Парень опустил взгляд вниз, а потом продолжил:
– Я спросил её единственную подругу, и та ответила, что я ей не нужен, что ей сейчас никто не нужен. Что она никогда меня не переносила, и то, что было, не считала чем-то большим. Тогда я хотел её убить. Я и сейчас хочу, – он вытащил из-за пояса пистолет и тут же его убрал обратно. – Понимаешь, я не могу этого сделать, я люблю её.
– И ты хочешь... – уж было подхватил я.
– ...чтобы ты это сделал. Ты её не знал, так что тебе будет легче это сделать.
Я рассмеялся:
– Это ты меня прости. Я не могу убить человека. И обманывать тебя я тоже не стану. Давай просто забудем о нашем разговоре.
И в спешке ушёл. Зря, наверное, но по-другому я тогда не мог.
Это была шутка нашего предыдущего профсоюза. Потом его сменили другие.
Кто-то из высших сидел в чате Флеш-моперов нашего городка и узнал, что в один суботний день состоится их собрание. Разумеется, у нашего профсоюза были связаны руки, и единственное, что он мог, так это послать пару-тройку ребят с нашего потока туда. И клич бы дан.
Мой друг только начинал новую жизнь, а этот сейшн был только предлогом, своеобразной ступенью к новому, более раскрепощённому образу жизни, нежели тот, который навивали ему его закомлексованные родители. И мы согласились.
Был тёплый день, транспорт шёл на легке, и потому я добрался до места достаточно быстро, но где-то во мне всё же оставалось такое чувство, что я опаздываю, как будто от этого что-то зависило, например моя жизнь. И обещание нельзя было нарушить – я встал на площадку и уставился в небо.
Вскоре пришёл мой друг и ещё несколько людей:
– Привет.
– О, вы тоже из чата?
– Да... – не растерялся я.
– А как твоё имя?
– Я Сказ. Сказочник.
Девушка кивнула головой, как будто что-то пыталась вспомнить:
– Кажется я тебя помню...
Мы стояли рядом и разговор шёл так, словно мы давно друг друга знали. Вот оно, новое, открытое агрессивно-дипрессивное поколение!
– Встаньте поближе, мне нужно вас сфотографировать, – почти командным голосом сказал фотограф и стал наводить фокус своего Никона.
Нам ничего не оставлось, как стать ещё немножечко ближе и сделать счастливые лица.
– Спасибо.
Какое-то время мы стояли молча, кто-то шёл мимо и был удивлён, кто-то просто нас не заметил.
– Наверное пора прощаться.
– Да, – ответила девушка.
Пустота начала напонять меня, и я снова стал только лишь встречным прохожим как для неё, так и для всех остальных:
– Ещё увидимся, – крикнул на последок я.
– Не исключено!
Мой друг наблюдал за всей этой картиной. Он знал меня не долго, но уже почти привык к подобным моим выходкам. А я махнул головой в сторону аллеи, и мы прибавили ходу.
И я уже почти забыл про это странное знакомство, которое нарочно было придумать просто нельзя.
Где она сейчас, кто знает? А может она сейчас читает эти строчки и смеётся... а может... но, это уже её дело, не так ли?
Последний день доктора Грина
Грин сидел перед камином своего загородного домика. Положив ногу на ногу, он растёкся своим большим телом в кресле и смотрел, как горят поленья. Грин покрутил обручальное кольцо на пальце – ещё никогда он так не чувствовал себя в безопасности, как в это мгновение.
Его халат был достаточно потёрт, так что кое-где заманчивый рисунок терял свой цвет. Усталая рука подпирала тяжёлую голову, которая сейчас оставалась в полной безмятежности, так что нельзя было точно сказать, что выражало его лицо: радость или горе. Лицо просто было.
Стряхнув пепел с сигареты, он потянул тугой ликёр – в дверь позвонили.
Грин бросил сигарету в пепельницу и, протиснувшись в домашние тапочки, нехотя побрёл открывать дверь.
– Доктор Грин? Я из авиакомпании ... – сказал человек и, протянув руку вперёд, спросил: – Я могу войти?
– Входите, раз Вам удалось меня застать, – и доктор пожал ему руку и пропустил в гостиную.
Парень скинул плащ, бросив его на вешалку возле двери, тому лишь оставалось зацепиться за крючок и снова стать спокойным.
– Ну что же вы, присаживайт0есь к огню, – предложил Грин. Парень молча кивнул головой и неловко упал в кресло.
Грин в это время взял ещё рюмку и плеснул в неё немного ликёра. Парень подождал, потом встал и робко начал:
– Я собственно вот по какому вопросу...
– Да, – поддержал его Грин и подал рюмку с ликёром.
– Вы знаете, ваша жена...
Грин насторожился:
– Жена? Что с ней.
– Понимаете, самолёты нашей компании очень надёжны, а пилоты, пилотирующие эти самолёты, ещё надёжнее, плюс современная...
– Так скажите же, наконец! – потребовал Грин.
Парень сделал резкий бросок рукой, опрокинувший всё содержимое рюмки в горло, и, уставившись в пол, заявил:
– Самолёт разбился, и я боюсь, что... она мертва.
Грин не был стар на столько, чтобы сейчас получить инсульт, но он прижал руку к сердцу и медленно опустился в кресло.
Парень занервничал и опустил рюмку на столик рядом с камином. Быстро накинув плащ, он выскочил на улицу и попал снова в дождь. Он понял, что не стоило так резко отвечать, но по-другому было просто нельзя.
Парень на ходу достал смятую записку, на которой было нацарапано в карандаше: «Доктор Грин. Район Озёр 31.» Он смял бумажку и бросил на дорогу. Тяжёлые капли дождя живо примяли её к земле. Потом, пройдя несколько шагов, парень быстро вернулся назад, подхватил с земли записку и развернул её полностью, разогнув все уголки: «Доктор Грин. Район Озёр 37.»
– О, чёрт!
Парень мигом ринулся к дому доктора Грина, не того доктора Грина, кому он должен был сообщить трагическую новость, а совершенно случайному человеку. Он ворвался сквозь стену дождя в гостиную – на втором этаже раздался выстрел.
Он давно её знал. Он знал, что она любила, а что нет. Он подсматривал за ней, когда она переодевалась. Он старался быть везде с ней. Кажется, у неё не было имени: все звали её то Галка, то Гальчёнок, то Галик. Возможно, она этого хотела сама, но не нам судить. А он, он был тихим и незаметным, его вообще никто никак не называл.
Они нередко спорили, на разные темы и всегда по-разному. Но он никогда не спорил, в отличие от его подруги, если знал, что проиграет. И прежде чем дать ответ, он не раз обдумывал своё решение, а потому очень редко оказывался неправым.
Однажды случилось то, о чём не хотелось бы рассказывать, но без этого не было бы ничего. Они поспорили, да не просто так, а на желание. Может, это было слишком жёстко, но наш герой знал цену победы и чувство проигрыша было знакомо, отсюда он решил пойти на компромисс. Точнее сказать он замыслил недоброе. И сказал прямо:
– Научи меня целоваться.
Первые секунды она была в полной растерянности. Она смотрела ему в глаза, пытаясь убедить себя, что это всего лишь шутка, но глаза говорили обратное, что её и пугало:
– Хорошо. А ты не пожалеешь об этом в последствии?
Он постарался запомнить её голос, он был произнесён с ненавистью.
– Нет. Я знаю, что делаю.
– Ну, тогда смотри.
Она облизала обветренные губы, посмотрела сначала на свои ноги, они тряслись, потом на его, а дальше нежно обхватила его челюсть, которая с лёгкостью повиновалась девушке, и она прошептала:
– Высунь язык…
Её губы коснулись его языка и медленно и очень вкусно начали его обсасывать. Потом их губы соприкоснулись, он почувствовал, что его сердце начало сильно биться, но он стоял как вкопанный и не знал, что ему делать, всё это казалось ему не таким…
Она засмеялась, она смеялась до слёз. Через несколько секунд он превратился обратно в себя:
– Что я делаю не так?
– Да нет. Я выгляжу очень глупо.
Её смех был заразителен. Но нашему герою было не до смеха:
– Что, почему ты выглядишь глупо, я не понимаю.
– Вся эта затея, да и ты… Я целуюсь словно со столбом!
Да, она была права. Но его нельзя судить, он отличался от всех тем, что мало двигался и не любил играть в игры, но дети его уважали за смекалку. Он слишком рано стал взрослым, что его всегда огорчало.
– Но ты обещала.
– Я знаю. Не сейчас.
И продолжала заливаться от смеха.
– Нет, возможно, не сейчас, вечером, когда ты перестанешь смеяться.
Она остановилась на мгновенье, сейчас она казалась ему ещё красивее: растрёпанные волосы, задумчивый взгляд, смотрящий куда-то в даль. Но счастье было недолгим, и она продолжила. Он был не в себе от злости. Ему казалось, что весь мир перевернулся. Он взвыл и помчался как пуля, выпущенная из ствола его деда. Он бежал очень долго. Он не чувствовал боли в мышцах, которая могла свести с ума любого, кроме него. Он видел только дорогу перед собой, и чувствовал только встречный ветер, который резал слезившиеся глаза. Нет, он не плакал, он не мог сейчас плакать. Отчаяние – вот стимул, который заставлял его убегать от самого себя.
