– Ну все таки. Хотя бы в первый раз для кого?
– Для себя.
Девушка закусила губу и потупила взор.
– Значит, ты… тоже побывал там? – Жуга не ответил. – Ну, а потом?
– Потом – для друга, но то вообще другая история. А в третий раз… Мне бабка-травница помогла. Мальчонку мы одного вернули, да только вот сама она заместо него ушла… Вот такое вот… – Он сжал до хруста пальцы и умолк. – Не надо бы тебе за это дело браться. Раз обожглась – и хватит. Вдругорядь так не повезет.
– Я буду осторожной. Обещаю.
Некоторое время лишь ветер да шелест прибоя нарушали тишину. Наконец Жуга поднял голову.
– Зерги…
– Что?
– Я хочу быть с тобой, – сказал он. – Ты знаешь, я давно хотел сказать… Не знаю…
– Не надо, Жуга.
– Почему?
– Все ушло. Это был сон. Забудь, не вспоминай об этом. Так будет легче и тебе, и мне.
– Мне будет трудно тебя забыть.
Та пожала плечами.
– Не забывай.
– Мне больно будет вспоминать.
– Не вспоминай.
– Но я так не могу! Тебя послушать, так все – проще некуда, а я все никак не научусь прощаться с теми, кого любил… Прости.
– Незачем просить прощенья: это я дура, всех запутала – и себя, и тебя тоже… А все оказалось не так. Я все еще люблю его.
– Как мне вернуть тебя?
– Заколдуй меня, – предложила та. Серые глаза смотрели прямо и серьезно, почти просительно. – Приворожи. Ведь ты можешь.
Тот помотал головой:
– Это будет нечестно.
– Зато просто и легко. Ты же знаешь мое имя. Или, все таки, нет?
– Знаю, – Жуга кивнул и улыбнулся грустно. – Знаю, Алина. Чтобы вернуть человека, всегда надо знать его истинное имя.
Зерги прищурилась в лукавой усмешке.
– Ты ошибся всего на одну букву.
– Да? Неужели? – Жуга склонил голову набок и придвинулся поближе. – Сказать, на какую, или не надо?
– Ну и хитрила же ты! – Зерги рассмеялась и замахнулась рукой в притворном гневе. Жуга поймал кулак на полпути, и оба, сцепившись, с хохотом и визгом покатились вниз по склону – небо и земля закружили в безумной карусели – и остановились только возле самой воды; сели, отряхиваясь и отплевываясь, продирая залепленные снегом глаза.
– Дурило гороховое! – буркнула Зерги, выскребая из-за шиворота мокрый снег.
– Ну так, с кем поведешься…
– Ну тебя! Смех один с тобой…
– Хорошо, хоть не слезы, – он вздохнул и улыбнулся. – Грустная у нас с тобой вышла история. С несчастливым концом.
– Только в сказке все хорошо кончается. В жизни веселого мало. Каждый ребенок, едва родился, а уже плачет. Хоть бы один засмеялся… – Зерги придвинулась ближе, взъерошила рукой его рыжие волосы. Холодные пальцы тронули шрам на виске. Жуга молчал, глядя девушке в глаза. – Глупый, глупый маленький лисенок… – Она улыбнулась. – Что тебя тянет? Куда ты идешь? Что за мечты тебя влекут?
– Если б я знал это сам… Да и нет у меня никаких мечтов… мечтей… мечт… тьфу ты, черт! – Вконец запутавшись, он рассмеялся и взял ее руку. Прижался щекой к ладони и умолк.
Зерги задумалась, вспоминая что-то, и вдруг встрепенулась.
– Что?
– Да так… Вспомнилось одно старинное присловье. Подумалось вдруг – а ну, как тебе пригодится.
– Какое присловье? – Жуга насторожился.
Зерги улыбнулась и прочла:
Четыре есть зверя и времени года
У каждого место свое и порода -
Волков встретишь к помощи,
Псину – к беде,
Медведь спросит строго и плату возьмет,
А лисы помогут, да все не тебе.
– Как-как? «Помогут, да все – не тебе?» – Он задумчиво потер подбородок. – Интересно… хоть и не совсем понятно. Скажи, там было сказано еще что-нибудь?
Зерги пожала плечами.
– Может, и было, да я не помню.
Взгляды их встретились, и оба как-то сразу умолкли.
– Береги себя, – как-то неловко сказала Зерги.
– Мы увидимся снова? – спросил, помолчав, Жуга.
– Кто знает? – ответила та и тихо повторила. – Кто знает…
Жуга ничего не сказал.
Они стояли мокрые, в снегу, стояли и смотрели друг на друга.
А ветер пел высоко вверху свою вечную песню.
Они стояли и смотрели.
А ветер пел высоко вверху.
Они стояли.
А ветер пел.
Они…
…и ветер.
Оправа: ГОВОРЯЩИЙ 6На сей раз медведь молчал довольно долго.
«Это тоже стихи?» – спросил он наконец.
– Какие?
«Про меня и про других.»
– Да.
«Нам, сухопутным, рыбу не понять, и плавать поверху на деревянных досках тоже дело глупое. Хотя откуда вам быть умными? А пиво ваше доводилось мне пробовать. Горчит, но вкусно; пахнет хмелем и приятно животу. А женщина… Гм… Трудно разобраться. И почему-то мне немного больно. Ах-р!!! Ну конечно же – боль! Вот, вот чему сродни вся ваша дружба. Да. Это я понимаю. А тебе? Тебе разве не было больно?»
– Издеваешься? Конечно, было.
«Так почему ж ты не бросил это все?»
– Легко тебе говорить! – Травник уселся поудобнее. – Что ты знаешь о любви? У вас, зверей все просто – вы ищете себе пару только если настает такое время, гон. А после – да гори оно огнем! – своих детей сожрать готовы.
«Не говори мне про огонь!»
– Хорошо, не буду. Но сам посуди, разве я не прав?
«А разве вы порой не убиваете своих детей?»
Жуга промолчал. Затем заговорил, медленно, нехотя.
– Я пробовал забыть. Я был в отчаянии. Хотел начать жить заново. Не вышло. Это что-то сильнее меня.
«Не надо злиться. Просто я хочу понять, зачем ты все это делаешь. Когда ты сам поймешь себя, вопросы станут не нужны.»
Травник поднял взгляд на зверя.
– А может, я тоже один из вас? Такое может быть?
Медведь покачал головой:
«В тебе нет волчьей прямоты, зла псов и жадности медведя.»
– А как насчет лисиц?
ВРАГ МОЕГО ВРАГАВсю ночь, весь день, и всю вторую ночь мела метель, вздымая юбками в прощальной кутерьме лежалый серый снег, кружилась буйным вихрем, провожая зиму-госпожу своей последней пляской, и лишь к утру на третий день угомонилась наконец.
В густом лесу царила тишь.
Снег лежал на большой лесной поляне повсюду: на старых пнях, торчащих тут и там, на согнутых ветвях деревьев, на плоских, щербатых от времени камнях старого дольмена. Был снег тяжелым и ноздреватым, каким ему и полагается быть в конце февраля, и уж не скрипел под ногой здоровым зимним хрустом, а только проседал со скрипом – тяжко, неприятно.
Всходило солнце.
Сорока на ветвях суматошно завертела головой, слишком поздно услыхав шаги, расправила крылья и взлетела с громким стрекотом, сверкая белыми боками. Мелькнула меж деревьев раз, другой и уселась на самой макушке высокой ели, глядя с любопытством вниз, где показались люди.
Двое вышли на поляну одновременно, с разных ее сторон: один с севера, другой – с юга. Шагнули разом на нетронутый снег и остановились, молча глядя друг на друга.
Они были похожи, эти два странника. Очень похожи. Перепутать их было проще простого – оба рыжие, кудлатые, худые телом и лицом, обоим на вид лет по двадцать. Они могли бы быть братьями, и даже шрам, косой чертой пометивший висок пришельца с юга, в точь повторял такой же шрам второго странника.
Но была между ними и некая разница.
Пришедший с севера одет был в старый полушубок, местами порванный и кое-как зашитый, и выглядел усталым, словно после долгого пути. Бог знает, где и как провел он нынешнюю ночь, спасаясь холода и ветра, вероятно, где-нибудь в стогу – в буйных рыжих волосах, не знавших гребешка по меньшей мере две недели, застряли ломкие золотистые соломинки. В руках его был посох, за спиной – котомка.
Второй казался чуть моложе, волос имел покороче и шел налегке, а одет был совершенно не по погоде в серые домотканые штаны, рубаху и мохнатую безрукавку белой овчины. Имей сорока чуть побольше соображения, чем отпущено природой глупой птице, ее непременно удивила бы еще такая вот нелепость: следов на снегу он не оставлял.
Они сошлись посредь поляны и встали там лицом к лицу, где замерли в извечном хороводе серые круги руин. Странник с юга первым нарушил молчание.
– Зачем ты здесь? – спросил он тихо.
– Пришло время, – медленно ответил другой, – и я вернулся.
– Все возвращается на круги своя, – кивнул парень в безрукавке. – Чего же ты хочешь теперь? Помощи?
Тот покачал головой.
– Совета, – сказал он.
– Глупо спрашивать совета у себя же самого.
– Не так уж и глупо. Ты – это не совсем я, а я – не совсем ты. Ты можешь войти туда, куда я и заглянуть боюсь.
– Так чего ты хочешь? – помедлив, повторил свой вопрос пришелец с юга.
– Я стал другим.
– Все меняется. Даже камни не вечны.
– Да, но… – Странник с посохом помедлил. Прошелся пятерней по волосам. – Это что-то другое, – наконец сказал он. – Я не тот, кого раньше звали Ваха-рыжий. Но… я и не Жуга. Или нет, не так. Жуга – это не совсем я.
Странник с юга поднял бровь:
– Почему тебя это тревожит?
– Я стал злым. Я убиваю.
– Справедливо?
