– А как же импульсный повторитель?
– Если мне продали то, за что я заплатил, то наш повторитель, который десять минут назад идентифицировал нас как «Жаворонка», должен был теперь давать данные «Лотоса». Впрочем, скоро все выяснится. У них есть один крейсер, который может сбить нас ракетой и разнести… – Стью взглянул на часы, – …в ближайшие двадцать семь минут, если верить этому напуганному проводами джентльмену, пилотирующему наше корыто; в противном случае шансы крейсера на перехват упадут почти до нуля. Так что, если тебя это волнует – если хочешь молитву прочесть или послание кому отправить, – то сейчас самое время.
– А проф? Будем его будить?
– Пусть спит. Для прыжка на тот свет лучше не придумаешь: прямо из мирного сна – в облако светящегося газа. Хотя, может быть, тебе известны какие-то религиозные обряды, которые он хотел бы соблюсти? Правда, проф никогда не казался мне религиозным, во всяком случае в ортодоксальном смысле.
– Он не религиозен. Но если у тебя самого есть подобные желания, ты меня, ради бога, не стесняйся.
– Благодарю, я позаботился обо всем, что казалось мне необходимым, еще до того, как мы покинула Землю. А как насчет тебя, Манни? Я мало похож на падре, но постараюсь, если надо. Есть на совести грешки, а, дружище? Если хочешь, исповедуйся, я неплохой специалист по грехам.
Я ответил, что особой нужды в исповеднике не испытываю. Потом припомнил кое-какие приятные грешки и выдал ему более или менее правдивые версии. Это в свою очередь напомнило Стью о его собственных, что напомнило мне… Время «зеро» пришло и кануло в вечность, а мы все еще не исчерпали перечня. Стью Лажуа – как раз тот парень, с которым приятно провести последние минуты жизни, даже если они окажутся не последними.
***
Двое суток мы бездельничали, только проходили всякие малоприятные процедуры, чтобы не занести в Луну какую-нибудь заразу. Но я не возражал ни против искусственно вызванного озноба, ни против жара жестокой лихорадки; наслаждался невесомостью и был счастлив, что лечу домой.
Или почти счастлив… Проф спросил, что меня тяготит.
– Ничего, – ответил я. – Не могу дождаться, когда снова окажусь дома. Но… по правде говоря, стыдно показаться там после такого провала. Проф, где мы сделали ошибку?
– Провала, мой мальчик?
– А как еще это можно назвать? Мы просили о признании. И не получили его.
– Мануэль, мне следует повиниться перед тобой. Ты должен помнить расчет шансов, сделанный Адамом Селеном как раз перед нашим отлетом с Луны.
Стью поблизости не было, но словом «Майк» мы никогда не пользовались. Осторожности ради всегда говорили «Адам Селен».
– Конечно, помню! Один из пятидесяти трех. Затем мы добрались до Терры, а шансы с треском грохнулись до одного из ста. А сейчас сколько, как вы думаете? Один к тысяче?
– Я получал новые прогнозы каждые несколько дней… вот почему и винюсь перед тобой. Последний, полученный прямо перед вылетом, исходил из еще не подтвержденного в тот момент предположения, что мы смоемся с Терры и благополучно вернемся домой. Или что хоть один из нас троих вернется. Вот почему товарища Стью вызвали в Луну – у него, как у землянина, больше выносливости к сильным ускорениям.
Фактически Майк выдал восемь прогнозов. В худшем из них мы погибаем все трое, в лучшем – все трое остаемся в живых, а в промежутке всякие варианты. Хочешь поставить несколько долларов на то, каков этот последний прогноз? Размер ставки и шансы назовешь сам. Намекну ты излишне пессимистичен.
– Э-э… Да ну его! Говорите, не тяните время.
– Шансы против нас сейчас всего семнадцать к одному… и весь месяц разрыв сокращается. А сказать тебе об этом я не имел права.
Я был изумлен, поражен, восхищен – и жестоко обижен.
– Как это – не имел права сказать?! Слушайте, проф, если мне не доверяют, отстраните меня и поставьте на мое место в исполнительной ячейке Стью.
– Погоди, сынок. Именно туда он и войдет, если что-нибудь случится с нами – со мной, с тобой или с бесценной Вайоминг. Я не имел права сказать тебе это на Земле – и могу сказать сейчас – не потому, что тебе не доверяют, а потому, что ты плохой актер. Ты мог успешно справиться со своей ролью только в том случае, если бы верил, что наша цель – добиться признания независимости.
– Спасибо, что разъяснили!
– Мануэль, Мануэль, нам надо было бороться каждую секунду, бороться изо всех сил – и проиграть.
– Вот как! А мне не сказали, потому что не дорос, да?
– Ну пожалуйста, Мануэль! То, что мы временно держали тебя в неведении, резко повышало наши шансы; можешь справиться у Адама. Добавлю только, что Стьюарт принял свой вызов на Луну без слов, даже не спросил зачем. Товарищ дорогой, тот комитет был слишком малочислен, а председатель слишком умен; все время существовала опасность, что нам предложат приемлемый компромисс. В первый день такая вероятность была особенно высока. Если бы нам удалось настоять, чтобы наш вопрос вынесли на Великую Ассамблею, опасность разумного решения исчезла бы. Но нам отказали. Лучшее, что я мог сделать, это разозлить комитет, не останавливаясь даже перед личными оскорблениями, чтобы обеспечить хоть один голос, который всегда будет против здравых решений.
– Наверное, я никогда не разберусь во всех этих высших соображениях!
– Наверное. Но твои таланты и мои дополняют друг друга. Мануэль, ты ведь хочешь видеть Луну свободной?
– Вы знаете, что хочу.
– Но тебе также известно, что Терра может нас разгромить?
– Конечно. Ни один прогноз не дает нам шансов даже пятьдесят на пятьдесят. Поэтому я никак не могу понять, зачем вы решили их разозлить… – Пожалуйста, не торопись. Поскольку они могут навязать нам свою волю, наш единственный шанс заключается в том, чтобы эту волю ослабить. Вот почему нам так важно было попасть на Терру. Чтобы посеять разногласия, чтобы породить разброс мнений. Самый хитроумный в истории Китая полководец однажды сказал, что высшее военное искусство – это подавить волю противника так, чтобы он сдался без боя. Вот в чем заключается и наша конечная цель, и самая страшная из угрожающих нам опасностей. Предположим, – а это казалось вполне вероятным в первый день, – что нам предложили бы заманчивый компромисс. На место Смотрителя – губернатор, возможно, из наших же рядов. Местная автономия. Делегат в Великой Ассамблее. Высокие цены на зерно у головы катапульты плюс премии за поставки сверх квоты. Осуждение политики Хобарта и выражение сожалений по поводу насилий и убийств, сопровождаемое солидной денежной компенсацией родственникам жертв. Было бы это приемлемо для нас? Вот тут – в Луне?
– Но они ничего подобного не предлагали!
– Председатель был готов предложить нечто в этом роде в первый день, причем тогда он был полным хозяином в своем комитете. Он намекнул на возможность подобной сделки. Предположим, мы добились бы условий, которые я только что обрисовал. Было бы это приемлемо для наших лунарей?
– З-э… возможно.
– Более чем возможно. Вот почему шансы, когда мы улетали с Луны, были такими низкими. Именно этого нам следовало избежать любой ценой – компромисса, который успокоит народ, ослабит его волю к сопротивлению и вместе с тем не предотвратит неизбежную катастрофу, ожидающую нас в недалеком будущем. А потому я круто изменил курс и ликвидировал возможность соглашения, начав придираться к мелочам и сохранил при этом оскорбительную вежливость. Мануэль, мы с тобой знаем – и Адам знает, – что поставкам продовольствия должен быть положен конец! Только так можно спасти Луну от катастрофы. Но ты можешь представить себе фермера-пшеничника, который борется за прекращение поставок?
– Нет. А любопытно было бы получить известия из дома: как там приняли сообщение о прекращении поставок?
– Таких сообщений не будет. Так решил Адам: никаких заявлений не будет сделано до тех пор, пока мы не доберемся домой. Мы все еще продолжаем скупать зерно у фермеров. Баржи по-прежнему прибывают в Бомбей.
– Но вы же сказали, что поставки прекратятся немедленно?
– Это была угроза, а не моральное обязательство. Несколько барж погоды не делают, а нам нужно выиграть время. У нас в Луне маловато союзников – только незначительное меньшинство. Большинство людей индифферентны, их можно временно склонить и в ту, и в другую сторону. А противостоит нам тоже меньшинство… главным образом, фермеры, которых интересует не политика, а цены на зерно. Они ворчат, но еще принимают купоны, надеясь, что их курс все-таки начнет расти. Однако, если мы объявим, что поставки прекращены, фермеры займут активно враждебную позицию. Адам хочет сделать заявление в такой момент, когда большинство будет на нашей стороне.
– Это когда же? Через год? Через два?
– Через два-три дня. Может быть, через четыре. Тщательно отредактированные цитат из «плана пятилетки», отрывки из твоих записей, особенно предложение этого ублюдка, рассказы о твоем аресте в Кентукки… – Эй! Об этом лучше не вспоминайте!
