Мэтью Стовер - Герои умирают

Я кладу руку на косяк двери, и в этот миг внутри меня тренькает звоночек – предупреждение, что все обернется крахом.

Я делаю глубокий вдох и вхожу.

Спальня принца-регента Тоа-Фелатона на первый взгляд кажется не столь изысканной, особенно если знаешь, что спящий в кровати тип правит второй по величине империей в Поднебесье. Сама кровать площадью более полуакра могла бы приютить на своем уютном ложе восьмерых здоровяков. Блестящие медные лампы венчают четыре столба из розового терриля, сплошь украшенные резьбой, каждый толщиной с мое бедро. Желтые языки пламени, длинные, словно копья, чуть колеблются от сквозняка. Я бесшумно закрываю за собой дверь, и ее парчовая обивка сливается со стеной.

Я пробираюсь по ковру из шелковых подушек, сквозь переливающееся цветное облако, доходящее мне до колен. Слева поблескивает нечто красно-золотое, и сердце падает – но это всего лишь моя собственная ливрея отражается в серебряном зеркале над комодом из лакированного липканского дерева крим. В зеркале я вижу свое лицо, преображенное заклятием: гладкие круглые щеки, русые волосы, пушок на щеках, Я мимоходом подмигиваю своему отражению и улыбаюсь внезапно пересохшими губами, потом тихо вздыхаю и иду дальше.

Принц-регент возлежит на подушках, каждая больше моей собственной кровати. Он безмятежно похрапывает, и при выдохе его седые усы приподнимаются над губой. На богатырской груди покоится раскрытая книжка – один из романов Кимлартена о Корише. Я невольно улыбаюсь: кто бы мог заподозрить Льва Проритуна в сентиментальности! А он читает сказки для простодушных – спасается таким образом от суровой действительности.

Я бесшумно ставлю золотой поднос на столик у кровати. Принц-регент ворочается, устраиваясь поудобнее, – кровь стынет в моих жилах. От подушек поднимается запах лаванды. У меня дрожат пальцы. Разметавшаяся во сне шевелюра окружает его лицо стальным ореолом. Высокий благородный лоб, горящие глаза, волевой подбородок; его очертания не может скрыть даже густая борода – воистину облик великого короля. Его лучшее изваяние – то, что стоит в Божьем Суде, у проритунского Фонтана – будет великолепным надгробием.

Он широко распахивает глаза – слишком опытный для того, чтобы зажимать жертве рот рукой, я стискиваю его горло. Принц-регент способен издать только сдавленный писк. Я упреждаю дальнейшее сопротивление, удерживая широкий обоюдоострый клинок в дюйме от его правого глаза.

Я прикусываю язык, и слюна увлажняет мой рот и горло, Мой голос звучит спокойно и бесстрастно.

– В такую минуту полагается сказать несколько слов. Прежде чем умереть, человек должен знать, за что его убивают. Я не владею искусством красноречия, поэтому буду краток.

Я наклоняюсь ближе и смотрю в его глаза поверх лезвия ножа.

– Монастыри помогли тебе сохранить Дубовый Трон, поддержав твою авантюру против Липке во время Равнинной войны. Совет Братьев увидел в тебе достаточно сильного правителя, чтобы уберечь империю от развала, по крайней мере до тех пор, пока не подрастет будущая королева.

Его лицо синеет, а горло под моей рукой напрягается. Придется поспешить, не то он потеряет сознание прежде, чем я закончу. Вздох исторгается из моей груди, и я продолжаю монолог:

– Вскоре они поняли, что ты просто кретин. Твои репрессивные налоги истощили и Кириш-Нар, и Желед-Каарн. Говорят, прошлой зимой десять тысяч тамошних свободных земледельцев умерли от голода. Теперь ты сцепился с Липке из-за этих дурацких железных рудников, да еще наделал столько шуму, будто собирался затеять настоящую войну с двумя зачуханными восточными провинциями. Ты проигнорировал торговое посольство из Липке, тем самым оскорбив его, а потом не обратил внимания на предостережения Совета Братьев. Поэтому Совет решил, что ты больше не можешь править страной – если вообще когда-нибудь мог. Совет устал ждать. Он заплатил мне крупную сумму за твое устранение. Если понимаешь, мигни два раза.

Его глаза выпучены – вот-вот выскочат из орбит. Горло вздрагивает под моей рукой. Он пытается что-то сказать, но моего умения читать по губам хватает только, чтобы разобрать «пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста…». Конечно, он хочет отговорить меня от кровопролития или, быть может, попросить о снисхождении либо о приюте для своей жены и двух дочерей. Я не могу обещать ему ни того, ни другого: после его гибели начнется борьба за власть, и у них будут такие же шансы, как у всех остальных.

Наконец его глаза начинают сохнуть и он мигает – один раз. Смешно – порой нас убивают наши собственные рефлексы. По условиям контракта он должен понять все, то есть я обязан подождать, пока жертва не мигнет еще раз. Когда убивают короля, должны быть соблюдены все формальности.

Взгляд его на мгновение смещается – старый воин уповает еще на одну попытку: из последних сил позвать на помощь.

Если приходится делать выбор между соблюдением договора и риском быть застигнутым стражей в спальне принца-регента на девятом этаже дворца Колхари, договор может отправляться к черту.

Я вонзаю нож в глаз. Трещит кость, брызжет кровь. Держась за рукоять, я отталкиваю от себя его лицо – кровавые пятна на ливрее могут выдать меня, когда я стану выбираться из дворца. Принц бьется как лосось, выброшенный на берег, – последняя бессознательная попытка тела уцепиться за жизнь. Одновременно срабатывают кишечник и мочевой пузырь: атласные простыни покрываются нечистотами – еще один условный рефлекс, призванный сделать тело неаппетитным для победителя.

Да пошел ты, зря стараешься – я не голоден.

Проходит не меньше ста лет, прежде чем он затихает. Я упираюсь свободной рукой в его лоб и покачиваю нож туда-сюда, пытаясь высвободить его из сопротивляющейся с каким-то промозглым хрустом плоти, чтобы приступить к самой скверной части дела. ,

Зазубренное лезвие легко входит в шею, но скрипит от столкновения с третьим позвонком. Я немного поворачиваю нож, и он проходит между третьим и четвертым позвонками. Несколько секунд пилю – и голова отделяется от тела. Запах крови так силен, что перебивает даже вонь фекалий. Желудок сводит, и я едва могу вздохнуть.

Снимаю крышку с золотого подноса, который сам же принес с кухни, осторожно снимаю тарелки с горячей едой и водворяю на их место голову Тоа-Фелатона. Я держу ее за волосы, чтобы ни одна капля крови не попала на мою одежду. Снова накрываю поднос выпуклой крышкой, стаскиваю окровавленные перчатки и небрежно бросаю их на тело рядом с ненужным более ножом. Мои руки чисты.

Я возношу поднос к плечу и делаю глубокий вдох: операция прошла без особых усилий. Осталось только выбраться отсюда живым.

Первая трудность заключается в том, чтобы убраться от трупа. Если я беспрепятственно пройду мимо охранников у служебной двери – когда станет известно о смерти принца, меня уже не будет во дворце. В крови резко подскакивает уровень адреналина, руки начинают дрожать, по спине бегут мурашки. Сердце бьется так гулко, что стук его отдается в ушах.

В уголке левого глаза мигает красный знак выхода. Я не обращаю на него внимания, даже когда он передвигается вместе с моим взглядом подобно солнечному пятну на сетчатке.

Я нахожусь посреди комнаты в то время, как открывается дверь для прислуги. Джемсон Тал, старший дворецкий, начинает говорить еще с порога.

– Прошу прощения, ваше величество, – буквально захлебывается он, – но среди челяди ходят слухи о самозва…

Джемсон Тал замечает обезглавленный труп на постели, переводит взгляд на меня и судорожно всхлипывает. Его глаза выкатываются из орбит, а лицо становится белее мела; он хватает ртом воздух.

Одним прыжком я покрываю расстояние между нами и бью его в горло. Он неуклюже валится на пол и теперь уже задыхается по-настоящему, силясь протолкнуть воздух через пронзенную гортань, и извивается в судорогах.