– Ты уверен?
Данло потер глаз и сказал:
– Я пришел не для того, чтобы смотреть на твоих кукол.
– Ты уверен?
– Раньше мы понимали друг друга так, что в словах почти не нуждались.
– Сказать тебе, о чем ты думаешь?
– Как хочешь, – пожал плечами Данло. Он видел, что Хануман изучает его лицо, и ожидал какой-нибудь остроты или горькой правды по поводу его, Данло, парадоксального стремления стать асарией. Но Хануман отвернулся и ничего не сказал. Тогда Данло отдал себе отчет в том, что бурлило на поверхности его сознания: он молился, чтобы Хануман отвернулся и промолчал. – Раньше ты знал меня как друг, а не как цефик, – сказал он.
Хануман все так же молча приблизился к своему вселенскому компьютеру.
– А я знал тебя, – продолжал Данло. – И думал, что всегда буду знать.
Хануман прижался лбом к черной сфере, звякнув алмазной шапочкой о кристалл, и опять ничего не сказал.
– Хану, Хану, и зачем я только пришел в этот безумный Город?
– Если бы ты не пришел в Невернес, – проронил наконец Хануман, – я замерз бы на площади Лави.
– Зачем вспоминать об этом сейчас?
– Потому что между нами стоит жизнь, и так будет всегда.
– Да… жизнь.
– А теперь между нами появилось еще кое-что. Этот путь богов, который мы с тобой видели яснее, чем кто-либо другой.
– Но Путь Рингесса… не мой путь.
– Не твой?
– Нет.
– Ты отрекаешься от той самой религии, которую сам помогал создавать?
– Я? Что же тогда сказать о вас с Бардо?
– Не будем забывать, что твое воспоминание вдохновило тысячи людей.
– Но я…
– Скоро их будут миллионы.
– Так много?
– А когда-нибудь миллионы миллионов. Ведь человеческому роду нет ни конца, ни края.
Данло медленно прошелся по комнате и сказал, взвешивая каждое слово:
– Путь… стал не таким, как был.
– Это естественно – все меняется.
– Но ведь новые рингисты практически покупают у Бардо свое членство!
– Ну и что же?
– То, что воспоминания купить нельзя.
– Возможно. Но если божки не пожертвуют чем-то дорогим для себя, например деньгами, они никогда не оценят привилегии быть рингистами.
– Привилегии? – выкрикнул Данло. – Я думал, что путь открыт для всех.
– Он и открыт. Просто для некоторых из нас он будет более славным, чем для других.
– Понятно.
Хануман сложил пальцы домиком у подбородка.
– Некоторых из нас в отличие от других выбрали для того, чтобы скопировать их воспоминания.
– И кто же эти избранные?
– Ты хочешь знать их имена?
– Да.
– Бардо, само собой. Ты, я, Томас Ран, Коления Мор.
– Кто еще?
– Еще, как тебе наверняка известно, я пригласил Тамару. Потом братьев Гур и еще семерых из калла-сообщества. Сурья тоже дала согласие…
– Сурья Дал?
– Она блестящая женщина, и ты это знаешь.
– Но она протестовала против калла-церемоний чуть ли не с самого начала. Мне кажется, память… внушает ей страх.
– Тем не менее она, похоже, вспомнила нечто важное.
– Неужели?
– Можешь сам рассудить, насколько правдиво ее воспоминание.
Данло посмотрел вверх. Окна в куполе потемнели и отражали слабый свет комнаты.
– Что это за воспоминание?
– Она вспомнила одну простую вещь, одну истину, которая может пригодиться любому, идущему по Пути: однажды бог явится среди людей и поведет нас навстречу нашей судьбе. Имя этого бога – Мэллори Рингесс.
– Она говорит, что вспомнила это?
– Разумеется.
– Но каким образом?
– Она говорит, что это заложено в наследственной памяти Эльдрии.
– Но Эльдрия покинула эту галактику пятьдесят тысяч лет назад. Откуда они могли знать имя… моего отца?
– Возможно, Эльдрия были величайшими скраерами всех времен, – улыбнулся Хануман. – И это память о будущем. Ты сам говорил, что в глубоком воспоминании времени не существует.
– Да, верно.
– Эльдрия, должно быть, вложили в геном человека всю свою память – и о прошлом, и о будущем. И она лежит, свернувшись, в наших хромосомах. Ты видел ее, и я тоже. Что такое Старшая Эдда, как не память богов?
Данло прошел мимо шкафов и столов и прислонился к одной из колонн. Высоко над головой ветер дребезжал железным переплетом окна и ледяной струйкой сочился вниз. Гранитная стена промерзла так, что обжигала холодом через камелайку и рубашку.
– Я думаю, что Старшая Эдда нечто большее, чем генетическая память, – сказал он. – Старшая Эдда – это нечто другое.
– Что другое?
– Единая Память, жизнь, которая мерцает во всем…
– Единая Память! Данло, ты, пожалуй, единственный истинно религиозный человек из всех, кого я знаю.
Чувствуя, как боль начинает пульсировать в голове, Данло потер глаза и виски.
– Что за ирония. Я думал, что покончил со всеми религиями.
Хануман подошел и стал прямо перед ним.
– Даже с рингизмом?
– С рингизмом в первую очередь. В нем для меня… больше нет радости.
– Нет радости? Для тебя, великого воспоминателя?
– В калла-церемонии нельзя обрести истинных воспоминаний. Она как яйцо талло, из которого высосали желток.
– Поэтому мы от нее и отказались.
– Поэтому ли, Хану?
– Этим вечером церемония пройдет уже по-другому.
– Да… еще одна церемония.
Хануман вдруг вскинул глаза вверх, как будто заметив кинжал, подвешенный над его головой.
– Если ты оставишь Путь, для тебя это будет трагедия.
– Но я должен.
– Ты уверен?
– Да.
– Когда ты успел принять это глупое решение?
Данло не хотел говорить, но гордость во весь голос кричала ему, что правда благословенна и должна быть сказана. И он ответил:
– Перед тем как прийти сюда, я не был уверен. Я еще не знал, как поступлю.
– А теперь знаешь?
– Да.
– И что же Данло Дикий намерен делать дальше? – Хануман смотрел ему прямо в глаза, но взгляд при этом оставался отсутствующим. – Цефик хочет знать.
Данло, прижимая ладонь к голове, сказал, что никогда больше не будет присутствовать на собраниях рингистов и каких-либо религиозных церемониях, но каждый вечер будет упражняться в мнемонике один, под руководством Томаса Рана.
Дни он будет посвящать математике, поскольку все еще намерен попасть во вторую экстрскую экспедицию и найти средство от страшной чумы, убившей его народ.
– Ты отчитался за все свое время, кроме ночей.
– Ты должен знать, где я провожу свои ночи. – Начав говорить правду, Данло уже не мог удержаться и рассказал Хануману о жемчужине и о своей помолвке с Тамарой.
Эта новость как будто совсем не удивила Ханумана. Он посмотрел на Данло с насмешкой и с жалостью.
– Она никогда за тебя не выйдет. Поверь мне, я этих шлюх знаю.
Оба застыли, не шевелясь. Молчание стало давящим и недобрым – казалось, ему не будет конца.
– Я пойду, – сказал наконец Данло. Давление в голове становилось мучительным, и когда он взглянул на дверь, острая боль стрельнула в глаз.
– Ну, вот ты и обиделся. Прости, я не хотел. Побудь еще.
Данло, не отвечая, потер шрам над глазом и пошел к двери.
– Ты не можешь предать своих друзей таким образом! – сказал Хануман.
Данло, словно от удара электрического тока, резко обернулся к нему и наставил на него палец.
– И это говоришь ты?
– Если ты бросишь Путь, то причинишь зло нам всем.
Данло сжал кулаки от гнева и досады.
– Во всяком случае, я прошу тебя никому не открывать наших секретов.
– Секрет есть секрет, – сказал Данло.
– Разумеется, но, пожалуйста, не говори ни с кем о Пути. И не рассказывай, что ушел от нас.
– Ты хочешь, чтобы я молчал?
– Разве это так трудно?
– Не трудно. Просто… неправильно.
Хануман бросил на него быстрый взгляд.
– Не позволяй своей любви к правде погубить все, что тебе дорого.
– Не понимаю, о чем ты.
Некоторое время Хануман молча всматривался в его лицо.
– Ты уже решил, что будешь высказываться против нас, не так ли?
– Я… пока еще не знаю.
– Прошу тебя, скажи мне ту правду, которую собираешься сказать всем остальным.
– Какую правду?
– Ту, которую твое лицо выдает, а твои губы отрицают.
– Ты заранее знаешь, что я скажу, – вздохнул Данло.
– Да. Ты сохранишь наши секреты, но будешь высказываться против нас – будешь говорить, что рингизм прогнил насквозь. Ты подумываешь о том, чтобы сообщить эту полуправду Тамаре нынче ночью. Но ты не должен. Нельзя говорить Тамаре о том, что ты видел здесь. Пожалуйста, не делай этого.
– Но мы рассказываем друг другу все.
– Сказав ей об этом, ты погубишь ее. – Голос Ханумана стал низким и хриплым; как будто он перебарывал кашель.
– Думаешь, человека так легко погубить?
– Послушай меня. Тамара увлечена идеей создать свою собственную религию. Она этим живет.
– Ошибаешься.
– Пожалуйста, поверь мне. Я видел то, что видел.
– Ты цефик, и ты видел ее лицо, но ни разу не заглядывал глубже.
– Да, я цефик и говорю тебе как цефик: если ты очернишь Путь в ее глазах, ты уничтожишь все, что существует между вами.
