Фелисин передала ему емкость, но старик отрицательно покачал головой: его похожее на морду жабы лицо было серьезно озадаченным.
– Неужели это самая большая колонна, которую ты когда-либо видел, Гебориец? – спросила девушка. – В Арене существуют столбы, превосходящие рост человека в двадцать и более раз... По крайней мере, я слышала о подобном. Кроме того, они покрыты спиральными изразцами от основания до самой вершины; как-то давно Бенет описал мне одну из них.
– Даже я их видел, – пробормотал Баудин. – Они не шире, но уж точно выше. А из чего сделана эта колонна, священник?
– Нефрит.
Громила флегматично пропыхтел, однако Фелисин заметила, как широко раскрылись его глаза.
– Я видел шире, я видел выше...
– Заткнись, Баудин, – отрезал Гебориец, потирая обрубками рук свое тело. Взглянув на головореза из-под густых всклокоченных бровей, он добавил: – Это никакая не колонна. Это палец.
Первые лучи осветили небосклон, и тени на песке постепенно рассеялись. Из мглы начали медленно вырисовываться детали этого пальца, высеченного из цельного куска нефрита. Вот стали видны складки и бугорки кожи, ее рисунок на подушечках пальцев... Небольшое сходное возвышение у подножия, естественно, было другим пальцем.
«Палец означает, что должна быть кисть... Кисть – ведет за собой руку. Рука – все тело...»Логика была очень проста, однако она не укладывалась в голове Фелисин. Такое громадное сооружение не может быть сделано человеком, оно не может оказаться в такой глуши... целиком. Максимум – кисть, но не рука и не тело...
Гебориец с рассвета не сказал ни слова, он только потуже кутался в свой балахон. Дотронувшись культей руки до этого сооружения, он ощутил боль, которая до сих пор не исчезала. Взглянув на Геборийца при свете солнечного дня, девушка оторопела: на его теле начали появляться новые татуировки, некоторые стали еще ярче.
Наконец Баудин поднялся на ноги и принялся натягивать два небольших тента недалеко от основания пальца, где тень была самая длинная. Громила не обращал на монолит никакого внимания – будто на его месте стоял пенек от огромного кипариса; он достал длинные колья и начал забивать их в теплый песок, продев через латунные кольца в углах палатки.
Солнце поднималось все выше, окрашивая небо в оранжевый оттенок. Несмотря на то что Фелисин видела этот цвет и раньше на острове, он никогда не казался таким насыщенным. Девушка практически на вкус ощущала горечь металла.
Когда Баудин взялся за второй тент, старик встряхнулся; принюхавшись, он поднял голову и медленно поднялся на ноги.
– Дыханье Худа! – проворчал он. – Неужели нам недостаточно своих испытаний?
– Что такое? – спросила встревожено Фелисин. – Что случилось?
– Там поднялся шторм, – произнес священник. – Это же пыль Отатарала.
Баудин отвлекся от своего занятия и замер. Затем, проверив прочность конструкций, он произнес:
– Все готово.
– Нам лучше не оставаться на улице. Фелисин фыркнула:
– Можно подумать, эти палатки нас спасут. Кроме того, если ты забыл, то я напомню, что мы сами работали на Отатарале. Если бы он мог причинить нам какой-то вред, это произошло бы давным-давно.
– В Черепной Чаше у нас была каждый вечер возможность обмыть свое тело, – произнес Гебориец, вытряхивая содержимое продуктового мешка и натягивая его поверх брезента.
Девушка заметила, что старик до сих пор старался держать у груди ту руку, которой он ночью дотронулся до нефрита.
– Ты, думаешь, в этом есть какой-то смысл? – спросила она. – Но если это правда, то почему каждый маг, поработавший хоть день на Отатарале, либо умер, либо сошел с ума? В твоих словах, Гебориец, нет последовательности...
– В таком случае сиди на своем месте, – отрезал он и нырнул под навес первого тента, прихватив с собой провиант.
Фелисин обернулась на Баудина. Головорез пожал плечами, а затем без особенной спешки занял вторую палатку.
Девушка вздохнула. Она была очень утомлена, однако сонливости не ощущала. «Если я сейчас заберусь под тент, то буду там просто лежать, рассматривая швы на парусине над головой».
– Лучше забирайся внутрь, – послышался голос Баудина.
– Я еще не сплю.
Он вылез и подобрался поближе, подобно хитрому коту.
– А мне не важно, хочешь ты спать или нет. Сидя под солнцем ты будешь потеть, а это означает повышенный расход воды, а ее и так у нас немного. Поэтому залезай под этот чертов тент, девушка, пока я не положил руку на твою задницу.
– Будь здесь Бенет, ты бы не посмел...
– Этот ублюдок мертв! – проревел громила. – И Худ бросил его прогнившую душу в самую глубокую яму!
Она презрительно усмехнулась.
– Ты можешь бравировать только сейчас – в его присутствии от тебя нельзя было вытянуть и слова.
Некоторое время он смотрел на девушку, как кровавая муха, попавшаяся в сеть паука.
– А может, ты не права, – произнес Баудин, и по его лицу скользнула коварная ухмылка.
Почувствовав озноб, девушка увидела, как головорез большими шагами отправился вновь к палатке, наклонился и скрылся внутри. «Меня не удастся одурачить, Баудин, – подумала девушка. – Ты был прислуживающей дворняжкой, и то, что сейчас рядом нет Бенета, – твое чистое везение, парень. Иначе корчиться бы тебе у его ног». Помедлив еще несколько минут в знак полного неповиновения приказам, она наконец залезла в свою палатку.
Разобрав постельные принадлежности в скатке, она улеглась. Однако сон не шел, и девушка еще долго лежала под широким пологом, страстно желая хотя бы немного дурханга или кувшин вина. Через некоторое время багровые реки все же взяли ее в свои объятия, защищая от плохого настроения и увлекая все дальше и дальше в бездну. Она вызвала в своем воображении образ Бенета и все чувства, которые были с этим связаны. Однако река неумолимо текла к своей тайной цели, и, ощутив вновь ее теплые волны, девушка внезапно почувствовала, что приближается к разгадке. Да, она поняла, что скоро все откроется, и с этим событием резко переменится весь ее мир, станет шире, ярче и разнообразнее. Она будет не просто пухленькой бесформенной девочкой, которой пользовался каждый, кто хотел. Она станет всемогущей и, несмотря на небольшой возраст, будет называть себя девушкой с большой иронией.
Именно это и обещал ей странный сон; презрение к самой себе уйдет, уступив место всеобщему поклонению. Но в данный момент существовала очень большая разница между реальной жизнью и сном, по крайней мере, это отразилось в циничном взгляде Геборийца, когда Фелисин в порыве откровения рассказала ему свои видения. Знаток людских душ не сказал ничего определенного. Теперь он будет высмеивать ее фантазии о превратностях судьбы. Старик всегда считал, что нужно полагаться только на осязаемые факты, а не на гипотетические рассуждения, которые достойны только презрения. «Но священник неправ! Я ненавижу саму себя, а он ненавидит каждого вокруг. Так кто же из нас больше потеряет?»
Она проснулась ослабевшая, с иссохшими губами и ощущением ржавчины во рту. Воздух был наполнен какими-то частицами, а через ткань просвечивал неясный серый свет. С улицы послышался шум, свидетельствующий о том, что спутники уже проснулись и принялись готовиться к очередному переходу. Сначала что-то пробормотал Гебориец, в ответ на это послышалось ворчанье Баудина. Фелисин закрыла глаза, пытаясь вновь попасть в объятья красной реки, несущей ее через сон, однако та успела раствориться.
Фелисин, поморщившись, села. Каждый сустав отдавался болью от огромного напряжения. Она знала, что все остальные ощущают то же самое. Гебориец давно уже начал понимать, что их группа ощущает недостаток питательных веществ, но ничего не мог с этим поделать: суточный рацион включал немного сушеных фруктов, кусок вяленого мяса мула и сухого, как кирпич, темного хлеба доси.
Ощущая боль в мышцах, она медленно выползла из палатки на прохладный утренний воздух. Двое мужчин сидели за завтраком, раскрыв мешки с провизией. В них осталось совсем немного еды, за исключением хлеба, который был очень соленый и вызывал мучительные приступы жажды. Гебориец пытался настоять, чтобы они ели хлеб в первую очередь – в течение нескольких начальных дней, пока организм не был иссушен и оставалось еще достаточное количество сил. Однако ни она, ни Баудин не приняли эти советы всерьез, и через некоторое время Гебориец прекратил свои увещевания. Затем Фелисин вспомнила, что она еще умудрялась по этому поводу шутить над стариком: «Что же ты не следуешь своим собственным советам, а, старик?» Тем не менее смысл в этих словах был огромный. Скоро они достигнут покрытого солью побережья, однако ничего, кроме соленого хлеба, в запасе не будет. А про воду вообще оставалось только молчать.
«Возможно, мы не слушали его только потому, что не верили в реальность возможности добраться до побережья. Возможно, Гебориец решил то же самое после их первого привала? Наверное, только я была столь недальновидной, что не догадалась подумать о подобном исходе. Я могла только издеваться и игнорировать дельные советы по причине своей собственной глупости, и ничего более». А что касается Баудина, то в его криминальных мозгах было вообще невозможно что-либо понять...
