Виктория Угрюмова - Обратная сторона вечности

Основные события начинаются обычно в том самом месте, где историки и летописцы ставят жирную точку, вытирают вспотевший лоб и говорят облегченное «Уф!».

Самое главное случается между двумя кульминациями, которые торопятся запечатлеть гении и графоманы, очевидцы, провидцы и любители древности.

Вечность изображается как бесконечная цепь ярких событий, как нескончаемые звенья одной цепи, крепко спаянные, неразрывные; как пестрая череда невероятно занимательных историй. Но на самом-то деле все обстоит иначе. У вечности, как и у всякого иного грандиозного полотна, есть своя изнанка, своя обратная сторона, к которой никто и никогда не обращается, потому-де она обыденна, не представляет никакого интереса и ничего не значит в истории развития общества. Но главное-то происходит как раз здесь.

Серые, скучные, непритязательные будни решают все.

Именно здесь разыгрываются настоящие трагедии и драмы; именно здесь принимаются великие решения и рождаются творцы мира. А то, что закономерно вытекает из этих серых будней и ярким фейерверком вспыхивает на небосклоне истории, об этом уже можно и не писать. Можно, конечно, и писать, но только не стоит забывать о том, с чего все начиналось.

Обратная сторона вечности – заплаты, лоскутки, обрывки, узелки, дырочки... Стоит ли тратить на это время? Наверное, все-таки стоит, хотя бы для того, чтобы узнать, сколько по-настоящему стоит парадная – лицевая сторона.

– О, Кахатанна, Великая и Сокровенная, о Суть Сути и Мать Истины, Интагейя Сангасойя... – тянул хор жрецов.

– Одну минуту! Сейчас иду! – крикнула Каэ в приоткрытую дверь.

Жрецы поперхнулись и замолкли.

Впервые за последние две с лишним сотни лет Воплощенная Истина собиралась явиться ищущим ее. Храм снова был готов принимать паломников, знающих свое истинное имя. И огромное количество людей хлынуло в Сонандан в поисках утешения. Особенно же много их стало прибывать после того, как распространились слухи о битве на Шангайской равнине. Позорное поражение Новых богов подорвало веру в них, и люди находились на распутье, перестав вначале понимать, к кому им теперь вообще обращаться со своими бедами и горестями. Однако паломничество в Безымянный храм, находившийся в Запретных Землях – за Онодонгой, – которое предпринял молодой фаррский завоеватель – основатель громадной империи, с чьим мнением было бы абсурдно не считаться, – восстановило угаснувшую было веру в Великую Кахатанну.

Богиня готовилась предстать перед своим народом, и это была одна из самых трогательных минут в ее жизни. Она никогда не осознавала, да и не могла осознать, как сильно, как верно, как отчаянно ждали ее в родной стране, которая и в ее отсутствие жила по заповеданным в глубокой древности законам. И хотя Каэ не подозревала, сколь много значила она для сангасоев, считавших себя ее детьми, но вполне отдавала себе отчет в том, как трудно им приходилось в последнее время. Даже боги потерпели несколько поражений подряд от неведомого противника, который постепенно стал вмешиваться во все, что происходило на Арнемвенде. Он все еще оставался в тени – невидимый, неслышимый но уже незримо присутствующий, и от этого было только страшнее.

Она не пустила служанок в свою комнату, готовясь к торжественной церемонии: ей хотелось побыть наедине со своим храмом, поговорить со своими друзьями – с теми, кто привел ее сюда, преодолев огромное пространство. Она слышала их голоса, ощущала прикосновения. На самом деле она никогда не расставалась с ними; и что за беда, что больше ее друзей никто не встречал? Статуи Бордонкая и Джангарая, Ловалонги и Воршуда, Эйи и Габии были установлены недалеко друг от друга, вне храма, – в том месте, которое должно было бы им понравиться больше всего, – в священной роще Салмакиды.

Каэтана не знала, сколько времени сидела, погруженная в свои мысли. Однако вспомнила все-таки о своих обязанностях и принялась готовиться к торжественному выходу.

Спустя некоторое время на пороге небольшой уютной комнаты в правом притворе храма Истины появился верховный жрец Нингишзида, облаченный в золотистые праздничные одеяния.

– Каэ, дорогая, – взволнованно произнес он, – там вас ждут...

– Я же сказала: сейчас иду. Посуди сам – не могу же я явиться людям растрепанной или с плохим настроением.

– Я не об ищущих, Суть Сути, – сказал Нингишзида, причем невооруженным глазом было видно, что Суть Сути он произносит скорее по привычке, никак не связывая это торжественное обращение с хрупкой темноволосой девушкой, которая сидела сейчас вполоборота к нему, перед огромным зеркалом в бронзовой раме в виде извивающихся драконов.

– А о ком же? – удивилась она, пытаясь пришпилить непокорную прядь.

Заколки были зажаты у нее во рту, поэтому голос стал звучать приглушеннее.

Каэтана второй час возилась с собственной прической: за время странствий ее и без того непокорные волосы совершенно отвыкли от парикмахерских ухищрений и теперь на всякую попытку уложить их реагировали бурно и неоднозначно.

– Если бы я знал... – обреченно вздохнул Нингишзида.

За те полгода, что Суть Сути и Мать Истины жила в собственном храме, жрец привык не только к чудесам и божественным явлениям, но и к любым неожиданностям. Его теперь трудно было удивить сообщением о том, что к вечернему чаю ожидается кто-нибудь из Древних богов – скажем, Вечный Воин – Траэтаона – со своим монстрообразным конем. А поэтому последнему необходимо приготовить что-нибудь вкусненькое. Благо, что драконоподобное верховое животное обожало обыкновенную рыбу, которой в Сонандане было более чем достаточно.

Все происходящее Нингишзида воспринимал теперь со стоическим, философским спокойствием. Но сегодняшний посетитель даже на него, привыкшего ко всему, произвел неизгладимое впечатление.

Утром к храму Кахатанны подошел смешной толстый человечек – глаза у него были разного цвета (правый – карий, левый – синий); солидное брюшко мешало ему как следует поклониться верховному жрецу, а может, он не очень и старался? Но Нингишзида не любил, чтобы ему кланялись: в храме Истины быстро отвыкаешь гнуть спину перед кем бы то ни было.

Присмотревшись, жрец понял, что разными у толстячка были не только глаза, но и все остальное. Уши у него были разноразмерные, зато солидные; одна рука явно короче другой; брови болтались на лице на разной высоте, производя впечатление плохо закрепленных кисточек – они ездили и подскакивали по переносице и лбу так, словно жили отдельной, весьма деятельной жизнью.

Наряд паломника тоже был весьма необычным: пестрый, яркий, без каких-либо признаков симметрии – дикая смесь заплат, кисточек, помпонов и карманов, которую нормальному человеку не пришло бы в голову называть одеждой. К тому же толстячок постоянно находился в активном движении – настолько активном, что Нингишзиде стало казаться, будто очертания его фигуры тоже меняются: вот он стал выше, стройнее, вот опять переместился в прежнюю кругленькую плотную форму.

– Приветствую тебя, почтенный странник! – молвил жрец, стараясь не обращать внимания на очевидные странности, творившиеся с человеком.

– И я тебя приветствую, – ответил тот.

Звук его голоса потряс Нингишзиду еще более, чем внешность. Словно прозвучало одновременно множество голосов – высоких и низких, мужских и женских, детских и старческих.

«Наваждение какое-то», – подумал жрец и сделал незаметный знак рукой, подзывая к себе воинов и молодых служителей: кто его знает, зачем пожаловал нежданный посетитель.

– Я не так опасен, как ты думаешь, – немедленно отреагировал тот, хотя вроде жеста жреца увидеть не мог. – Во всяком случае, я не опасен здесь. Поэтому слуг можешь не звать, но... если тебе так будет спокойнее, то я не возражаю – зови. Это ничего не меняет. Слушай меня внимательно: мне нужно срочно увидеться с Каэтаной.

– Она об этом знает? – спросил жрец, усмотрев в паломнике личность неординарную.

– Нет.

– А, значит, ты пришел искать Истину? – сказал Нингишзида как можно более официально, стараясь совладать с паникой и проигнорировать слова странного человека.

Все-таки не слишком многие были осведомлены о том, что пришедшая на Шангайскую равнину в день великой битвы с Новыми богами женщина и Интагейя Сангасойя, Суть Сути и Мать Истины, – это одно и то же лицо.

– Я ищу не Истину и не ее богиню. Великая Кахатанна пусть помогает другим – честь ей за это и хвала, но мне она помочь не сможет. Я ищу именно Каэтану. Тебе понятно, сморчок?

А вот сморчком Нингишзиду называть не следовало никому: ни неизвестным посетителям, ни верховным богам, ни духам, ни демонам. Он никогда и никого не боялся, только вот сейчас не знал, как поступить.

Жрец не мог ни повернуться и уйти, оставив грубияна разбираться, как захочет, в его собственных проблемах, ни идти к Каэ – ему ужасно не хотелось выполнять просьбу странного существа. А причины для отказа нашлись быстро и в большом количестве: нельзя было исключить возможность того, что этот человек мог оказаться очень и очень опасным. И хотя враги проникали в Сонандан довольно редко, в последнее время мир изменился не в лучшую сторону.