доверия, служения и достоинства, ответственности и смирения. Казалось, от катафалка исходят бесчисленные мерцающие серебристые нити, связующие Мигеля де Рюйтера с его соплеменниками, а через них, посредством той же серебристой паутины, и со всем человечеством. Ничья жизнь не была никчемной, даже жизнь, основанная на лжи. Он создал нечто лучшее, чем тот материал, который ему дали.
«Ты хороший человек, и тебя любят».
Я понял, что рыдаю, оплакивая не себя, а этого мертвеца, которого провожали в последний путь. По иронии судьбы, соединившей наши личности в одном теле, я знал, что являюсь как жертвой, так и орудием преступления, и мог одновременно обвинять себя и утешать.
– Это была ошибка, – прошептал Пинки. – В следующий раз будешь слушать, что тебе говорят.
– Нет, не ошибка, – нашел в себе силы произнести я. – Мне нужно было здесь оказаться. Нужно было почувствовать.
– Я никогда не сомневался, что ты – это ты.
– Знаю.
– Но даже если бы у меня были сомнения, это полностью бы их развеяло. – Он повернулся к катафалку. – Ты должен его отпустить. Мы оба должны его отпустить.
– Он дал ниточку, связавшую тебя с Невилом. Теперь она порвалась.
– Я никогда от нее не зависел. – Он крепче сжал меня. – Но мы зависим от тебя. Попрощайся, Воин-Сидра.
К погребальному плоту в окружении придворных приблизились Иврил и Ринди. Их одежда в этот раз была более изысканной: на головах похожие на гребни уборы, а тела обмазаны светящимися красками. Встретившись со мной взглядом, они приступили к формальной части церемонии, произнося мрачно-торжественные речи, перемежавшиеся протяжным пением и медленными стонами, похожими на вой. Часть ритуала вершили подданные, а часть оставалась прерогативой короля и королевы. Смысл накатывавших звуковых волн до меня не доходил, но я в полной мере ощущал их эмоциональную силу. Вовсе не обязательно было владеть языком пловцов, чтобы понять слова прощания. Они не знали этого человека, не имели ни малейшего представления о его жизни, не вели перечня его добрых дел и прегрешений. Но он вошел в их море и умер от него, и даже если это был знак того, что он не внял предупреждениям, пловцы готовы были простить ему все грехи.
Наступила тишина.
Собравшись с духом, я высвободился из рук поддерживавшего меня Пинки.
– Пожалуйста, – заговорил я срывающимся от слез голосом, – скажите Иврил и Ринди, что этот человек был бы им благодарен. Не знаю, что именно было сказано, но чувствую: слова были добрыми. Это намного больше, чем мы ожидали, и намного больше, чем он заслужил. – Я дотронулся до горла. – Я знаю, потому что частичка его остается во мне, и он услышал. Вы оказали ему честь.
– Мы не стали бы злить Зеленого, проявив неуважение к его брату, – ответила через переводчиков Иврил. – Пусть даже брата все избегали.
Я кивнул, не желая ей противоречить, но, казалось, она пытается оправдать свои поминальные слова, распространяя их на любую погибшую в море душу – так, словно ее смутило собственное милосердие.
– В любом случае все хорошо.
– Тогда заверши обряд, – сказал Ринди.
Пловцы уже обрезали удерживавшие плот канаты. Другие, столпившись в воде с длинными шестами, готовились толкать плот к ведущей в море арке. Но прежде чем он оказался бы недосягаем, оставалось сделать кое-что еще. Придворные вынесли пылающий факел, который побывал в руках у королей, а затем был передан мне.
Я уже намеревался опустить его и поджечь плот, но, поколебавшись, повернулся к тому, кто был рядом со мной с тех пор, как мы покинули Первый лагерь.
– Это Пинки, – объявил я, обращаясь ко всем собравшимся. – Вы уже немного его знаете. Поверьте, вы могли бы провести с ним всю жизнь, но не узнали бы и десятой доли того, что он видел и совершил. Он был другом моего брата в последние дни его жизни, верным и преданным другом, а когда брат обратился к нему с просьбой сделать то, что могло бы показаться немыслимым для любого из друзей, Пинки не дрогнул. Не случись этого, вся наша история – как и ваша – пошла бы совершенно иначе. Тот день оставил в его жизни неизгладимый след. Но когда наши с братом разумы соприкасались – когда со мной говорил Зеленый, – он лишь попросил передать Пинки свою благодарность и признательность. Я несправедливо поступал со своим братом, и некоторые мои грехи не заслуживают прощения. Но если нас что-то и объединяет, то это наш общий друг Пинки. – Я кивнул в сторону моего тела. – Он знал этого человека. Знакомство продлилось меньше, чем оба могли бы надеяться, но успело вырасти в крепкую дружбу. Поэтому именно он должен взять этот факел.
Я протянул факел, с волнением ожидая реакции Пинки, и был рад, когда он не оттолкнул мою руку.
– Я свинья, – застенчиво проговорил он, а затем указал на меня. – Она… нечто иное. Так же, как и вы. Баррас, Роза-или-Нет… У каждого из нас есть своя история о том, как мы тут оказались и что сделало нас теми, кто мы есть. Так же, как и у того, кого вы зовете Зеленым. Хотите моего совета? Чуть меньше бойтесь стариковского нрава. Он куда больше лает, чем кусает, и Арарат не только его планета, но и ваша. – Он вздрогнул, будто только что совершил важнейшее открытие. – В общем, я хочу сказать, что все мы странные создания. Свиньи, морской народ, полусочленители… Но мы каким-то образом существуем, мы пока не умерли. Наверняка ведь это что-то значит? Мы не собираемся умирать. Мы держимся. Мы смесь всевозможных идей и образов жизни; мы ссоримся; от некоторых из нас дурновато пахнет… Собственно, от некоторых по-настоящему воняет, но главное – мы не сборище одинаковых черных кубиков с единственной идеей – захватить Вселенную. Порой мы бываем неприятны и в чем-то ущербны, порой совершаем дурацкие ошибки, но мы не машины, слишком тупые, чтобы понять, что их программа больше не имеет никакого смысла. Мы люди. Рыболюди, свинолюди, люди-люди, зомби-пауко-люди… Без обид, Воин-Сидра.
– Мне доводилось слышать и похуже.
– И мы никуда не деваемся. Может, мы всего лишь грязное пятно, но что с того? Множество пятен образуют Вселенную. И с нами пока не покончено.
Факел продолжал гореть, но пламя уже колебалось и темнело, и я замечал озабоченные взгляды придворных. Вероятно, ни на одной из предыдущих погребальных церемоний им не приходилось иметь дела с чрезмерно болтливым свином, и каких-либо мер на этот случай у них не предусматривалось.
– Скоро будет покончено, если ты не подожжешь эту штуку, – шепнул я.
– Уж
