прежде не видел никогда, только искусственный в зоопарке, но это совсем не то. Вода в нем очень холодная и очень чистая. Дени Исмаилович сказал, что ее можно пить, но потом поправился и признался, что не знает.
Вообще-то, конечно, в горах вода самая чистая, но лучше не рисковать.
Под водопадом крошечная речушка продолжалась, но она не покрывала даже больших гладких камней и была прозрачная. Я увидел, как по маленьким черным, белым и бежевым камушкам ползают небольшие водяные пауки. Они совершенно не ядовиты, их можно взять в руки, но Дени Исмаилович почему-то очень пауков испугался.
– А, – сказал Боря, – это еще что. Вот укол речного ежа смертелен чаще всего.
– Речного ежа?! – спросил Дени Исмаилович. – А они здесь водятся?
Он тут же взял Фиру, переставил ее из речушки на берег.
– Нет, – сказал я. – Речные ежи водятся в глубоких реках. В такой ему делать нечего. Обычно стоят предупреждения: осторожно, речные ежи. Тогда нельзя купаться.
– Ну хорошо, – сказал Дени Исмаилович. – Есть что-то еще, о чем мне лучше бы знать?
Боря хотел было начать придумывать жутких животных, я буквально почувствовал это его желание, поэтому быстро сказал:
– Нет, речные ежи действительно опасны, но они водятся ниже по течению, я думаю, а все остальное – вполне безобидно.
– Что не было безобидно, – сказала Антонина Алексеевна, – давным-давно уже истребили в основном.
– Такие вот, как мой папа, – сказала Диана, но ее отец сказал:
– Я бы на месте наших предков не стал изводить под корень опасных животных. На Земле ведь тоже были кобры и крокодилы.
– Я бы хотела увидеть кобру, – сказала Мила. – Они очень красивые.
– Я тебе привезу откуда-нибудь, – сказал Станислав Константинович. – Вроде бы вывели абсолютно неядовитых.
– Надо было, – задумчиво сказала Мила, – змею добавить в любимые животные.
– Где?
– А в анкете, папа.
Я снова вспомнил об анкете в красной тетради. Мне стало немного стыдно, все-таки анкеты – это прямо совсем для девочек. Но это мое расстройство быстро прошло, потому что играть у водопада, плескаться, прыгать по камням – все это было очень здорово.
Сильно не хватало Володи. Теперь я уже знаю, что так будет всегда. Что бы ни происходило в моей жизни, хорошее или плохое, я буду думать о том, как бы все это было, останься Володя жив.
Веселые вещи были бы еще веселее.
Грустные были бы чуть менее грустными.
Я буду думать, что бы сказал Володя, что бы он сделал, как бы он поступил. Буду думать, каким бы он вырос, когда вырасту сам. Когда я буду видеть что-то чудесное, я буду думать, что он этого не видит.
Но иногда я буду об этом забывать. Я забуду подумать о нем раз, другой, и это еще хуже.
А ведь мои чувства и эмоции куда менее интенсивны, чем эмоции Бори. Вот он не будет забывать никогда.
В любом случае я все-таки начинаю понимать, что такое смерть. Смерть – это вот такой вопрос: а что было бы, будь Володя с нами сегодня? Что бы он написал в анкете? Смеялся бы надо мной? (Наверняка.) Как вел бы себя у водопада? Бесились бы они с Борей вместе, или Володя одергивал бы брата? Как бы он увещевал Милу и Диану идти дальше, когда они устали? Ловил бы он ящериц?
Он нашел бы себе здесь тысячу дел, и был бы счастлив, как я.
Если бы он был жив.
Вот что такое смерть: посчитать приборы за столом и найти лишний, посмотреть на фотографию и подумать, кого на ней не хватает.
Но сколько бы я ни писал о смерти, ни пытался ее понять, все равно легче не становится. Наверное, и писать бессмысленно.
Лучше напишу о том, что днем, под зноем, мы шашлык делать не стали, несмотря на долгий переход, из-за жары есть никому не хотелось, но Дени Исмаилович заставил нас все-таки поесть немного говяжьего сердца. Оно было ледяное – из сумки-холодильника. Как мороженое.
– Я мог бы предложить вам и шашлык, – сказал Дени Исмаилович. – Но его мы будем есть вечером.
Нам, правда, нельзя было есть приготовленный шашлык, но Дени Исмаилович обещал как-то по-особенному замариновать мясо, чтобы и нам было очень вкусно.
Вершина горы оказалась не такой, какой я себе ее представлял, она была широкой, гладкой, поросшей травой, и здесь начинался темный, красивый, разросшийся до невозможности лес, куда нам, конечно, сразу же запретили ходить без сопровождения взрослых.
Я и не собирался, впрочем, в лес – леса это зона повышенной опасности.
Андрюша попросился в лес вместе с Дианой и ее отцом, они хотели собрать хворост для костра. Так как отец Дианы – бывалый охотник и хорошо знает эти места, Дени Исмаилович согласился.
А мы возились с палатками. Это было весело и одновременно раздражающе.
В настоящем походе я еще никогда не был, но у нас часто проводились занятия по ориентированию, в чем-то они были похожи на поход, но менее веселые и расслабленные, а еще без ночевок, и красивых гор, и без водопадов.
День пролетел как-то незаметно, и вот уже наступают сумерки, я вижу, каким мутным становится небо перед наступлением вечера.
Внизу так красиво. Я знаю, что когда мы спустимся, город станем обычным, я увижу его таким же, как и всегда. Но с высоты кажется, будто все там особенное: чудные маленькие домики, ни капли пыли и грязи, только выбеленный солнцем камень, и счастливые маленькие люди, и синее море без конца и края.
В горах и пахнет по-особенному, воздух такой свежий, ярко чувствуется запах травы и цветов, куда-то деваются привычные городские запахи: бензиновые, острые, и остается только чистота.
Когда я только сел сюда, ко мне подошел Дени Исмаилович.
Я сказал:
– Спасибо, что вывезли нас. Я еще никогда не был так высоко.
– И на самолете не летал?
Слово «самолет» он произнес несколько неуверенно, будто бы не был до конца уверен, что они вообще существуют.
Я покачал головой.
– Не приходилось.
Дени Исмаилович сел рядом со мной. Он сказал:
– Я рад с вами познакомиться, правда.
– С нами сейчас сложно, – сказал я. – Это из-за ксеноэнцефалита.
– Или из-за того, что вы переживаете утрату. Или из-за того, что на вас слишком много чего свалилось вот так сразу. Или из-за того, что вы скоро станете подростками. Этот короткий период между детством и ранней юностью в самом деле бывает очень тяжелым.
Дени Исмалович говорил очень хорошо, как учитель русского и литературы, и очень приветливо, хотя я
