– Там вероятнее всего следующее появление макулы. Кое-что мы уже способны предсказывать.
– Браво. Молодцы. Первая приятная новость...
Маша поднялась и подошла к Кампанелле, словно надеясь увидеть на ней нечто такое, чего нельзя заметить из кресла.
– Тебя явно беспокоят предчувствия, – сказала Милдред.
– А тебя не беспокоят?
– О! Всегда. Им несть числа.
– Какие сейчас?
– Я могу сыграть роль детонатора.
– Детонатора? Чего именно?
– Конкретно не знаю. Но будет много и всякого.
– Макулы?
– Вот это – непременно. Как же без них?
Маша поставила бокал.
– Хорош коктейль...
– Другие не получаются.
– Как у Рональда.
– Да.
– Просто эпидемия авантюр!
– Маша, предчувствия юридической силы не имеют.
– А последствия?
– Ты же отпустила Рональда.
– Не совсем то. Я не успела его остановить, так точнее.
– На этот раз не соглашусь.
– Почему?
– Улетая для погружения в Зеленый океан, Рональд уже знал, что не вернется. А ты чувствовала, что он знает. Ты же его любишь. Не могла не чувствовать. Я угадала?
– Да.
– Мы понимаем друг друга?
– Да, – неохотно ответила Маша.
Милдред заглянула ей в глаза.
– Устала принимать решения?
– Ох, не спрашивай.
– Относись легче. Все больше вырисовывается один вывод.
– Какой?
– Да похоже, что мы – объект эксперимента, в котором летальный исход нежелателен. Так что, кто куда полетел, в какое время, из каких побуждений, кто его отпустил, ну и так далее, – все это особого значения не имеет.
– Хотелось бы верить.
– Вот и верь. Рональд действительно жив, а это о многом говорит.
– Но что может дать ТВОЙ эксперимент?
– В случае успеха мы получим средство от макул. Не уверена, что их так уж отчаянно следует бояться, но результат встречи должен зависеть не только от них, я полагаю. Исчезать или не исчезать мы имеем право решать по собственному усмотрению. Лично я, кстати, делать этого пока не намерена.
– Это – если у тебя получится.
– Если не получится, передам привет Рональду.
Маша подошла к столику и поставила пустой бокал.
– Знаешь, у человеческой психики есть одно свойство. Когда мы наталкиваемся на преграду, которую не можем преодолеть, тотчас начинаем искать положительные стороны в создавшемся положении. Ну и находим.
– Разве это плохо?
– Как сказать. Даже если плюсов нет, мы их придумываем для успокоения. Вот смерть мы все же не победили, только отодвинули. Поэтому продолжаем верить в то, что, быть может, смерть – еще не конец.
– Почему бы нет?
– Убедительных доказательств не знаю.
– А я не знаю убедительных опровержений.
– Вряд ли мы разрешим этот спор сегодня. Давай вернемся к нашим макулам.
– Давай. Рональд жив. Ты мне веришь?
Маша надела халат.
– Я отвечу тебе утром. Хочу поразмыслить.
Милдред в очередной раз усмехнулась. Когда Маша вышла, она связалась с Мбойе и заказала флигер на восемь ноль-ноль следующего дня.
* * *
Милдред не стала отвлекать какой-нибудь из шнелльботов от патрулирования. После гибели кораблей Нолана и Балларда на оставшиеся три "Гепарда" и без того легла большая нагрузка. Да и нет смысла осторожничать, если собираешься играть роль приманки. А еще ей не совсем по-взрослому хотелось получить удовольствие от власти над послушной и чуткой машиной. Кто знает, доведется ли еще...
Милдред усмехнулась и хлопнула перчаткой по подлокотнику. Жизнь... Эх, жизнь хороша, и почти не надоела. Казалось бы, раз так, то и живи себе, вращайся в привычном круге, давай мужчинам повод делать те самые стойки, которые так удачно может показывать Маша, ан нет, надо было сначала покинуть Землю, а теперь вот еще и отправляться в секвойный лес... Между тем сама она вовсе не уверена в безопасности эксперимента.
Как же мы заражены любопытством! Почему удовлетворение именно этого инстинкта столь важно для человека, особенно для женщины? Почему так тянет переступить черту, заглянуть за угол? Заглянуть и, вполне может быть, – обжечься? Сколько раз уже бывало такое, а угомона все нет и нет. Что за жизнь без любопытства? Так, вода дистиллированная. Мало кого устраивает диета без специй. Вот из этого и вырастает щекочущая неизбежность. Можно пройти мимо одного таинственного хода, миновать другой, третий, но рано или поздно свернешь с колеи. Путь человека действительно предопределен, предопределен соотношением страха и любопытства. Фатум – это скорее не роковое стечение внешних обстоятельств, которые представляют собой лишь условия реализации, а особенности генотипа, который формирует характер. От него, родимого, не убежишь.
Милдред вздохнула и еще раз хлопнула перчаткой – прямо по клавише. Из пола послушно выросли педали, раскрылся пульт, выдвинулась ручка управления.
– Флигер активирован, – доложил софус.
Милдред тут же запустила двигатель и решительно утопила педаль акселератора.
– Лихо стартует, – сказал Мбойе. – Молодец девчонка.
Маша взглянула на него с сожалением.
– Неужели заметил?
– Лучше всего возможность осознается тогда, когда она упущена.
– О нет! – воскликнула Маша. – Надеюсь, что с Милдред это не так.
Старший офицер понял свой промах и обескураженно отвернулся. Широченные плечи Мбойе поникли. Маша знала, что ему сейчас было бы гораздо легче на месте Милдред, чем на своем собственном. Но покидать "Вихрь" Александер не имел права, будучи главным координатором кипучей деятельности, постоянно царившей на борту звездолета.
Флигер тем временем приближался к планете. Разминувшись со встречным грузовым паромом, Милдред прибавила скорости. Тормозиться, по-видимому, она собиралась в самый последний момент, перед входом в атмосферу.
– К чему такая спешка? – не оборачиваясь, спросил Мбойе.
– Чтобы не дать времени сомнениям.
– А у нее бывают сомнения?
– Алекс, ты меня удивляешь.
– Нет, правда? Она всегда такая цельная... как кристалл. С эдакими твердыми гранями. Я и подходить опасался.
– Атомы кристалла тоже колеблются.
– Прямо психология, – проворчал Мбойе. – Химическая.
– Обхожу рефлектор, – доложила Милдред. – После этого ныряю.
Естественной луны у Кампанеллы нет, но существует искусственный тонкий диск из металлизированной пленки, натянутой на легкий каркас. После катастрофы это орбитальное зеркало осталось без присмотра и, предоставленное само себе, начало вращаться. От этого на ночном небе Кампанеллы луна регулярно то вспыхивала, то гасла.
Выбирая наиболее короткий путь, Милдред пролетела мимо диска в тот момент, когда его отражающая поверхность была обращена в сторону "Вихря". На мгновение силуэт флигера обрисовался с болезненной резкостью. Он напоминал летучую мышь фантастических размеров.
– И это называется научным подходом, – желчно сказал Кнорр. – Кладем очередную голову в чью-то пасть, а потом включаем секундомер.
Ему не ответили.
– По жизни за каждый факт! – с болью выкрикнул планетолог. – Не верю, что проглоченные макулой остаются живыми. Где доказательства? Нет материала для статистической обработки простейшим критерием Фишера-Стьюдента. Одни грезы Милдред. Не верю!
Ему опять не ответили. Не потому, что думали иначе. Многие подозревали то же самое, но как раз ничего другого придумать и не могли. Вот только эмоций не демонстрировали.
* * *
Это величественное дерево европейцы впервые увидели на берегах Калифорнии в 1769 году. Монументальное растение, достигавшее ста тридцати метров высоты, не могло не поразить воображения жителей Старого Света. Много лет ему не могли подобрать достойного наименования. Сначала нарекли красным деревом, но это название не отражало величия растения. Староангличане предложили назвать его веллингтонией, в честь своего герцога, одолевшего Наполеона, а староамериканцы – вашингтонией, в честь своего президента, одолевшего староангличан. Но исторически закрепилось название, предложенное австрийским ботаником Стефаном Эндлихером в честь еще одного выдающегося, хотя и менее известного человека – великого вождя ирокезов. Быть может, это название закрепилось не потому, что вождь Секвойя тоже умел воевать, в его время это было так же необходимо, как и жить, и если бы вождь индейцев не владел искусством войны, он никак не прожил бы семидесяти трех лет, но потому, что кроме этого, на досуге, вождь Секвойя придумал алфавит племени чироков. Ни герцогу, ни президенту такого сделать не удалось, и в их честь назвали совсем другие растения. Тоже, впрочем, хорошие.
Отец Милдред долго проработал смотрителем заповедника секвой в той самой Калифорнии, на Земле. От него она унаследовала любовь к этим могучим деревьям и обширные знания о них. Трудно было не заинтересоваться растениями, возраст которых на два-три века превосходит возраст египетских пирамид. Наиболее старые из земных секвой имеют собственные имена и стволы в десятки человеческих обхватов.
