она без этого жить не могла, но второй год неразберихи, вызванной коронавирусом, и постоянное ожидание эпохальных событий, которые так и не случались, выматывали последние силы, хотелось какой-то опоры и утешения. Церкви то открывали, то закрывали, и, воспользовавшись очередным ослаблением коронобесия, женщина поехала в свой любимый храм, Рождества Христова в Кыштыме. Народу, как и следовало ожидать, было немного, Ольга встала позади всех и попыталась помолиться. Но как всегда в церкви, у нее ничего не получалось. Она рассматривала людей, пришедших сюда, никто из них не выглядел счастливым. Ей подумалось: «Почему мы все приходим к Богу, когда нам плохо? Почему в радости своей мы забываем его благодарить? Впрочем, наверное, люди воцерковленные живут по-другому». Она вспомнила, как оказавшись в храме на какое-то Рождество, была озадачена большим количеством теток в норковых шубах в пол. Тогда это было модно, и шубы, и церковь. Среди них метался какой-то прыщавый парнишка и приставал ко всем с вопросом: «А кому надо поставить свечку, «за любовь»?» Люди пытались договориться с Богом, купив свечки подороже, раздав милостыню побогаче. А требовалось им так немного, всего – навсего любви. Это было так трогательно, и так глупо… Ольга одернула себя, и снова попыталась сосредоточиться. Но ее внимание снова отвлекла пожилая женщина, ползущая на коленях к святым мощам. Когда-то Ольга и Павел были в Долматовском монастыре, и там молодой монах, по имени Герман, учил их, как нужно правильно поклоняться святыням. Старуха делала все правильно, но Ольга греховно думала про себя, что она так не поползет никогда. Ее Бог был веселым и добрым, вряд ли ему понравилось бы такое откровенное унижение. Поняв, что ей так и не удастся помолиться, она купила свечи, поставила за упокой душ всех своих близких, а одну зажгла перед своей любимой иконой Казанской Богоматери. Она поблагодарила Преблагую за то, что они с Пашей еще живы и здоровы, за помощь, без которой они не обходятся ни дня, попросила защиты на будущее. И тут она почувствовала ответную энергию. Она знала, что Пресвятая Владычица с ними, что любовь ее защищает их, и так ей стало спокойно и радостно, что слезы выступили на глазах. Тем временем служба закончилась, люди стали расходиться. Но в правом пределе собралась небольшая кучка народу, женщина подошла к ним. Оказалось, что церковный староста хочет провести экскурсию по храму, Ольга с удовольствием присоединилась. Храм Рождества Христова был одним из трех действующих храмов в Кыштыме, и он был самым красивым. Его разноцветные купола, отливающие золотом, радовали глаз издалека. С детства Ольга слышала легенды о том, как в двадцатые годы прошлого века, большевики пытались разрушить древние церкви, какой вой верующих стоял по всему городу. Но разрушить не удалось. Где-то посшибали колокола, разграбили утварь, но Рождественский собор остался действующим. Здесь молились и во время войны, и потом, когда не оставалось уже надежд, шли сюда. Милиция и активные комсомольцы на Рождество и Пасху устраивали здесь облавы на молодежь, посещающую церковь, считалось, что религия – удел неграмотных старух. Но пришли девяностые и те, кто обличал «мракобесие» встали в первые ряды молящихся с самыми толстыми свечами. С этого и начал свой рассказ немолодой, веселый дядька, по имени Федор Николаевич, совсем не похожий на занудного богомольца. Он показал несколько икон, которые иногда начинали внезапно мироточить, потом повел всех на второй этаж. Ольга никогда не знала про существование огромного помещения над молельным залом, хотя по внешней архитектуре можно было догадаться, просто она никогда не задумывалась над этим. При входе в зал был небольшой музей из старых полуистлевших икон, окладов и каменных плит, найденных при реставрации. Также здесь стоял большой рождественский ковчег, подаренный церкви одним из местных умельцев. В зале была потрясающая акустика, Федор Николаевич предложил всем пропеть «Богородице дево радуйся», и хотя пели они не стройно, многие не знали слов, но получилось все равно красиво и трогательно. Потом желающие полезли на колокольню. Преодолев крутую узкую лестницу, они оказались на площадке, с который открывался такой вид, что от восторга захватывало дух. На многие километры простирались поля и леса, величественные горы были совсем близко, реки и озера серебрились на солнце. Ольге хотелось крикнуть: «Это наша земля! Никому не отдадим!» Она не крикнула, а изо всех сил ударила в колокол, по случаю престольного праздника, батюшка разрешил звонить после службы, и все, кто был на колокольне, воспользовались такой редкой возможностью. Дул пронизывающий ветер и люди один за другим стали спускаться вниз. Ольга осталась одна, она слышала, как Федор Николаевич, зовет ее, но не могла оторваться от трогающей до глубины души картины. Когда она, наконец, спустилась, в церкви уже никого не было. Она вышла на паперть и не увидела своей машины, она вообще не увидела ни машин, ни людей. Воздух и освещение были другими, женщина хотела присесть на ступени, чтобы подумать, что же ей делать, но вспомнила, что сидеть на паперти – плохая примета, и тихо побрела по безлюдной улице. Она прошла через центр города, никого, не встретив, свернула на знакомую улочку. Вот он, старый деревянный дом на берегу пруда. Конечно, куда она еще могла придти? Дом достался по наследству ее подруге Наташе, и всю молодость они ездили сюда, как на дачу. Сколько здесь было спето песен, выпито вина и выплакано слез. Потом Наташа умерла. Ольга пошарила в тайной расщелине между бревен и достала ключи. Она открыла калитку и вошла во двор. Здесь давно уже никто не бывал, дорожка заросла травой, уличный умывальник поржавел, дверь на сеновал болталась на одной петле. Не без страха женщина зашла в дом. Но все было на удивление чисто, пахло деревом и почему-то яблоками, хотя для них было еще не время. Она огляделось, все осталось на своих местах: и старинный резной буфет, и комод, и круглый стол. Ей почудилось, что сзади мелькнула какая-то тень, она обернулась, в конце темного коридора стояла Наташа. Ольга бросилась к ней, но уперлась в большое зеркало. Подруга смотрела на нее с той стороны и улыбалась. «Наташка, Наташенька!», – шептала Ольга, ей так хотелось обнять ее, но она могла только прильнуть лбом к холодному стеклу и приложить ладонь к ладони. Так они стояли очень близко, но неизмеримо далеко.
– Прости меня, Наташа, – сказала Ольга срывающимся голосом.
– Да за что же, Олик? – откликнулась из-за стекла подруга.
– Меня не было рядом, когда ты умирала, да и вообще в последние годы не было
