Саша вынырнул в одном из питерских каналов, по счастью, не слишком далеко от дома. Не теряя времени, он осуществил обратный переход. Особенно удачным было то, что в его распоряжении оказалось полотенце, которое он случайно взял в руки перед превращением. И когда Саша добрался до берега, он обвязался этим полотенцем в определенной части тела и пошлепал домой, притворяясь индийским йогом.
Дверь открыла мама. Увидев одетого не по сезону сына, покрытого к тому же разводами мазута, она бессильно привалилась к косяку.
– Ты где был, мерзавец?!
– Мылся, – стуча зубами от холода, сказал Саша. Потом добавил, неловко соскребая с себя грязь: – Ма, а где мочалка?
Тут прибежали папа и кошка. Втроем они втащили Сашу в квартиру и вихрем закрутились вокруг него. Опомнился он уже в своей постели – отмытый, накормленный, пристыженный.
Перед тем как заснуть, Саша неожиданно вспомнил. Была мысль, которую отогнал приход Алекса! Очень неясная, едва осознанная мысль. И вот какая. Превращения начались с телевизора, кроме того, «отходняк» имел телевизионный характер. Видимо, это не случайно. Но почему именно телевизор? Очень просто: Саша уважал телевизор больше всего. Без других вещей еще можно было прожить, а без телека – никак. Потому-то с него все и началось…
Саша проснулся оттого, что кто-то дергал его за ухо. Он открыл глаза, успел заметить над собой нависший документ и тут же зажмурился: свет был включен.
– Распишитесь в моем приходе, – прозвучал начальственный голос.
Саша спросил, еще до конца не проснувшись:
– Сколько времени? – и приоткрыл один глаз.
– Пишите: два часа пять минут.
Пухлый пальчик потыкал в бланк.
– Подпись ставьте здесь.
В руке у мальчика обнаружилась авторучка, и он послушно расписался, второй раз в жизни. После чего окончательно проснулся.
Это был инспектор.
– Вам что, родители открыли? – уточнил Саша.
– Неподотчетные номер двадцать один и двадцать два отключены, – объяснил ситуацию инспектор. – А дверной замок нам как-нибудь подотчетен. – В его голосе прорезалась гордость.
Затем он уверенно подошел к письменному столу и опустился на стул с таким видом, будто здесь и было его рабочее место. Отодвинул в сторону Сашино барахло, расчистив себе поле деятельности, достал неизвестно откуда кипу бумаг, набор канцелярских принадлежностей – в общем, устроился очень основательно. При этом оказался спиной к лежащему Саше, что отнюдь не помешало ему в работе.
– Двадцать третий, именующийся Токаревым, – скучно заговорил он. – Ты злостно нарушил предписание о неприменении незаконно присвоенной способности.
– Я… – Челюсть у Саши вдруг затряслась, и он заныл: – Я нечаянно… я не хотел… оно само, честное слово…
– Но в настоящее время, – монотонно продолжил инспектор, – этот факт не является основанием для демонтажа ввиду снятия с вас главного обвинения. Согласно существующим правилам, главное обвинение становится известным обвиняемому лишь после его снятия или во время демонтажа. Поэтому теперь могу сообщить. Вы обвинялись в нарушении первой обязанности подотчетных мне граждан: не покидать и не менять клетку. Но подозрение о том, что вы гражданин, скрывшийся из своей клетки и меняющий облик, не подтвердилось. Таким образом, будучи всего лишь человеком, то есть неподотчетной стихией, вы подпадаете под действие только хозяйственного права или законов о непреодолимой силе.
При словах «хозяйственное право» Саша ощутил в животе вакуум. Почему-то пришло на ум, как хозяйственно поступают с поросятами и цыплятами. Вспомнилась худенькая куриная ножка, съеденная за обедом. Он случайно посмотрел на свою голую ногу.
Страшноватая была речь. Саша понял из нее только одно: во время прошлого разговора его почему-то посчитали не совсем человеком Но почему? Он всегда был уверен: нужно доказывать, что ты примерный ученик, отличник или, наоборот, что ты не щенок и умеешь классно махаться. Но доказывать, что ты человек?.. И потом, как определили, что он все-таки не сбежавший откуда-то «гражданин», а нормальный школьник? Саша потребовал разъяснений.
– Отвечаю по порядку, – сказал инспектор, по-прежнему не удостаивая подозреваемого взглядом. – Первое. Поскольку вы скрывались в разных клетках, используя при этом формодержащую силу, мы сделали вывод, что вы наш гражданин. Второе. На сегодняшний день все граждане зарегистрированы на своих местах, – следовательно, вы не являетесь гражданином. Кроме того, вы превращались в воду, что подтвердило вашу вопиющую нецелесообразность.
– Что такое цесо… целесообразность? – спросил Саша. Ни папа, ни дядя Сева таких слов не употребляли.
– Это когда гражданин знает, зачем он, – объяснил инспектор – Вот, например, зачем вы, Токарев?
Токарев открыл и закрыл рот. Очевидно, сказать ему было нечего. Инспектор снисходительно покивал:
– Конечно, вам не ответить. Вопрос «зачем вы?» имеет смысл только в случае вашего хозяйственного использования. Сами по себе вы не целесообразны.
– Кто это меня использует? – слегка возмутился Саша.
– Как кто? Мы. И год от года расширяем сферу вашего применения.
Саша недоверчиво хмыкнул. Инспектор надолго затих, казалось – он о чем-то задумался. О чем-то крамольном, нехорошем, – во всяком случае, взгляд его некоторое время опасливо блуждал по комнате.
– Вообще-то, двадцать третий, общаться с вами – значит подрывать мой устойчивый моральный облик. Кто-нибудь может подумать, что я занимаюсь мистикой или разговариваю сам с собой… Все-таки жаль, что вас невозможно подвергнуть демонтажу, жаль.
– А что со мной можно сделать? – дерзко спросил Саша.
– Укротить, как разбушевавшуюся стихию, – просто ответил инспектор.
Вот теперь необходимо было съязвить. В самом деле! Приперся какой-то микроб пузатый – и корчит из себя крутого, грузит, напрягает, лапшу вешает на уши!.. Но шутка не состоялась: что-то шлепнуло Токарева по макушке. Это упала со стены картинка, изображающая иностранную буровую вышку, – папин подарок.
Инспектор прокомментировал:
– Например, так. А могла бы упасть и полка.
Полка с учебниками висела как раз возле кровати. Мальчик осторожно посмотрел вверх и поежился. Да-а… Угроза была весома.
Инспектор встал и степенно прошелся по комнате, держа ладонь за лацканом пиджака. Кстати, нелепый у него был пиджак. Вместо пуговиц – застежки, как у портфеля. Потом он остановился, неожиданно согнулся пополам, заглянул под шкаф и снисходительно произнес:
– Приветствую. С какого числа на заслуженном отдыхе? С первого?.. Поторопились, дорогой мой, хотя воля ваша…
Саша опешил. Никого там, под шкафом, не было, кроме старого ранца, с которым еще папа ходил за двойками. Токарев забросил его туда именно первого сентября. Инспектор принял надлежащий вид.
– Значит, так, Токарев. Разговаривать мне больше не с кем. Не стоит давать лишнего повода для упреков в неупорядоченном романтизме… Но подумать только, тебя, такого бессмысленного, раздольного, зыбкого, еще обвиняли в вытеснении граждан из своих клеток!
– Это не я… – машинально отреагировал мальчик.
– Да-да. Допросы пострадавших показали, что вторжение было произведено неким неопознанным гражданином.
И тут Саша задал вопрос, давно вертевшийся у него на языке. Он спросил, ощущая пробегающий по спине холодок:
– Господин инспектор, а кто из граждан пострадал?
– В ночь с первого на второе нападению подверглись… – инспектор задумался, вспоминая, – шкаф книжный, стол письменный однотумбовый, фортепиано «Таймыр»… и так далее. Впрочем, я сейчас уточню.
Саше внезапно стало жарко. В голове его образовалась каша, и при этом он, как ни странно, все-все понимал. Отдельные разрозненные события соединились в одну цепочку.
– Как я раньше не допер! – вскричал он, подпрыгнув.
Между тем инспектор осуществлял поиск списка потерпевших, сосредоточенно шаря где-то глубоко под пиджаком. Дело это оказалось непростым. Судя по положению его руки, он уже добрался чуть ли не до спины. Даже пару застежек расстегнул. И вдруг в результате неловкого движения пиджак распахнулся. Хлынул поток бумаг и папок, но инспектор судорожно дернулся, подхватил его и мгновенно запихал всё обратно. Саша успел заметить, что внутри этот канцелярский работник состоит из нескольких отделений.
– Беда с застежками, – впервые смутился инспектор.
– А вы что, чемодан? – тихо спросил Саша, проверяя свое открытие.
Тот помолчал немного. Лицо его посветлело, разгладилось, губы тронуло подобие улыбки.
– Вы не поверите, но начинал я портфелем, – сказал инспектор почти растроганно. – Трудное было время. Помню себя таким свежим, пахнущим кожей, до краев набитым очень важными документами. Я часто лежал на диванах, кроватях – отдыхал после напряженной работы. С тех пор я люблю лежачие места. Были и тяжелые испытания. Однажды во мне оказались березовый веник, соленый огурец и какая-то незнакомая мне бутылка. Наверное, это был несчастный случай. Потом меня заслуженно заметили, стали продвигать, я добился права изменяться физически и морально, и теперь я работаю на чердаке. Я теперь…
