Не спасется никто. А проникнуть в комплекс с их техникой – сущие пустяки. Двери их не остановят, а потом они пожгут нас огнеметами, как крыс. Поэтому сейчас вы тихо и незаметно покинете комплекс, в котором останемся мы с диспетчером.
Он приятельски улыбнулся Велимиру и продолжил:
– Да, да, именно мы. По закону мы не имеем права покидать свои посты. А вы имеете. Я могу вас своей властью отпустить. Ну и уходите. Я думаю, с вашим опытом до завтрашнего дня вас никто не найдет. А завтра, если что-то с нами произойдет, поднимайте шум. Кстати, этим вы можете спасти все. Увидев, что пятнадцать человек ускользнули, пистолетчики вряд ли решатся на задуманную операцию. А мы с диспетчером не окажем им никакого сопротивления. Поймите, легче умереть героями, гораздо труднее сделать нужное дело.
Теперь голос у него был совершенно официальный:
– Итак, данной мне властью я приказываю вам покинуть комплекс немедленно. Уходите!
Скалевский снова затянулся сигарой и весело подмигнул Велимиру. Но тут вскочил Нломаль. Лицо у него было красное, а глаза лихорадочно блестели.
– Ребята, да что же это делается? Да ведь это же дезертирство. Мы уходим и оставляем за себя двух безоружных. Да пистолетчики шлепнут вас, не задумываясь. Нет, сейчас мы идем...
– Прошу прощения, но никуда вы сейчас не пойдете! – послышался грубоватый, уверенный голос.
Наступила полная тишина, и тут все увидели, что на пороге комнаты отдыха дорожников стоит высокий, широкоплечий тип в маскхалате. Глаза у него были словно бы подернутые льдом. Глаза убийцы. В руках он держал автомат, ствол которого глядел в живот Скалевскому.
– Теперь мы умрем? – спросил медвежонок.
Птиц ничего не ответил.
Они сидели посреди пустой дороги миров, спина к спине.
– Но почему? – спросил медвежонок.
Птиц даже не шевельнулся. Глаза его были полузакрыты. Он думал о том, что вот все и кончилось. А им-то казалось – это навсегда. Карнавал. Праздник жизни. Бесконечные миры. А оказывается – нет. Оказывается, есть срок, дольше которого находиться на дороге нельзя. Три года – и расплата. За веселье, за миры, и пружинящее золотистое полотнище под ногами, и встречавшиеся на пути невероятные создания. И даже за мир крыльев.
Вспомнив о нем, Птиц затосковал. Мир крыльев! Он так его и не нашел. А для медвежонка где-то есть мир эвкалиптов, мир сочных эвкалиптовых листьев. Но все же крылья – лучше. И свежий ветер высоты.
А теперь за все это надо платить, даже за мечту. Может быть, как раз за нее и идет основная расплата? Сколько же она может стоить? Сколько стоит мечта? Жизнь?
– Может, попробовать пройти дальше? – спросил медвежонок и даже попытался привстать. – Может, это нам просто попался участок с закрытыми окнами?
Птиц покачал головой.
Какой, к черту, участок? Нет, это система, и раз уж в нее попал – извольте бриться. Безудержная ярость поднималась в нем.
– Что, стерва, довольна? – спросил он у дороги и долбанул ее клювом.
Дорога ощутимо дернулась и даже, кажется, вскрикнула.
– Вали ее! – радостно закричал Птиц и заработал клювом, как дятел.
Дорога взвыла.
Тут медвежонок оскалился и вонзил свои длинные когти в дорогу, да так умело, что она охнула.
То-то они ей и задали! Птиц долбил и долбил, отчаянно, позабыв обо всем, с единственным желанием причинить как можно большую боль этой противной дороге, осмелившейся заманить их в ловушку. Рядом рычал и пыхтел отчаянно работавший обеими лапами медвежонок. А дорога ходила ходуном, тряслась мелкой дрожью, раскачивалась, словно гигантский висячий мост.
– Поддается, поддается, – радостно говорил медвежонок.
– Ага, ага, ага, – вторил ему, в такт ударам, Птиц.
А дорога охала, стонала, верещала и тихонько свистела.
Через полчаса они наконец выбились из сил и остановились.
– А здорово мы ее? – спросил медвежонок.
– Здорово, – согласился с ним Птиц и вдруг замер, разглядывая ставшее вдруг гладким и ровным полотно дороги. С него исчезли следы клюва Птица и следы когтей медвежонка. Оно снова было гладким и ровным.
– Так, – сказал Птиц и лег на дорогу. Некоторое время он смотрел, как по мордочке медвежонка текут слезы, а потом закрыл глаза и попытался уснуть.
Он лежал на дороге, вслушиваясь в то, как возится, устраивается и никак не может себе найти удобной позы медвежонок, и думал о том, что дорога – обыкновенная росянка. Она раскинула свои щупальца на многие миры и ждет добычу. Только реакция у нее замедленная. Для того, чтобы схватить дичь, ей нужно три года. И вот они попались.
Что-то слегка коснулось его снизу, словно пробуя на вкус, лизнуло шершавым, любопытным языком и сейчас же отпрянуло прочь.
– Нет, – крикнул Птиц. – Нет, не получишь!
Он вскочил, чувствуя странную раздвоенность, словно бы часть его так и осталась, постепенно истаивая и всасываясь в дорогу.
Нет, не будет он лежать, ожидая своей участи. Надо бороться!
Птиц растормошил медвежонка, и, повернувшись, они побежали. Куда – неизвестно. Лишь бы не стоять на месте, лишь бы не ждать то, что подкрадывалось к ним снизу и пробовало их, как сладкую утреннюю булочку.
Дыхание рвалось у них из легких, лапы отказывались служить. Мимо мелькали закрытые и недосягаемые окошки миров. А они болтали, надеясь, что рано или поздно им представится случай вырваться из ловушки.
– Нет, – скрежетал клювом Птиц. – Врешь, не выйдет.
Мимо проносились окна миров, и на бегу Птиц уже совершенно от отчаяния прыгнул в одно из них, хорошо понимая, что оно должно быть закрыто. Каково же было его удивление, когда окно его пропустило. Медвежонок метнулся за ним, и тут их опять подхватило, потащило вперед, навстречу все открывавшимся мирам. Потом их разделило, но Птицу было уже все равно. Его несло. Время странно сжалось и, помножившись на пройденные миры, сократилось, сместилось, затаиваясь тугими петлями, на которых так приятно было скакать, как на американских горках.
Под влиянием этого Птиц тоже изменялся, жадно разглядывая открывавшиеся по сторонам чудеса и одновременно понимая, что на самом деле он остался лежать на дороге и проплывавшие мимо миры не существуют. Они мешали ему осознать случившееся с ним, почувствовать, как дорога то всасывает его в себя, то выпускает на поверхность, ощутить в руках метлу и собственные, повернутые внутрь глаза...
Опоздали. Черт, дорожники не вооружены. А коридор наверняка полон зеленоберетчиками. Значит, пробиться к складу оружия шансов нет никаких. Кроме того, пистолетчики только и ждут повода начать стрельбу. Но одно дело – убивать нападающего противника, другое – взять и расстрелять безоружных, несопротивляющихся. Да, единственный выход – сдаться.
А пистолетчик, очень довольный произведенным эффектом, сказал:
– Вот так-то. Я вижу, вы люди разумные и не будете понапрасну подвергать свою жизнь опасности. Информирую: есть приказ при малейшем неподчинении стрелять. А теперь марш в коридор. Первым выходит верховный друид. Руки за голову. Как говорится: шаг вправо, шаг влево – побег, прыжок вверх – провокация.
Он даже улыбнулся. Еще бы, все так удачно получилось.
Велимир никак не мог сосредоточиться, чтобы прощупать мысли этого зеленоберетчика. Ничего, немного погодя он все же это сделает.
– Ну, что вы такие нерешительные, – усмехнулся зеленоберетчик. – Руки за голову и по одному. Диспетчер последним. Кстати, обмануть меня и не пытайтесь. Мне показывали фотографии, я знаю, кто из вас кто. А теперь выходите. Живо, живо. Интервал три метра.
Он взмахнул автоматом.
Верховный друид смерил его угрюмым взглядом и, закинув руки за голову, шагнул в коридор. Лицо у него было серое, усталое. За ним потянулись дорожники. Через пару минут последний из них вышел в коридор, и Велимир, тяжело вздохнув, направился к пистолетчику. Однако, поравнявшись с ним и прочитав его мысли, вздрогнул.
Тот совершенно спокойно думал о том, что как только дорожники минуют дверь с цифровым замком, их начнут расстреливать. А потом тела уложат в нужные позы и сунут в руки оружие. Даже убитые мухобои пойдут в дело. Вот такой у пистолетчиков был план. И он почти удался. Хотя можно еще что-то сделать...
Он неожиданности Велимир задержался в мозгу зеленоберетчика на лишних полсекунды, и тот что-то почувствовал. Ствол автомата стал медленно подниматься...
