Ознакомительная версия.
– Black Мagic Caffee в Старом городе? – деловито уточнила Мэй.
– Да.
– Тогда не надо хозяйку. Я помню, где это. Буду, самое позжее, через двадцать минут.
Удивился: мы же тут сто лет назад сидели, а она, оказывается, помнит адрес. Но вслух ничего не сказал, кроме короткого: «Жду».
Курил потом торопливо и жадно, дрожащими руками придерживал взбесившееся, сорвавшееся с цепи сердце, уговаривал его: «Ну что ты, глупая мышца, это, конечно, совершенно неожиданная новость, что к нам с тобой приближается Мэй, но зачем так скакать? Тебе не надо наружу, тебе там совсем не понравится, поверь».
Вынужден был запоздало признаться себе, что на самом деле не столько ждет появления Мэй, сколько боится этого момента. Звучит совершенно дико, но только на первый взгляд. Понятно же, почему: это будет первая встреча после гибели Маркина – вот так, живьем, с глазу на глаз. Телефоны и скайп не в счет, они хороши, чтобы говорить слова и слышать тоже только слова; ладно, согласен, по скайпу можно увидеть мимику, жесты, выражение лиц, но это все равно что смотреть любительское кино с участием старого друга, кто бы спорил, интересное и приятное переживание, но правды таким образом не узнать.
Думал: «Еще бы, конечно, мне страшно. Потому что если сейчас увижу ее глаза, коснусь руки и пойму, что никакого «мы» больше нет, есть только «Миша» и «Мэй», каждый сам по себе, я, в общем, переживу, не вопрос, но только потому, что я, как показывает практика, чрезвычайно живучая тварь, сносу мне нет, и спасу от меня – тоже. Но, Господи, как же не хочется это переживать. Хватит с меня похорон».
Думал: «Конечно, мне страшно. Потому что до сих пор, будем честны, все держалось на Марко. Он нас выбрал, он первым сказал: «Теперь будем всегда дружить». Он любил нас обоих, мы были нужны ему позарез, потому что наш Маркин с детства откуда-то знал, что треножник – самая устойчивая в мире конструкция. Вот и ухватился за нас, чтобы твердо стоять на ногах, когда под ними совсем не станет земли, которую этот до дурости храбрый балбес был готов отменять бесконечно, раз за разом, с утра до ночи, сколько хватало сил».
Думал: «И как мы будем тогда дышать, в какую сторону продолжаться? Конечно, мне страшно, Марко, дружище, что ты вообще устроил, свинья конопатая, на кого нас оставил?» И почти услышал ответ: «Друг на друга, не бзди». И сам же продолжил: «Не бзди, все будет отлично. Если Мэй прилетела в Ригу вот прямо сейчас, значит, и правда пора повстречаться. Она всегда хорошо понимает что делает, а значит, наша общая жизнь в надежных руках».
И когда Мэй наконец вышла во двор из полутемного зала, с купленной по пути чашкой кофе в руке и легкой дорожной сумкой через плечо, высокая, тонкая, темная, с копной густых кудрявых пепельно-серых волос, выдохнула с непередаваемым облегчением: «Мишкин, дружище, ты действительно тут», – не стал сверлить испытующим взором, просто поднялся навстречу, аккуратно поставил на стол ее чашку, обнял, уткнулся носом в горячую шею и не заплакал от облегчения только потому, что это было бы слишком просто, да и Марко, пожалуй, засмеял бы обоих, глядя на них с небес.
Мэй была дочкой Нины, актрисы кукольного театра, крупной краснолицей блондинки, такой сладкоголосой, что ей доставались роли всех добрых фей, всех обиженных падчериц и самых умильных котят, такой отчаянно некрасивой, что отказывалась выходить на поклоны, говорила: «Чтобы детей не пугать», – конечно, преувеличивала, но назвать ее слова совсем уж беспочвенным кокетством язык не поворачивался.
Отцом Мэй стал какой-то неизвестный африканский студент, имя его Нина сперва скрывала от всех, а когда решила все-таки сообщить повзрослевшей дочери, поняла, что забыла, и обе так громко смеялись в ту ночь на балконе, что перебудили соседей. На них, конечно, не рассердились, смех – не скандал, от такого шума даже проснуться приятно.
Дом у них вообще был дружный, большая часть жильцов – актеры, музыканты и прочий условно богемный народ. Отец Марика, к примеру, был цирковым клоуном, а мать работала помощником режиссера на киностудии и появлялась дома так редко и ненадолго, что вежливый Марик то и дело обращался к ней на «вы» – не нарочно, а просто с непривычки. Присматривала за ним тетка, незамужняя сестра отца, переводчица, вечно заваленная работой. Она покидала свою комнату только когда приходило время разогреть нехитрый обед и на все детские вопросы, начинавшиеся с «а можно?», неизменно отвечала: «Да» – просто чтобы отвязались. Поэтому в гостях у Марика разрешалось сидеть хоть сутками напролет, безвылазно, пока собственные родители не начинали стучать в ярко-синюю фанерную дверь на последнем, четвертом этаже, чтобы сообщить блудным чадам: «Московское время двадцать три часа», – и сдержанно осведомиться, не желают ли упомянутые чада в связи с этим прискорбным фактом немедленно отправиться в постель. Шли, конечно, куда деваться, спускались по лестнице, едва передвигая ноги от внезапно обрушившейся усталости, но все равно неохотно, бормоча: «Мы только разыгрались!» Впрочем, потом наступал новый день, ничуть не хуже прежнего, можно было снова бежать к Марику, вместе сочинять новые слова тайного языка и рисовать на старых обоях в гостиной незаконченную вчера карту страны Гарадан, где живут слоны-лилипуты, а люди умеют летать, меняют цвет кожи в зависимости от настроения и всегда рождаются только по двое, трое, а то и по шестеро, но никогда в одиночку – чтобы сразу, с самого первого дня было с кем дружить так же крепко, как дружим мы.
Это называется «счастливое детство», но подобные формулировки возникают гораздо позже, когда, вырастая, сближаешься с некоторыми ровесниками и сперва с недоверчивым удивлением, а позже с горечью обнаруживаешь, что так привольно, полно и весело, как нам троим, похоже, вообще никому не жилось. И это, как ни смешно, не дает теперь никаких видимых преимуществ, скорее, наоборот, обрекает на одиночество. Тебе по большому счету просто не о чем говорить с другими людьми – кроме, конечно, Марки и Майки, двух голов непобедимого сказочного дракона, чья третья голова – это ты.
На дружбу втроем Миша, Марик и Майя, она же Мэй были, можно сказать, обречены с самого начала, просто потому что в доме не оказалось других детей соответствующего возраста, а соваться в поисках компании в чужие дворы не позволяли родители. А к тому времени, как стало плевать на запреты, они уже успели найти друг друга и утратить интерес к новым знакомствам. Вот исследование неизвестных территорий – совсем другое дело, свой район они успели изучить еще до того, как пошли в школу, а классу к третьему уже неплохо знали весь город, который регулярно объезжали из конца в конец на автобусах и трамваях. И какое же счастье, что вечно занятые мамы ни о чем не догадывались, а то засадили бы нарушителей под строжайший домашний арест, наплевав на собственные либеральные принципы. И как тогда писать мелом на стенах чужих сараев, на самой дальней окраине, добравшись туда с тремя пересадками, за два с половиной часа: «Граница с вольным городом Клукотан, без попугая не входить», или: «Здесь начинаются владения великого короля Ори-ёри, победившего злых обезьян». А на крышке канализационного люка: «До подземной страны Ар-Нуяк отсюда ровно 100 километров вниз», – и убегать, хохоча, чтобы завтра снова вернуться и продолжить переделывать окружающий мир в соответствии с собственными предпочтениями, изменять его день за днем, насколько хватает сил, тайком добытых трамвайных билетов, храбрости и разноцветных мелков.
Но все это было потом, а сперва совсем еще маленькие Миша и Майя играли в песочнице, каждый в своем углу и совершенно не стремились завязать знакомство, несмотря на дипломатические усилия успевших сдружиться мам. Миша тогда с откровенным недоверием косился на странную темнокожую девочку, в полной уверенности, что она не настоящая. Просто, например, картинка выскочила из книжки и ожила. Или не из книжки, а из телевизора, из какого-нибудь мультфильма про Африку. Настоящие дети такого цвета не бывают, это он знал твердо. А Мэй в ту пору вообще не обращала внимания ни на кого, включая собственную мать. Сосредоточенно строила очередной домик из песка, шевелила пухлыми губами, рассказывая себе бесконечную сказку о волшебных невидимых феях-принцессах, живших в ее песочном замке когда-то очень давно, сто миллиардов миллионов лет назад, или даже в прошлую среду, все равно что вообще никогда.
Это продолжалось до тех пор, пока в дом не въехала семья Марика, и он не вышел гулять. Во дворе огляделся по сторонам, деловито затопал к песочнице, ухватил обоих за руки, сказал серьезно, как взрослый: «Я к вам специально приехал по небу на лодке из города Бан-Буроган, где на деревьях цветут большие собаки, теперь будем всегда дружить», – и они не нашлись, что противопоставить обаянию его уверенности, да и не захотели – зачем?
Ознакомительная версия.
