– Так значит, вот кто растревожил старое зерцало… – задумчиво проговорил брат Леонард и посмотрел на странника. – Кто надоумил тебя прийти на ту поляну?
– Никто… Я сам. Я понял вдруг, что становлюсь не тот…
– Не надо, – он поднял руку, – не объясняй. Со мной, наверное, случилось то же самое, когда я вознамерился вступить в братство… Но я бежал от мира, а ты бежишь от самого себя. Естественно, что ты не можешь понять, чего хочешь найти. Ты даже бросил свой талант, лишь бы не быть собой.
– Я устал каждый раз обжигаться до кости.
– О да! Твой дар и верно, как огонь. Он может обогреть в мороз, а может и всю избу спалить, это уж смотря как с ним обращаться. Откуда он, не знаю, но я и про огонь не ведаю, откуда он; так что ж мне – отказаться от огня?
– Огонь не добрый, и не злой… – пробормотал травник. – Да. Верно. Но почему – слова? Откуда в них такая сила?
– Уж где ей быть, как не в словах, – ответил тот. – Ведь и в начале тоже было Слово.
– Но то был бог!
– Исус был тоже – сын человеческий. И умер он за наши грехи. Все мы, люди – рабы божьи.
Травник нахмурился.
– Не знаю, за чьи грехи умер Исус, но уж точно – не за мои, – сказал он. – А рабом я никогда не буду, даже – рабом божьим, – губы его искривила усмешка. – Это значит, получается в таком разе, что я уже и не человек?
Отшельник покачал головой.
– Похоже, ты обречен ходить по грани между радостью и болью. Ума не приложу, почему из всех дорог ты выбираешь лезвие ножа… Ты хочешь помочь, но злишься на себя, помогая. Ты хочешь остаться, но уходишь. Имеешь дар, и сам же его бросаешь. Хотя, постой! – монах встрепенулся. – Напомни мне еще раз, как звали того, кто…
И умолк.
– Что? – травник поднял голову.
– Амброзий… – прошептал брат Леонард и побледнел. – Ты говорил – Амброзий?
– А, тот… Да.
– Мерлин! – воскликнул отшельник, ошарашенно глядя на своего гостя. – Господи Исусе… Что, если ты и вправду угадал тогда… О небо, что за дар!
Рыжий странник горько усмехнулся:
– Угадал, не угадал… зачем душу-то терзать? Я все равно не смогу вернуть ни свое имя, ни былую силу слов. Не получается.
– Мне думается, оно само придет. Правда, не знаю, когда. Как вино выдерживают в бочках, прежде чем пить, так и ты оставил свою силу.
– Она не для меня! Я не могу с нею совладать!
Отшельник поднял голову:
– Зачем ты ищешь в ненависти то, что не нашел в любви? – спросил вдруг он.
Травник опешил.
– Как это понимать?
– А вот так и понимай. Ты больше ненавидишь зло, чем любишь добро. Ты словно говоришь: «Примите, оцените, дайте мне ответ, не в доброте, так в злобе», а вся загвоздка в том, что за добро не требуют награды.
– А разве я… требовал награды?
– Не мне судить об этом, – монах пожал плечами.
Странник долго молчал, прежде чем опять заговорить.
– Так значит, тот вопрос – кто враг моего врага…
– То не вопрос, друг мой. Там, на поляне ты нашел ответ.
– Мой бог… – тот запустил пятерню в свои густые волосы и собрал их в горсть. – Ведь сразу можно было догадаться!
Некоторое время они молчали. Забытый за беседой котелок напомнил о себе сердитым бульканьем. Вода, шипя, закапала в огонь. Брат Леонард поспешно встал, сдвинул дрова в сторонку и отсыпал в котелок овсянки из мешка. Задумался вдруг, что-то вспоминая, и снова повернулся к травнику.
– Тот крест… Позволь-ка мне взглянуть на него.
Он наклонился над столом, рассматривая с неподдельным интересом маленький Т-образный крестик прозрачного желтого камня.
– Солнечный Крест… – пробормотал брат Леонард. – Хм…
– Что он означает? – спросил травник.
– Пока слуги святой церкви не пришли на эти земли, здесь поклонялись многим богам, но все эти люди почитали Солнце. Кто-то, сразу ли, после, но – принял новую веру. Кто-то так и умер в старой. Но были и такие, кто не смог решить, за кем идти, из дня или ночи выбирая утро, из черного или белого – серое… Церковь этого не одобряет, хотя раньше относилась спокойно. Да… многое меняется, – он задумался. – Сила, богатство… Мне кажется, в последнее время церковь тоже обрела немеряную силу, и кто знает, чем все это обернется…
– А что вы сами на это скажете?
Тот пожал плечами:
– Нелепо отрицать, что бог есть свет, и остановимся на этом.
– А янтарь? Почему – янтарь?
– Хм, янтарь… В этом я тоже вижу некий символ. Янтарь – ни камень, ни смола. Если бросить его в огонь, он потечет и сгорит, но останется камнем в любом другом месте. Не могу объяснить, но наверное, в этом все дело.
– Грань… – пробормотал странник. – Опять грань. Лезвие ножа…
Он замолчал, и брат Леонард не стал его тревожить.
Снаружи незаметно начало темнеть. Поспела каша. Залив дымящую овсянку молоком, брат Леонард и рыжий странник сели за обед.
– Что за деревни здесь поблизости? – спросил травник, отодвинув пустую миску.
– Ближе всех Надэш. Зарад и Хунендар подальше, а та, что еще дальше на север – Местякэн.
– Там где-то есть кузнец?
– У Хунендара кузница недавно задымила… А зачем тебе?
Не ответив, странник встал и натянул кафтан. Взял посох.
– Пойду я, пожалуй, – сказал он. – Спасибо вам за все.
Брат Леонард молча смотрел на него.
– Пропадешь, – сказал он наконец. – Дважды из графских подземелий не сбегают.
Глаза травника блеснули в свете костра.
– И все таки, мне надо туда, – упрямо сказал он. – Теперь я должен разобраться во всем этом сам.
– Ну что ж… – монах вздохнул. – Все повторяется. Не допусти зла к себе в сердце, Лис. А теперь – иди с богом.
– Прощайте, брат Леонард.
Откинув козью шкуру, странник шагнул в темноту и растворился в ночи.
* * *
Все раны зажили к утру. Мозоли на ногах, следы от оков, кровавые царапины расчесов – все затянулось, оставив чуть заметные следы. Будто некий тайный знак, и травнику вдруг подумалось, что Сила, брошенная им на каменной поляне, напомнила о себе. Отчасти он был рад такому повороту дела, отчасти же, наоборот – обеспокоен старыми сомнениями. Уходя от брата Леонарда, он выпросил у него кус груботканого полотна, соорудил себе пару обмоток и теперь сапоги были если и не впору, то во всяком случае не велики. Ногам, вдобавок, стало не только удобнее, но и теплее.
Оставив в стороне Зарад и Надэш, он выбрал Хунендар и шел всю ночь, сперва через поля, проваливаясь в снег почти по колено, затем набрел на санную дорогу и дальше шел уже по ней. Лишь раз, заметив в отдаленьи с полдесятка верховых, углубился в лес и сделал крюк, пока их топот, злые голоса и звяканье сбруи не замерли вдали.
К рассвету травник вышел к Хунендару.
Село дорога обходила стороной. Приметив кузницу на косогоре, травник отыскал ведущую туда тропку и двинулся вверх по ней. Похоже, в кузнице только-только начали работу – дымок вился из трубы струйкой неуверенной и тонкой. Слышался легкий перезвон молотка – видно, что-то чинили или налаживали инструмент. Травник потоптался у порога, обивая снег с сапог, и потянул за ручку. Дверь заскрипела, открываясь. «Все повторяется, – подумалось ему. – Вот так же, два месяца назад, я подходил к одной очень похожей кузнице…»
Заслышав скрип, кузнец обернулся, и странник замер на пороге, будто вкопанный.
– Збых! – ошарашенно выдохнул он.
Тот чуть не уронил молоток себе на ногу.
– Не может быть… – пробормотал он. Шагнул навстречу. – Ты?
– Я…
– Откуда? как? Какими судьбами? Да впрочем, что это я… – Он вдруг засуетился, стянул передник и повесил его на гвоздь. – Пошли в дом.
– Ты погоди, – остановил его тот. – Может, не надо…
Кузнец насторожился:
– Ты что, опять куда-то влез? – спросил он.
– Есть такое дело, – признался тот. – Ружена что, дома?
– Замуж вышла сестренка моя, – усмехнулся Збых. – С того дня, как мы сюда переехали, как будто и впрямь проклятие какое с нас сошло. Помнится, Юхас уж давно на нее заглядывался – всякий раз, когда мы к тетке наезжали, а тут, вишь, посватался… Да что мы все обо мне! Ты-то как? Где пропадал все это время?
– Где только я ни пропадал, – усмехнулся тот. – Долго рассказывать.
– Тогда тем более – пошли ко мне. Работа подождет.
Странник поколебался.
– А ты что, по-прежнему один?
– Да все как-то не завяжется, – усмехнулся тот невесело. – Да и девки нынче хрупкие… трещат… Ну что, идем?
Через час, потягивая чай с медом, он выслушал травников рассказ и долго молчал после. Поставил чашку на стол, поскреб в затылке.
– Ну и дела… – сказал он наконец. – И что ты вечно лезешь черту в зубы? Граф, он, конечно, мироед, да ведь и его понять можно. Люди поговаривают, что пока жена его не померла, так он не шибко и лютовал. Это уж потом началось. Вот прихвостень его, Кришан этот, тот – да-а… Была б моя воля, я бы сам его здесь придушил. Ну, и что ж ты теперь делать надумал? Или опять за киркою пришел?
– Нет, – травник усмехнулся, – не за киркой я. За веревкой.
