Ознакомительная версия.
Мальчишка заулыбался.
– Быть по сему! Сиволап, отдай ведьме своего мерина. Сам к кому-нибудь на круп садись. А она отныне гостья моя.
– А волки как же, княжич? Местный люд жалуется, что совсем обнаглели серые, уже не только скот – детей утаскивают. Кто ж их погоняет, как не князь?
Олег только отмахнулся.
– Сами гоняйте, если надо. Мне же эта потеха надоела. Я колдовство поглядеть хочу!
Вот так Малфрида и оказалась в Овруче, княжьем граде Олега Древлянского.
Поселили ее богато – в новом резном тереме с печкой-каменкой и горницей под стрехой, кормили сытно, поили сладко. Выдали и нарядное платье мягкой шерсти, шубку рысью сам Олег поднес чародейке.
– Ты только дива мне показывай. А то скучно мне тут, ох как скучно!..
Княжья доля не для скуки, но маленький Святославич еще не понимал, что обременен заботами о подвластном племени, – на то у него советники мудрые были. А пока жил одними утехами. Правда, приелись они уже – и охота, и пляски девок, и песни под гусельный перезвон – ничто не радовало… Ну сколько можно? Сказки хороши, да уже наслушался. А вот что-то волшебное и необыкновенное при себе иметь – понравилось. Поэтому Малфрида ему то банника в бане вызывала, то овинником пугала в темном овине. Олег и в самом деле пугался, но вскоре опять чего-то требовал.
– А бурю можешь наслать? Такую, чтоб и стражи с вышек попрятались.
Малфрида поглядела на низкие тучи. Что ж, можно и бурю. И как повалили снега, как подул ветер! Олег от радости даже на шею ведьме кинулся. Велел всем в ножки чародейке кланяться да новые дары присылать. Она лишь посмеивалась, но в глубине души чувствовала, что стал надоедать ей верткий и непоседливый княжич.
Как-то обмолвилась, что надо ей в Искоростень к Люту Свенельдичу – сын воеводы постарше, может, не такой докучный окажется. Но Олег обиделся.
– Не ходи к Люту! – топал ножкой в сафьяновом сапожке. – Он враг мне. Отец мой что приказывал, уезжая в поход? Я ныне князь древлянский. А Лют как сидел в Искоростене, так и сидит. Вот и выходит, что древлянский край поделен меж нами – Лют в Искоростене да в примыкающих к полянской земле владениях, а я тут, невесть где. Это хитрый Свенельд удумал. Но вот вернется отец из похода, я уж упрошу, чтобы прогнал Люта. А ты… И думать не смей ходить к нему!
По-своему Олег был даже забавен в своей княжеской гордыне. Пыжился, сердился, но пока ничего поделать не мог. На вопросы Малфриды, что ему про возвращение Святослава ведомо, толком не отвечал.
– Что о том гадать? Отца, говорят, в Болгарии побили, вот он и пошел новым походом куда-то. Не может он вернуться с позором. Ему теперь новых побед надо. Так что до весны его в Киеве не ждут.
Откуда княжич знал? Да разве у этого упрямца выспросишь? Но его советники те речи поддержали. Говорили, что никто не ведает, где ныне Святослав, но по весне ожидают. Весть о том якобы князь киевский Ярополк прислал.
Олег, услышав это, разгневался:
– Почему это Ярополк князь, а я только княжич? Нам отец равную власть дал!
– Но ведь исстари повелось, что великим князем нарекают того, кто на киевском престоле сидит. Да и взрослым его уже почитать можно, раз женат Ярополк, княгиня у него своя есть, рода знатного, ромейского.
Олег начинал дуться. Жаловался Малфриде:
– Ярополку княжение в Киеве и жена, а мне… Даже байстрюку этому Владимиру княжение в Новгороде, а меня сюда, в глушь древлянскую, сослали, будто в наказание. Ох, поквитаюсь я с ними со всеми! И с Лютом упрямым, и с Ярополком, и Владимиру от меня достанется, – важно добавлял он, даже не догадываясь, что говорит о том родной бабке Владимира.
Но кто бы подумал, что она бабка? Краса ее цвела, как никогда прежде. Малфрида помолодела, богатые уборы ее красили, как боярышню, смех ее был звонче, чем у сенных девок-прислужниц. Не диво, что сперва побаивавшиеся чародейку кмети Олега постоянно задевали ее, старались пошутить поласковее, а то и услужить любимице князя. А в дни Карачуна устроили пляски у костров, Малфриду то и дело зазывали в коло, всякий стремился с ней за руку поплясать да угостить сладким, а то и поцелуй сорвать. Ах, знали бы они, в кого эта веселая темноволосая красавица превращалась по ночам, когда спала и видела темные сны…
Но об этом никто не ведал, а вот очарованию ведьмы противиться было трудно. Олег замечал, как его кмети пытаются увести от него чародейку, и злился.
– Зачем они тебе? А я князем буду, когда подрасту. И женюсь на тебе, княгиней древлянской сделаю…
Малфриду это смешило до слез. Надо же, когда-то она едва не погибла от рук своих соплеменников[121], а Олег ее княгиней над ними поставить хочет! И она отвечала:
– Не могу я за тебя пойти. У меня уже есть суженый.
Весело отвечала. Ибо теперь даже ее любовь к патрикию Калокиру казалась бесконечно далекой… Вздохнет о нем порой – и все. Нынче даже не верилось, что когда-то мечтала остаться с ним, отказаться от силы чародейской, детей ему рожать… Но, может, когда Калокир найдет ее и обнимет, она снова почувствует, как бьется переполненное любовью сердце, узнает иную меру бытия…
И Малфрида повторяла упрямо:
– Есть у меня суженый, Олег Святославич. И я буду ему верна!
– Кто ж он? – допытывался княжич. И даже щипал ее за руку больно. – А ну, скажи! Я его из-под земли достану. На кол посадить велю. Вот тогда ты станешь свободной и сможешь разуть меня в свадебную ночь!
Ох и злой мальчишка оказался! А может, просто еще глупый? Постепенно Малфрида стала все чаще покидать палаты в Овруче, уходила в леса на день, а то и на седмицу целую.
Она уставала от людей, а в лесу по зимней поре было тихо. Все духи почивали до весны, только навьи темные летали, шурша перепончатыми крыльями, да кричали криком голодного ястреба. Кто из теплокровных услышит такой звук, должен знать, что это предвещает скорую погибель. Да только люди о том стали забывать, вот и не касалась их беда, которую накликали голодные пожиратели душ.
Однажды Малфрида увидела самого Старика Мороза. Весь в холодном пару был, как в мехах, борода длинная стлалась по сугробам. Ходил Старик Мороз по своим замерзшим владениям, и от его дыхания все вокруг покрывалось инеем, деревья трещали от холода, дикий зверь прятался в своих логовищах, только волки, любимые звери Мороза, становились пушистее, злее, и люто выли на луну.
Но встреча с Морозом сулила смерть. Правда, сказывали, что если кто ему глянется, то может помиловать и даже одарить богато. Но, скорее всего, это лишь сказы, и проверять на себе расположение владыки холода ведьма не пожелала. Знала – наверняка заморозит или болезнь изнуряющую нашлет. Поэтому поспешила обратиться птицей клестом и спрятаться в дупле ели. Клест – птица зимняя, ее даже Мороз не трогает. Однако после этой встречи в лесу ведьме надолго расхотелось в чащи забираться. А то вдруг еще и Морену[122] встретит. Зима – ее время. А Морена никого не милует.
В Овруче же было слишком суетно. И когда Малфрида в начале Масленицы заметила прикрытую платом носатую кикимору, она даже обрадовалась. Кикимора первая из нежити выходит после холодов. И сразу пакостить начинает: то лед трещинами пойдет у проруби, где люди воду набирают, то наледь вдруг образуется на подъеме к городскому валу, так что люди, поскальзываясь, расшибаются, а то сосулька длинная кому на голову упадет. Все только начинают радоваться солнечным погожим дням, а тут такое… Но Малфрида все же поняла – тепло близко, кикимора просто так выходить из лесу к людям не станет. Сила в ней растет, а значит, и во всяком живом крепнет.
Вот тогда и надо было уходить ведьме из Овруча, где все уже поднадоело. Она же решила дождаться, когда тропы подсохнут да снега сойдут, и осталась. А вышло неладное…
Как-то княжич Олег, хлебнув медовухи, захотел очередной колдовской забавы и явился к ведьме темной порой, когда она почивала.
Малфрида проснулась от его пронзительного крика. Открыла желтые глаза, стала спросонья неуклюже ворочаться, чтобы оглядеться, и при этом задела чешуйчатым хвостом резной столбик ложа, да так, что кровать ходуном заходила, полог сорвался. Пока она из-под него выбиралась, Олег все еще верещал оглушительно, а снаружи на лестнице топот слышался. Малфрида уже собой была, когда в одной рубахе присела подле вопящего Олега, – он жался к стене, а бледное лицо княжича было искажено ужасом. Но ведьма сделала посыл и велела: «Спи. А как очнешься, ничего помнить не будешь».
В дверь колотили так, что доски трещали.
Она открыла – рубаха сползла с плеча, волосы растрепаны, прикрытая тонкой тканью грудь поднимается и опускается от частого дыхания.
– Забирайте его, – сказала с обидой. – Явился пащенок да лез ко мне. Я его убаюкала, а ему среди ночи что-то примарилось. Вон, даже лужу напудил. Но о том – никому ни слова…
Ознакомительная версия.
