продолжалось гулянье, хоть и не такое буйное, как в первую ночь солнцестояния. Многие в эту пору косили луга вокруг озера, а закончив работу, собирались к нему отдыхать; там и здесь горели небольшие, уютные костерки – не для плясок и прыжков, а для готовки ужина. Только молодёжь продолжала веселиться, напитываясь плодоносной силой этих долгих дней. Лежа на траве, парни смотрели, как девушки в красно-белых покосных рубахах водят круги, и только ухмылялись, слушая:
Перед Петром пятым днём,
Ой-лели, пятым днём!
Разгулялся ярый конь,
Ой-лели, ярый конь!
Разбил камень копытом.
А в камне зерна нету,
А в парнях правды нету!
«Перед Петром пятым днём» – это песня о великой пятнице Ульянии, что приходит перед Петровым днём.
Перед Петром пятым днём
Разгулялся ярый конь,
Разгулялся ярый конь,
Разбил камень копытом.
А в камне зерно ести,
А в девках правда ести!
Воята ждал полночи, чтобы проверить свою догадку. Его уже не раз спрашивали – зачем он принёс Псалтирь на гулянье, неужели думает божественное петь? «Да, – прямо отвечал Воята, – думаю божественное петь, и тогда, быть может, Великославль-град из глубин подниму». Люди недоверчиво ухмылялись, считая это за дерзкую шутку, но не отходили далеко, чтобы не терять бойкого сумежского парамонаря из виду. А вдруг и правда что любопытное сотворит?
Больше Воята не хотел скрывать свою цель. Если всё пойдёт как надо, люди понадобятся. Отец Македон погиб, потому что сохранил в тайне открытое ему и не справился с делом в одиночку. Если же ничего не выйдет… всё равно на днях отсюда уезжать. Пусть сумежане смеются, вспоминая безумного парамонаря-новгородца, что хотел игрой на гуслях Великославль вытянуть. Ему же, выросшему на песнях о Садко Сытиниче и его игрой перед Морским царём, мысль о чудесной силе гуслей вовсе не казалась смешной.
– Марьица! – позвал он. – Ты здесь, аггелос му? [78]
– Чего «му»? Это я, а не «му»!
Воята вздохнул: его ангел был ещё слишком мал и нера-зумен, чтобы понимать по-гречески.
– Разузнала? Про ангела звезды падучей?
– Нету такого ангела, – со скорбным вздохом доложила Марьица. – Я всех обошла, а кого не нашла, про тех расспросила. У каждой звезды ангелы есть, а про эту звезду, что озёрные глубины отворяет, не ведает никто. Ступай, сказали, к архангелам, да я заробела. Они огромные, пламенем пышут, а я-то девчоночка маленькая…
«…ровно букашечка», – по привычке закончил Воята, но про себя.
– Ну, коли ангела у звезды падучей нет, будем без него справляться, – утешил он Марьицу с уверенностью, которой вовсе не чувствовал. – Да, Тёмушка?
Обернувшись к девушке, он накрыл её руку своей. Тёмушка робко улыбнулась. Принаряженная, с шёлковым очельем на темноволосой голове, с серебряными кольцами у висков, с алой лентой в длинной косе, в девичьей вздевалке и с пояском, обхватывающим тонкий стан, она выглядела не хуже всех девушек волости, а на взгляд Вояты – и гораздо лучше. Что-то в ней осталось от таинственной пленницы лесной избы – может быть, звёздный свет тёмных глаз.
– Полночь… – шепнул ему на ухо голос Страхоты.
– Господи благослови!
Воята провёл по струнам. Тёмушка замахала рукой девкам: пение позади смолкло, и теперь только свист и треск цикад сопутствовали звуку бронзовых струн.
Воята запел, глядя в книгу, раскрытую на траве перед ним.
– Го каттойкон эн боэтхейа ту юпсисту ен скэн…
Всё то же, что он сотни раз певал на славянском языке – «Живый в помощи Вышнего в крове Бога небесного водворится…», теперь он пел по-гречески. Пел так, как приучился ещё у Богородицы, где служил его отец, как много раз слышал в Софии новгородской. Величавый медленный напев полетел над озером; казалось, от него родился лёгкий ветер, от него побежала рябь по воде, закачалась осока и камыш.
– Герей то кюрио антилиптон му эй кай катафюге мо то тхеос му элпио ген ауто…
«Речет Господеви: заступник мой еси и прибежище мое, Бог мой, и уповаю на него…»
Не понимая греческих слов, Воята тем не менее знал их содержание и почти не сбивался. Сосредоточенный на этом деле, он не замечал, как позади него собирается толпа; молодёжь, люди постарше, отдыхавшие у озера после дня на ближних покосах, сбивались в тесные ряды, чтобы не мешать ему, но ничего не упустить. Выпеваемые слова на непонятном языке, на том языке, на котором говорили вероучители Руси, казались чудными заклинаниями, особенно сильными из-за святости этого языка. Едва ли хоть один человек в Великославльской волости до этого дня слыхал хоть слово по-гречески, и оттого казалось, что эти слова имеют чудодейственную силу, почти как слова творения.
– У афобэтхэсэ апо фобу нюктериуку апо белус петомену гемерас…
«Не убоишася от страха нощнаго, от стрелы, летящия во дни…»
Ветер усиливался, по озеру бежали волны, колебали осоку, выплёскивались на берег. Люди позади Вояты подталкивали друг друга, в тревоге показывали на воду.
«Яко ты, Господи, упование мое, вышняго положил еси прибежище твое…»
Ветер заметно похолодел, женщины в сорочках под понёвой зябко обхватывали себя за плечи. Волны на озере ярились всё сильнее; ветер выл уже не шутя.
«Яко аггелом своим заповесть о тебе, сохранити тя во всех путех твоих…»
В шуме ветра явственно слышался полувой-полусвист. Воята узнавал его, а прочих он наполнял испугом, предчувствием того ужасного, что может за ним последовать. Уже от страха люди теснее сбивались в кучу, кто-то отпрянул, желая уйти подальше от берега, укрыться в роще или в овраге. Баба Ульяна встала на ноги, тревожно вглядываясь в кипение озёрных волн; Тёмушка поднялась вслед за нею и смотрела, сжав руки возле груди. Берёзы на дальнем берегу раскачивались и клонились, едва не ломаясь, так что прятаться близ них делалось опасно.
– Геп аспида кай василиску гепибэсэ кай катапатэсейс леонта как драконта…
«На аспида и василиска наступиши, и попереши льва и змия…»
Полувой-полусвист был уже так силен, что Воята почти не слышал себя, не говоря уж о других; но он уже понимал: это голос не ветра, это свистит и воет тот самый слушатель, для которого он и предназначил своё пение.
«Яко на ми упова, и избавлю и…»
Вой и рёв достигли наивысшей, невыносимой силы; большая берёза на берегу рухнула и повалилась пышной зелёной головой в воду, но голос ветра поглотил шум её падения. От толпы отделилось уже не менее десятка человек; они пытались бежать прочь от
