– Придется научиться, – буркнул он.
И уснул.
* * *
Всем опасеньям вопреки, три путника счастливо миновали реку и турецкие посты, и через день достигли первой из вершин, лежавших на пути. Отсюда открывался вид на две других, разделенных неширокой седловиной перевала.
– Дибиу, – сказал Жуга, перехватив вопросительный взгляд монаха. – Перевал соленых снегов. Боже, я уже забыл, как вольно дышится в горах… А у вас в городах воздух тяжелей земли.
Он стоял на самом краю обрыва, спокойный, будто бы и не было под ним двухсот локтей отвесной пропасти. Неподалеку тек ручей, срываясь вниз негромким водопадом. Шварц подойти так и не решился – больно уж кружилась голова. С его точки зрения, дышалось здесь отнюдь не легко – прозрачный горный воздух был, конечно, чище городского, но почему-то монаху его все время не хватало. Мешок его, казалось, тяжелел с каждым шагом. Он вздохнул и огляделся окрест.
Отсюда, с высоты, как на ладони было видно реку, лес и дальние луга. Обугленными пятнами темнели разоренные деревни, штук шесть или семь – за туманом трудно было разглядеть, сколько именно. На южном берегу реки расположились турки, на северном дымили костры местного ополчения. Сновали люди, похожие при взгляде с высоты на маленьких букашек. Костров было много, как с той, так и с другой стороны. Людей – тоже.
– Почему они стоят? Ну, в смысле, турки. Почему не нападают?
– Обозов ждут. Нет им сейчас резона реку переходить.
– Куда дальше-то идем? – спросил монах.
– Я думаю, что никуда, – ответил Золтан вместо травника. – Так, Жуга?
– Может, и так.
– А чего ты ждешь?
Тот не ответил.
День разгорался. Воздух медленно теплел. Туман дымящими потоками, клубясь, стекал в низины. Взошедшее солнце позолотило горные вершины, и почти сразу откуда-то с запада донеслось еле слышимое овечье блеянье. Бертольд и Золтан оглянулись, Жуга остался недвижим. Из-за уступа скалы показались бараньи спины, а затем и пастух, шедший не спеша за ними следом. Лохматая овчарка с лаем бросилась чужанам под ноги, остановилась и сдала назад, утробно рыча и поджимая хвост. Овцы сбились в кучу.
– Геть, поганые! – прикрикнул на них пастух – высокий черноволосый парень. Повернулся, смерил взглядом непрошенных гостей. На посохе блеснул топор-валашка. – День добрый, странники.
– Здравствуй, Никуцэ, – Жуга встал и шагнул вперед.
Пастух сощурился, вгляделся травнику в лицо и вдруг попятился.
– Исусе! – Пальцы сжались, и рука его взметнулась, сотворяя крестное знамение. – Ваха! Ваха-рыжий!
– Забудь про Ваху. Я Жуга.
– Тебя же сбросили со скал!
– А я вернулся.
– Ты умер.
– Я живой, – сказал Жуга, протягивая руку. – На, потрогай.
– Так не бывает, – Никуцэ быстро спрятал руки за спину. Пастух уже вполне овладел собой. Румянец возвращался на его лицо. Он покосился на монаха, на Золтана и снова оступил. – Наверное, ты демон… Стой! Не подходи!
Жуга вздохнул.
– Ты мог бы мне очень помочь, Никуцэ. Ты был единственный, кому я доверял. И если не ты…
– Нет! Нет! Изыди, сгинь, бесовское отродье!
– Хватит! – рявкнул Жуга. Провел ладонью по лицу. Овчар примолк. – Молоко от твоих воплей киснет… Что мне сделать, чтоб ты мне поверил? Перекреститься? На. Чего еще?
Никуцэ поколебался.
– Ты был единственный, кто побивал меня на посохе… и если ты в самом деле Жуга…
– О господи, – травник криво усмехнулся. – Всего-то… Ты совсем не изменился, Никуцэ. Хлебом не корми, дай подраться.
– Ну? Так как?
Жуга пожал плечами.
– Я не взял с собой посоха.
Золтан тронул его за плечо. Травник обернулся.
– Чего тебе?
– Возьми Хриз.
– Но…
– Возьми, говорю.
Под браслетом кольнуло, и Жуга предпочел не спорить, молча скинул с плеч котомку и распустил завязки. Нащупал меч. Черная с серебром рукоять была на месте, казалось, даже стала толще. Жуга потянул за нее. Пять вершков, десять, двадцать… Жуга затаил дыханье. Он все тянул, а рукоять все не кончалась, и вскоре в руках у травника оказался посох – черный с серебром, в четыре локтя длиной, с отточенной валашкой на конце. На лезвии, у основанья топора скалил зубы пляшущий лис.
– Однако…
Удивляться не было времени. Никуцэ приподнял посох и шагнул вперед.
– Ты будешь драться, ты, назвавшийся Жугой?
– Да, – тот кивнул. Топор в его руках взметнулся, описав мерцающий полукруг, и замер. – Я побью тебя, Никуцэ.
– Я побью тебя, назвавшийся Жугой.
Маг подтолкнул монаха в сторону.
– Пошли. Не будем им мешать.
Предложение мага подоспело как нельзя вовремя – противники уже описывали круги лицом к лицу, сжав посохи и выжидая; Жуга – чуть припадая на левую ногу, пастух – кошачьим мягким шагом, выставив перед собой топор.
Никуцэ ударил первым. Травник отшатнулся – посох с гулом рассек воздух – и ударил сам. Дерево о дерево, железо о железо. В сосредоточенном молчании противники еще раз обменялись ударами и отступили. Пастух качнулся. Выпад. Выпад. Ложный выпад, поворот и вслед за тем – удар ногой. Жуга отбил и вскинулся в прыжке. Опять удар. Еще. Отточенное лезвие валашки, разорвав рубаху травника, царапнуло плечо.
– Мой бог! Да он же бьет всерьез! – воскликнул Шварц и осекся на полуслове.
Атака травника была стремительной – Жуга упал ничком, а в следующий миг вскочил на четвереньки, худой, голенастый, похожий чем-то на большого паука с нелепой рыжей головой. Хриз дернулся в его руке, блестя черненым серебром, и взлетел, переброшенный за спину, Жуга выбросил левую руку вперед, как змеей обвил ею посох противника, развернулся и дважды, с силой ударил пастуха ногой в живот. Бертольд по собственному опыту знал, чем чреват такой удар, и потому невольно ахнул, словно и ему перебили дыхание. Никуцэ рухнул, как подкошенный. Не давая ему опомниться, Жуга перехватил посох двумя руками и навалился на пастуха сверху.
– Теперь признал?
– Убери топор, – Никуцэ, задыхаясь, извивался и сучил ногами, силясь вырваться. – Чего ты хочешь?
Травник медленно поднялся.
– Примерно год тому назад, в начале лета ты рассказывал, как ходил на перевал.
– Я помню, – тот сел и сморщился. Потер живот.
– Вспомни про пчелиное гнездо.
Никуцэ поднял голову.
– Про улей? В трещине скалы?
– Да, – кивнул Жуга. – И если сможешь, вспомни все.
* * *
Шестые сутки они были в пути, и с каждым днем Бертольд все меньше понимал, что происходит. Жуга лез в горы с энергией обреченного, упрямый, злой, не отвечая на вопросы, да и Золтан вел себя точно также. Два дня потратили на то, чтобы дойти до перевала, но не по дороге (там запросто можно было нарваться на турок, мародеров или хуже того – на разбойничью засаду); шли по верхам, едва заметными тропинками, нередко вдоль таких обрывов, что приходилось прижиматься к скалам, чтобы не упасть. По ночам монаха мучили кошмары. То вдруг он все-таки падал в пропасть, то разьяренный мавр снова тряс его за ворот, скрежеща и клацая зубами, то сам монах убегал от целого отряда конников, а когда ему удавалось скрыться, земля вдруг расступалась под ногами, и рогатые гномы с ножами лезли полчищами на него из темного провала. Непонятно почему снился Жуга и тоже молчал, равно как и наяву. И часто, слишком часто снились прах и пепел сожженных деревень. Волной накатывал страх. Шварц просыпался в лихорадочном бреду, с горячечной молитвой на устах: за что, меня-то, господи, за что?! Ну, с Жугой понятно – дурацкий гномий меч, украденный невесть откуда, невесть кем, тянет за собой, смыкая звеньями событий и смертей цепь черного слепого янтаря… А я что сделал, я?
За что меня хотят убить?!
Он снова засыпал, чтобы опять проснуться с молчаливым криком. Но и спросить совета у Жуги он тоже не решался. Жуга устал, и это было заметно сразу, и Шварц вдруг понял, какая сила гонит травника вперед: желание освободиться. От чего? Неважно. Он и сам уже готов был прыгнуть черту в зубы, лишь бы все скорее кончилось – лучше ужасный конец, чем ужас без конца.
Расставшись с пастухом, травник двинулся в обход на перевал, не давши своим спутникам ни часа передышки. Лишь к ночи стали на привал. А в полдень следующим днем все трое уже лежали у края обрыва, глядя вниз, на темную неширокую трещину в скале, где клубились и гудели черно-желтой тучей дикие пчелы.
– Мед, – скорее утверждая, нежели спрашивая, произнес Золтан и повернулся на бок. – Ты думаешь, двараги…
– Я знаю все окрестные места, – кусая губы, ответил Жуга, – и все окрестные пещеры тоже. Нет там проходов никаких, разве что с южной стороны. А мед… – травник усмехнулся, – мед всем нужен. У нас хоть свечи-то есть?
– Нет.
– Нарежьте хоть факелов тогда, что ли… А там, бог даст, так воску раздобудем. Я первым лезу. Сдержишь, Хагг?
– Сдержу.
– А ежели там не гномская нора, а просто улей? – встрял монах.
Жуга усмехнулся.
– Тогда хоть меду запасем. Веревки только бы хватило…
