнила себе Каэтана, – так начинаются почти все фильмы ужасов».

Она пила кофе на солнечной кухне, где, как известно, совершенно невластны ночные кошмары. Нарочно гремя посудой и немузыкально напевая себе под нос, Каэтана старалась заглушить дикий страх, который прочно угнездился в ней. И еще не давала покоя мысль: что-то в этом сне было не так. Мало того, что он с удручающей регулярностью снился каждую ночь, – стоило только голове прикоснуться к подушке, и ее словно засасывало в водоворот, в котором она беспомощно барахталась до тех пор, пока не выныривала на какой-то лесной поляне...

Была глухая ночь. На лесной тропинке растерянно стояла женщина в просторном одеянии. Она озиралась по сторонам, словно припоминала дорогу. Тропинка вполне сносно освещалась лунными лучами, просачивавшимися сквозь искривленные ветви. Замок высился неподалеку, так что ничего удивительного не было в том, что она, поколебавшись лишь несколько секунд, двинулась в сторону темной громады.

Складывалось впечатление, что с каждым шагом ей все легче и легче идти, а воспоминания возникают неожиданно, из ниоткуда, и прочно занимают свое место в ее бедном мозгу.

Последние метров сто женщина уже не шла, а бежала все быстрее и быстрее, пока наконец не оттолкнулась от земли и не взмыла легко в черноту неба. С широко распахнутых рук стекали складки плаща, похожие на бархатные крылья. Торопившийся куда-то по своим делам нетопырь метнулся в сторону, уступая дорогу этакой громадине.

Женщина летела к старой башне, что возвышалась над всеми замковыми постройками, к одинокому огню. Вокруг царила тишина. Ни один часовой не стоял на страже, ни одна влюбленная пара не прогуливалась по мощеным дорожкам, ни один слуга не торопился с поручением. Казалось, замок не спал, а умер, и только в башне еще теплилась жизнь. Но не поэтому стремилась туда ночная летунья.

Не любопытство, не страх, а странный настойчивый зов влек ее к неизвестной цели. Женщина знала, что для нее смертельно, именно смертельно важно успеть, попасть в башню, но перед самым стрельчатым узким окном она вдруг резко остановилась, словно напоролась в воздухе на невидимую преграду, отдышалась и осторожно заглянула внутрь.

Судя по убранству небольшой комнаты, здесь мог жить только маг или алхимик, смотря какое ремесло было более почетным в этом удивительном месте. Перегонные кубы и реторты, гигантские инкунабулы с опаленными страницами, сухие травы и выбеленные временем кости (лучше не вдаваться в подробности чьи), шлифованные и граненые хрустальные шары; жезлы и ржавое оружие, лезвия которого пятнала несмытая кровь, – вот, собственно, и все, что бросалось в глаза. Но внимание женщины привлекли не эти диковинные предметы, а двое людей, сидевших за массивным черным столом, окруженным меловой линией.

Мужчина читал нараспев тяжелым голосом что-то похожее на молитву или заклинание, женщина молчала. Мужчина был еще вовсе не старым, не таким, каким обычно представляют себе мага. Густая борода, могучие плечи и руки, заставлявшие признать в нем воина, пронзительные черные глаза. Он был одет в серебряные доспехи и необычайной красоты алый плащ, затканный изображениями серебряных единорогов. Длинный меч лежал перед ним на столе.

Легкая тень за окном потянулась было к нему, но опять настороженно замерла. Ей ужасно хотелось неизвестно почему влететь в комнату и броситься в объятия – тут летунья прислушалась к себе и поняла, что ее манят объятия не мужчины, а женщины, что само по себе уже было странно. Но сила столь же могучая, как и та, что притягивала ее, – отталкивала, не пускала, угрожала жизни и рассудку. Волнами накатывал древний, дремучий ужас; тело рвала неведомо откуда взявшаяся боль, но, удивительное дело, все эти страхи находились где-то на самой поверхности ее сознания, присутствуя в единственной ими самими и созданной реальности. А вообще их не существовало. Оглушенная этими необычными, чтобы не сказать больше, впечатлениями, женщина помедлила у окна еще несколько томительно долгих минут. Она неподвижно висела в воздухе у невысокой пилястры, опираясь одной рукой о подоконник, а другую прижимая к вспотевшему холодному лбу.

«Что за дьявольщина?» – подумалось ей.

Рассеянный взгляд скользнул вверх, ненадолго остановился на каменной горгулье, венчавшей крышу башни, и опять обратился на происходящее внутри. А там, в клубах разноцветного дыма, среди мечущихся теней, по-прежнему сидели двое. Мужчина выглядел изможденным, словно за эти минуты прошла – и не самьм спокойным и счастливым образом – большая часть его жизни. Казалось, даже волосы засеребрились, лицо будто постарело, его избороздили морщины, а черты, до того спокойные, исказила нечеловеческая мука. Он уже не говорил, а кричал хрипльм, сорванным голосом, и в этом крике женщина разобрала вполне обычные, хоть и странные слова.

– Вернись! – молил он, и при каждом слове из его рта брызгала тонкая струйка крови, заливая поседевшую бороду. – Вернись! Найди дорогу! Проснись!!!

Последний крик был полон такой душевной боли, что ночная летунья содрогнулась и рванулась всем телом, желая оказаться там, в комнате, чтобы хоть как-нибудь помочь. Она ни минуты не сомневалась в том, что призывы эти обращены к сидящей за столом женщине. Но

Та не повернула головы, не подняла ее, не сдвинулась с места за все это время, будто происходящее ее не касалось. Только покачивалась расслабленно и безвольно, уронив на грудь голову с разметанными спутанными волосами. Внезапно она выпрямилась и устремила в окно невидящие пустые глаза. Находящаяся в ночи женщина взглянула в ее лицо и едва слышно застонала, закусив кулачок.

Там, в комнате, обряженная в пышное голубое платье, украшенная драгоценностями сверх всякой меры, сидела она сама, вернее, не она, а отвратительный манекен с ее внешностью.

– Вернись! Войди сюда, ты же слышишь меня! – орал черноглазый. – Ты где-то здесь! Вернись!!!

Летунья пересилила себя и, взявшись рукой за подоконник, собралась уже было войти и выяснить, что здесь, собственно, происходит, но тут горгулья сорвалась с крыши и со страшным ревом бросилась на нее.

Жуткое нереальное существо, ощерив кривые зубы сверкая багровыми глазищами, неслось как воплощенный кошмар. И женщина, пронзительно закричав, метнулась вниз, теряя голову, не зная, что делать и как защититься. Отвратительная тварь тянула к ней длинные когтистые лапы, и она забыла о башне, о своем нелепом подобии, о корчащемся в дыму маге. Она захлебывалась от ужаса и кричала, кричала, кричала...

Так и проснулась от собственного крика, вся в поту, лежа на полу рядом с кроватью. Ночная рубашка была разорвана у ворота, руки тряслись. Каэтана несколько минут сидела, тупо уставившись в стену перед собой, потом поднялась, дрожа, и поплелась на кухню. Налила себе воды, поставила на огонь кофейник. В сущности, это означало еще одну бессонную ночь. Похоже, уже входило в привычку – погружаться в кошмарный сон, подскакивать с безумненькими глазками, а потом не спать всю ночь, коротая время за книгой или вязанием какого-нибудь бесконечного и ненужного шарфа и отчаянно клюя носом.

После нескольких недель этого издевательства, а иначе расценить подобный сон было невозможно, Каэтана настолько вымоталась, что готова была спать стоя. Идти к психоаналитику не хотелось. Судя по многочисленным

Фильмам, он уложит ее на неудобную кушетку, но уснуть все равно не даст, а будет приставать с глупыми расспросами о детстве и отрочестве и бубнить прописные истины о том, что все наши подспудные страхи – суть пережитое когда-то и насильно загнанное в глубины подсознания. Видимо, станет призывать выпустить их на волю, а чего выпускать-то? Вот они, сами лезут – причем каждую ночь, то есть регулярно. А что касается детства и отрочества, то ничего такого с ней не происходило – это Каэтана знала безо всякого врача. С ней вообще в этой жизни случилось не так уж много интересного – все было довольно монотонно и размеренно, отчего и воспоминания случались редко и какие-то размытые, нечеткие и бесцветные. Когда-то это даже пугало ее – а потом перестало.

Словом, со снами нужно было бороться самостоятельно. Она каждый раз корила и презирала себя за малодушие, убеждала, что видит самый обычный кошмар, вызванный либо чрезмерным потреблением крепкого кофе, либо еще более банальными причинами – и незачем орать не своим голосом, но инстинкт самосохранения во сне оказывался сильнее доводов рассудка. Ее пугал не сам сюжет, не мифический монстр, пытавшийся ею поужинать, не отвратительный двойник и не пугающая реальность происходящего. Ее терзал неведомый страх, который находился внутри страха вполне понятного. Она даже не могла толком это объяснить. Страх затекал в мозг через глаза, уши, открытый кричащий рот. Он заползал в нее каждый раз, каждую ночь, в каждом сне. И теперь, спустя несколько недель, стал неизмеримо больше, чем в самый первый раз. Теперь страх охватывал ее уже на тропинке, отравлял ощущение полета (а как она раньше любила летать во сне), нашептывая в ухо: «Упадешь, разобьешься». Страх доводил до тошноты, когда она смотрела в окно на свое подобие, все более и более признавая его собой. Она становилась таким же манекеном с пустым отсутствующим взглядом, вялым изможденным телом и безвольным слюнявым ртом.