За спиной кресла маркграфа на помосте стоял весь городской и провинциальный бомонд.
Перед помостом строй нарядных барабанщиков в высоких киверах с красным плюмажем.
Звучит горн, призывая всех к тишине.
Под мерный рокот барабанов знаменная группа из трех рослых офицеров выносит знамя империи и четким шагом направляется к нам. По обе стороны знамени офицеры с саблями наголо, готовые рубить любого покусившегося на святыню.
Началась сама церемония.
Знамя останавливается перед каждым взводом.
И мы по очереди выходим к нему. Делаем четыре приема ружьем — выданным каждому, но только на один день старым длинным капсюльным карамультуком с трехгранным штыком с положения 'на плечо' через положение 'на караул' к положению 'к ноге'. Встаем на одно колено, отводя праву руку с оружием в строну. В левую руку берется край знамени, и произносятся слова присяги.
— Я, Савва Кобчик с горы Бадон, добровольно вступая в имперскую армию клянусь отдать все свои силы, а если потребуется то и саму жизнь служению нашему отечеству и его императору Отонию Второму. Я торжественно обязуюсь, как слуга императора исполнять все приказы и распоряжения начальников, каковых сочтет поставить надо мной мой император.
Краткая тут она, и что мне удивительно, нет в ней совсем суицидального обещания самопокараться в случае измены. Измена добровольца тут даже в принципе не предусматривается. Пасторальное время.
После чего поцеловав край знамени, встаю обратно в строй. Теперь я полноценный солдат. Со всеми вытекающими.
И тут же к знамени выходит следующий доброволец.
И все. Никаких подписей от нас не требуется. Человеку, который имеет честь, тут верят на слово.
Долгая эта церемония принять индивидуальную присягу от каждого из почти четырехсот новобранцев. Но когда‑нибудь и она заканчивается.
Краткая напутственная речь маркграфа, напирающего в основном на то, что мы не должны осрамить Рецию. И увеличить количество граждан в провинции. Особо бывший всесильный феодал обратился к горцам.
— Я знаю, что вы, дети наших прекрасных гор, ни сколько по своей воле, сколько в силу сложившихся обстоятельств не умеете ни читать, ни писать. Так используйте же годы службы в армии, чтобы освоить грамоту. Больше такой возможности сделать это бесплатно у вас не будет. Потому как военная служба не вечная, а родина, наша родина, наша возлюбленная Реция очень нуждается в грамотных людях в наше стремительное время развития прогресса. Помните это. И пусть осияет вас своими крылами Победа. Рецы на протяжении всей истории были грозой любых врагов. Не посрамите же славу своих предков.
И нас под барабанный бой отвели обратно на сборный пункт, где накормили праздничным обедом.
Перед обедом объявили нам увольнительную до завтрашнего вечера, точнее до вечерней поверки.
— Кому негде в городе спать, может вернуться сюда, в свою палатку и с утра снова отгуливать свой законный отдых, — закруглил свою речь фельдфебель. — Разойдись!
Народ и ломанул сразу в ворота, прямо из оружейки, куда сдавал карамультуки.
Я же по своей крестьянской сущности решил не шибко тратиться в городе и на обед пошел. И не прогадал. Обед был выше всяческих похвал. С вином! И пирожными!!! А народу за столами… Из моего отделения всего три человека из дюжины, но которые чувствовали себя как члены одной масонской ложи, обмениваясь понимающими взглядами.
Обожравшись всяких вкусняшек как паук мухами я лениво вышел за ворота расположения и от неожиданности очешуел… Меня, оказывается, встречали. Нарядно одетая семья кузнеца с горы со всем своим выводком юных хулиганов. И Элика в красивом народном платье с обилием ручной вышивки.
Неожиданно меня чуть на слезу не пробило. Куда‑то вдруг улетучилась злость на кузнеца за его подставу с армией. Оказывается, и в этом мире есть у меня близкие люди, которые за меня переживают и мной гордятся. Расчувствовавшись, я спросил с ходу.
— А кто дома остался, кроме старого деда?
— Молотобойца я нанял, — ответил мне кузнец. — Не беспокойся, Савва, он за всем присмотрит. А у нас у всех праздник — ты присягу принял, так что не мог я никого из семьи обделить.
Увольнение прошло как в угаре. Все что пожелаю, было к моим услугам, кроме как оставить меня наедине с Эликой. Тут или кузнец, или его жена, или кто‑либо из их малолетних шалопаев обязательно крутились рядом. Сторожили у девушки то, чего уже нет.
Ужинали всей семьей на главной улице в самом настоящем ресторане под названием 'У графского колодца'. Солидный высокий зал с белеными стенами и потемневшими от времени деревянными балками. Газовые светильники полированной бронзы с зеркалами для усиления света часто развешены по стенам вперемешку с картинами неплохой кисти. Массивные столы с белыми скатертями, столовое серебро и фарфор. Резные вешалки для верхней одежды, головных уборов и зонтов. Аккуратные и услужливые официанты в белых передниках 'в пол'. Однако кормили там не так вкусно как из армейского котла, при всем разнообразии блюд. Парадокс.
Кузнец здесь столик заранее заказал, иначе бы мы сюда не попали — аншлаг полный. В основном семьи с добровольцами в увольнении.
Подпивший кузнец требовал, чтобы я называл его не иначе как дядей Оле и все рассказывал нам, как он сам в свое время отслужил до реформы десять лет кузнецом в обозе бригады конной артиллерии, где каждую пушку таскали разом по восемь стерхов цугом, как карету какого‑нибудь барона. И все давал советы как мне служить, которые, впрочем, не поднимались выше вечной солдатской мудрости о том, что надо всегда быть подальше от начальства и поближе к кухне.
Да я и сам не мог наговориться после месяца добровольной исихии, когда я, зажав собственное естество в тиски, изображал недалекого молчаливого горца, потому как жутко боялся проколоться на оговорках. Потому и не сходился я коротко ни с кем из сослуживцев. Что толку, когда мы вместе только на один месяц? А тут свои люди, не только знающие меня как облупленного, но также знающие кто я и откуда я. Но при всем при этом принимающие меня как родного. Как это здорово — иметь семью. Хотя бы приемную.
Наедине с Эликой удалось побыть только на карусели, которую крутили на ярмарочной площади через блок три стерха. И разговор наш начался, как у баб то водиться с упреков. О том, что я такой подлый соблазнил невинную девушку и бросил ее, удрав в армию. Вот так вот. Ни больше, ни меньше. Пришлось наобещать ей, что я обязательно к ней вернусь, как отслужу. При этом про себя подумал, что три года срок долгий. Там или шах, или ишак…
— Смотри, не обмани… А я тебя обязательно дождусь, — в свою очередь пообещала она.
— С чего ты решила, что я тебя должен обмануть?
— Кто вас знает… — тихо проговорила девушка.
— Кого нас? Не понял?
Элика немного помолчала, а потом, на что‑то решившись, выпалила.
— Вас. Пришельцев из тех миров, в которые от нас ушли наши боги, — выпалила она.
Отсидеться в тылу на какой‑либо важной стратегической стройке мне не выпало. Нас все‑таки отправили на войну.
После того как империя потеснив южных соседей все же вышла к так вожделенному теплому морю, причем в месте удобном для строительства крупного порта, ей войну объявила Винетия — юго — западный сосед по горному массиву. Не понравилось тамошнему герцогу, что империя может в южных морях иметь свой собственный флот. А попросту испугались винеты конкурентов на своих традиционных торговых путях.
Вот нас и бросают на пограничный горный перевал.
Следующий после увольнения день ознаменовался массовым приездом 'покупателей'. Традиционные горные стрелки, стройбат и служба военных сообщений, куда отобрали тех грамотных, кто знал общеимперский язык. Судя по цветам обшлагов выданных нам мундиров, такое решение по нам было принято заранее, кроме железнодорожников, которым только сейчас выдали на кепи серебряное вагонное колесо с крылышками и молниями.
Горным стрелкам их новый белобрысый фельдфебель дал полчаса на сборы и вскоре счастливчики радостно утопали за ним в раскрытые ворота. Сборный пункт всем уже порядком надоел, если честно. Скучно тут после лагерей.
Шибко грамотных оставили в городе еще на полгода изучать телеграф. Ходил завистливый слух, что после этой учебки они сразу выйдут унтер — офицерами и служить будут как белые люди на станциях железной дороги. С буфетом. Вот говорила мама мне: учи общеимперский… как бы заранее знать…
За оставшимися стройбатовцами, то есть нами уже, привалила целая толпа унтеров и ефрейторов, да такая, что им новобранцев на всех не хватило. И смех и грех… Чуть до мордобоя среди них не дошло. Бурный спор разрешило местное начальство, разделив нас на квоты, по пять человек, а квоты предложили тянуть по жребию, чтобы никому не было обидно.
