Упрямство замка сверх всякой меры подогрело мои ожидания, поэтому я откинула крышку, задыхаясь от нетерпения и предвкушения. Исходя из легкости шкатулки, я убедила себя, что там что-то хрупкое и очень ценное, но, открыв ее, увидела, что ошиблась.
Внутри не оказалось ничего хрупкого, там были только бумаги, и без всяких водяных знаков. Ни денег, ни акций, ни купчих на крепости, лишь письма в конвертах и разные печатные тексты, скрепленные степлером либо скатанные в трубку и удерживаемые потрескавшимися резинками. Единственными более-менее вещественными предметами были блокнот, исписанный каракулями и закорючками, дешевое издание «Ромео и Джульетты» в мягкой обложке и старое распятие на серебряной цепочке.
Некоторое время я рассматривала распятие, размышляя, достаточно ли оно старинное, чтобы оказаться ценным, но это было сомнительно. В любом случае это всего лишь серебро и, насколько я понимала, в нем нет ничего примечательного.
То же самое можно было сказать и о томике «Ромео и Джульетты». Я несколько раз перелистала книгу, пытаясь уяснить, в чем ее ценность, но ни на страницах, ни между ними не оказалось ничего, что давало бы надежду. Не было даже пометок на полях.
В блокноте, напротив, нашлись интересные наброски, которые при наличии узкоспециального опыта можно было интерпретировать как имеющие отношение к поискам сокровищ, но с равным успехом это могли оказаться рисунки, вдохновленные походами по музеям и паркам со скульптурами. Внимание матери - если это был ее блокнот и ее рисунки - особенно привлекла одна работа, двухфигурная композиция: коленопреклоненный мужчина держит в объятиях полулежащую женщину. Не будь ее глаза открыты, я бы решила, что она спит или даже мертва. В блокноте скульптура была зарисована раз двадцать, но в основном фрагменты - черты лица, например. Признаюсь, ни один рисунок не пролил свет на загадку, отчего мама так заинтересовалась этим произведением.
На дне шкатулки лежали шестнадцать писем - пять от тетки Роуз, умолявшей мою мать бросить «дурацкие идеи» и вернуться домой, еще четыре тоже от Роуз, но они пришли, видимо, уже после маминой гибели и остались невскрытыми. Оставшиеся письма, адресованные моей матери, были на итальянском, и имена отправителей были мне незнакомы.
Помимо этого, в шкатулке не было ничего, кроме напечатанных на машинке текстов - одни помятые и выцветшие, другие не такие старые и более гладкие, все, кроме одного, на английском. Ни один листок не походил на подлинник; за исключением итальянского все это были переводы, напечатанные не раньше двадцатого века.
По мере знакомства с моим бумажным наследством мне постепенно становилось ясно, что в кажущейся неразберихе есть и ритм, и логика, и когда я это поняла, мне сразу удалось разложить листки на кровати в некоем подобии хронологического порядка:
дневник маэстро Амброджио (1340);
письма Джульетты к Джианноцце (1340);
признание брата Лоренцо (1340);
la Maledizione sul Muro (1370) [18] ;
тридцать третий рассказ Мазуччо Салернитано (1476) [19] ;
«Ромео и Джульетта» Луиджи Да Порто [20] (1530);
«Ромео и Джульетта» Артура Брука [21] (1562);
«Ромео и Джульетта» Уильяма Шекспира (1597);
генеалогическое древо Джульетты и Джианноццы.
Разложить было легко; труднее оказалось разгадать принцип составления этой коллекции. Первые четыре текста, относившиеся к четырнадцатому веку, были загадочны и часто фрагментарны; позднейшие казались более понятными и имели общую черту: это были версии истории Ромео и Юлии, нашедшей свою кульминацию в шекспировской трагедии «Ромео и Джульетта».
Хотя я считала себя до некоторой степени экспертом по этой пьесе, для меня стало совершенной неожиданностью, что Бард не сочинил сюжет самостоятельно, а, простите, выехал на наработках ранних авторов. Да, строки, выходившие из-под пера Шекспира, гениальны, и не пропусти он сюжет о двух влюбленных через станок своего пентаметра, вряд ли трагедия получила бы известность, но, по моему скромному суждению, пьеса была очень хороша еще до того, как легла на стол Шекспира. Интересно, что действие первого варианта пьесы Мазуччо Салернитано от 1476 года разворачивалось не в Вероне, а в Сиене.
Литературное открытие почти отвлекло меня от изрядного разочарования: в маминой шкатулке не оказалось ничего имеющего материальную ценность, и среди бумаг, которые я успела просмотреть, не было ни малейшего намека на припрятанные фамильные сокровища.
Возможно, мне нужно было устыдиться подобных мыслей и с большим уважением отнестись к тому, что я, наконец, держу в руках то, что раньше принадлежало моей матери, но я была слишком сбита с толку, чтобы мыслить рационально. С чего, черт бы побрал, тетка Роуз решила, что мать оставила какую-то огромную ценность, ради которой стоит рискнуть и съездить в опаснейшее, по ее убеждению, место на земле - Италию? И почему мать хранила шкатулку с бумагами в банковском сейфе? Вспомнив о мужчине в спортивном костюме, я почувствовала себя совсем глупо. Конечно, человек шел по своим делам. Просто у меня разыгралось воображение.
Я без энтузиазма принялась пролистывать ранние тексты. Два из них - признание брата Лоренцо и письма Джульетты Джианноцце - представляли собой набор отдельных фраз вроде «клянусь Пресвятой Девой, я действовал по воле Небес» и «весь путь до Сиены в гробу из-за страха перед бандитами Салимбени».
Дневник маэстро Амброджио оказался более связным, но я пожалела, что вообще начала его читать. Кто бы ни был этот маэстро, он страдал словесным недержанием в тяжелой форме и заносил в дневник любой пустяк, случившийся в его жизни, и, как стало ясно, в жизни его друзей тоже, - в 1340 году. Насколько я могла судить, содержание дневника неведомого маэстро не имело отношения ко мне и к остальным бумагам из маминой шкатулки.
Неожиданно мой взгляд наткнулся на имя в середине страницы: Джульетта Толомеи.
Я кинулась к ночнику на тумбочке и перечитала чуть не по слогам. Нет, я не ошиблась: после размышлений о трудностях рисования идеальной розы велеречивый маэстро Амброджио страницу за страницей писал о молодой женщине, носившей такое же имя, как у меня. Совпадение?
Усевшись на кровати, я начала читать дневник с самого начала, периодически сверяясь с тем или иным текстом из шкатулки. Так началось мое путешествие в Сиену 1340 года и протянулась ниточка родства с женщиной, носившей мое имя.
И вот в таком подобье страшной смерти
Ты ровно сорок два часа пробудешь.
Сиена, год 1340-й от Рождества Христова
О, фортуна показала им свой переменчивый нрав!
Три дня в пути они играли в прятки со смертью, подкрепляя силы лишь твердыми как камень сухарями. Наконец, в самый знойный, душный день лета они приблизились к концу путешествия - на горизонте как по волшебству возникли башни Сиены, - и в эту минуту, к несчастью, покровительство Небес закончилось.
Устало покачиваясь в повозке между шестью верховыми - как и он, монахами, - молодой чернец Лоренцо мысленно уже видел шипящее пиво и освежающее вино, ожидавшие их в конце путешествия, когда дюжина зловещего вида всадников галопом вынеслись из-за виноградника в туче пыли и окружили путников. Заступив дорогу с обеих сторон, они обнажили мечи.
- Приветствую вас, незнакомцы! - зычно крикнул главарь, беззубый, грязный, но в роскошной одежде - несомненно, с плеча какой-нибудь жертвы. - Кто посмел посягнуть на землю Салимбени?
Брат Лоренцо натянул поводья, сдерживая лошадей. Его спутники постарались по возможности встать между повозкой и разбойниками.
- Как видите, - ответил старший из монахов, немного оттянув грубую рясу и показывая ее капитану, - мы лишь смиренные братья из Флоренции, мой благородный друг.
- Ха! - Предводитель шайки, подозрительно прищурившись, разглядывал монахов. Наконец его взгляд остановился на испуганном лице брата Лоренцо. - Какие сокровища везете в телеге?
- Ничего, что покажется вам ценным, - ответил старший, заставив лошадь немного попятиться и загородить повозку от бандита. - Прошу, позвольте нам проехать. Мы всего лишь ничтожные чернецы и не представляем угрозы для вас или ваших благородных родственников.
- Это дорога Салимбени, - чеканя каждое слово, произнес атаман, подчеркнув свои слова движением клинка - знак своим товарищам подъехать ближе. - Хотите проехать - платите пошлину. Для вашей же безопасности стараемся.
- Мы уже заплатили Салимбени пять пошлин.
Негодяй пожал плечами.
- Покровительство стоит недешево.
- Кто станет нападать на горстку монахов, направляющихся в Рим? - упрямо, но спокойно возразил монах.
