А тем временем здоровье Нимбус ухудшалось. Она заболевала все сильнее, теряла вес, губы ее покрылись язвами. Ее человеческая партнерша завела себе бойфренда и больше не могла позволять Нимбус спать на диване. Ночевать в метро было опасно. Картонные убежища в переулках были не намного безопаснее, а зима была уже на носу. Между представлениями Нимбус стала работать по другой линии — просто чтобы прокормиться и позволить себе пройти лечение от желудочной инфекции, которую оказалось непросто побороть. Эта новая работа также предполагала использование тела…
Она однажды говорила с Тилом и к тому времени уже узнавала его в толпе, а потому, не стесняясь, присела в своем пластиковом мозаичном костюме (хоть и без головного убора) за его столик, чтобы выпить предложенный им бокал вина. Он предложил ей сходить как-нибудь в кино, но она отказалась. Она чувствовала себя слишком замаранной, чтобы ходить на свидания, как какая-нибудь школьница.
В следующий раз, когда она к нему подсела — на этот раз выпить кофе и уже в обычной одежде, — они разговаривали дольше. Он побольше рассказал ей о своих творческих устремлениях. Она пришла в восторг и открылась ему. Призналась в сложности своей ситуации, хотя и не рассказала ему о своем побочном — а на самом деле главном — заработке. Тил предложил ей спальный мешок на полу своей квартиры в доме, которым владел его дядя. По какой-то, так ею и не осознанной, причине она снова ему отказала, с трудом оторвавшись от обессиливающего, но пленительного золотого взгляда.
Две ночи спустя Тил через метель вернулся с рынка на углу и нашел Нимбус свернувшейся на своем пороге.
Она проснулась в его кровати. Осознала, что он раздевал ее… Но лишь для того, чтобы вымыть. Он одел ее в свою собственную чистую пижаму. Сперва она со своего рода усталым смирением предположила, что он занимался сексом с ее бессознательным телом. Но это было не так. Он лишь сидел на стуле рядом с кроватью и рисовал ее. И последующие дни он рисовал ее, как обнаженной, так и одетой, но ни разу не притронулся к ней. Ее любимым рисунком этого времени был образ ее спящего лица. Теперь этот портрет висел в рамке на стене. Даже несмотря на ее растрескавшиеся губы, в нем было мягкое очарование.
Тил отвел ее в лучшую клинику. Лечение, которое там прописали, сначала мало помогало, но отдых и нормальное питание позволили Нимбус потихоньку начать восстанавливаться. Крепчать. И на протяжении всего этого времени она была моделью Тила. Он делал ее скульптуры из «умного» металла, снимал ее на видео. Она была только счастлива благодарить его в такой манере. В конце концов, она отплатила за его доброту иначе. Тогда ей хотелось этого не меньше, чем ему.
К тому времени она уже рассказала ему о том, как ей приходилось жить. Он был озабочен, но не отвращен. А после их первого раза признался, что хотел близости все это время, однако стеснялся, чувствовал себя недостойным ее красоты. Нимбус рассмеялась, но была польщена. До встречи с ним и другие художники, и ее клиенты, между которыми она не проводила черту, воспевали ее красоту либо до, либо во время секса, но никогда — после.
И вот теперь они лежали в постели вместе, разгоряченные и тяжело дышащие. Пот сочился из них и сверкал на коже. Это был их пузырь безопасности и безвременья — теплая постель в теплом уголке огромного холодного города в огромном холодном пространстве-времени.
В дверь постучали. «Тил?» — позвал через нее его дядя. Домофона у них не было. Тил и Нимбус вскочили с кровати, чтобы снова влезть в свою спальную одежку, а потом Тил подошел к двери.
С его дядей в коридоре стоял мужчина в дорогом костюме, взглянувший на одеяние Тила с неодобрительной усмешкой, которую либо сам за собой не заметил, либо попросту не посчитал нужным скрыть. Тил оглядел себя и обнаружил, что эрекция все еще топорщит бугорком штаны, не говоря уже о маленьком влажном пятнышке на его вершине.
— Я из электрокомпании «Чейз Пауэр», мистер Тил, — сказал человек.
— Прости, Тил, — беспомощно начал его дядя, — я…
— Мистер Тил, наши полевые агенты обнаружили, что эта квартира подключена к электросети нелегально. Вы пользовались ресурсами керамического завода по соседству, и они не очень рады тому, что им приходилось платить за вас два прошлых года…
Тил осознал, что не отрываясь смотрит на булавку для галстука с двумя драгоценными камнями, которые обозначали положение этого человека в его управлении.
— Но сэр, все так и было еще до того, как я въехал…
— Пожалуйста, не лгите мне, мистер Тил. Вы живете в этой квартире три года. Согласно нашим записям, первый год вы имели с нами дело на законных основаниях, но были отключены за неуплату.
Тил поднял взгляд, который мог быть весьма тревожащим, когда его злили.
— Но я же в конце концов заплатил!
— В конце концов да. Но вы все еще должны нам за два предыдущих года, мистер Тил. Вместе с пеней — тысяча двести мьюнитов… Которые мы должны получить до конца этого месяца, если вы, конечно, желаете избежать судебных разбирательств.
— Послушайте…
— Нет, это вы послушайте, мистер Тил. Хотите бесплатного электричества — в тюрьме оно у вас будет. А нам нужно заниматься делами.
— Может, я смогу выплачивать постепенно?
— Вы не раз нарушали подобные соглашения. Одолжите деньги у друга, мистер Тил. Может, ваш дядя, утверждающий, что ничего не знал о преступной деятельности, ведомой в здании, которым он владеет и в котором живет, ссудит вам сколько-нибудь. Но если вы не доставите деньги в нашу контору до конца этого месяца, вы очень сильно пожалеете.
— Я уже очень сильно жалею. Жалею, что живу в одном мире с акулами-живоглотами вроде вас.
— Может, я и акула, мистер Тил, но и вам не стоило заплывать на глубину в чужой лодке, так ведь? Удачного дня. Мисс. — Мужчина полушутливо-полупохотливо улыбнулся Нимбус и кивнул ей. В ответ она вонзила в него зеленые кинжалы своих глаз.
Когда человек ушел, дядя Тила вернулся в одиночестве.
— Простите, детишки… Я попытался напустить дыму, но они тебя вычислили. Слушай… Я могу одолжить тебе пару сотен, но Рождество вычистило мои карманы, и я…
Тил вздохнул и поднял руку, чтобы его прервать.
— Не беспокойся. Что-нибудь… Я что-нибудь придумаю.
Нимбус сложила руки на груди и непроизвольно вздрогнула. У нее перед глазами встала картина прошлой зимы — строительство палаток из картонных коробок, навесов из грузовых поддонов. Но больше возвращения к прежней жизни ее пугала перспектива заключения Тила, чувствительной творческой души, в тюрьму, заполненную убийцами и насильниками. Ее шансы выжить на улице были намного выше…
Когда его дядя ушел, Нимбус сказала Тилу:
— Я сейчас схожу в «Пар» и спрошу, не возьмут ли меня официанткой.
— Нет, не пойдешь! У нас есть работа. Мы художники… Этим мы и должны заниматься! Ты потратишь себя на разливание кофе, с которым справится и тот, в ком нет ни капли таланта, и ничего не оставишь для своего искусства.
— Нам нужны деньги, Тил! В идеальном мире ни одному художнику не пришлось бы подавать кофе нигде, кроме собственной гостиной, но…
— По крайней мере, дождись этого шоу… Дождись и посмотри, сколько внимания я смогу привлечь к своей работе. Официанткой!.. С тем же успехом можно снова пойти на улицы…
Нимбус отвела глаза и мрачно пробормотала:
— Может, так и следует поступить.
Тил непроизвольно шагнул к ней, наставил на нее палец.
— Не смей этого говорить!
— Я просто хочу тебе помочь…
— Не причиняй мне боль, помогая мне! Я серьезно, Ним… Даже и не думай пойти на это снова — особенно ради меня!
— Господи боже мой, это же ты приравниваешь честную работу официантки к проституции. Нам сейчас не до мечтаний… Мы можем быть тоскующими идеалистами сколько угодно, но только после уплаты по чертовым счетам! Нам нужно иметь дело с реальностью.
— То есть нереалистично считать, что я могу продать свою работу? Ты это имеешь в виду? Ты не веришь в то, что, если бы тебя заметили, ты могла бы стать уважаемой артисткой? Бог с тобой, Нимбус. Не знаю, на что я больше злюсь… На недостаток твоей веры в меня или недостаток веры в себя саму.
Он всегда был так страстен, так убедителен. Если бы только Тил смог использовать свой язык, ум и руки, чтобы защититься от неприятностей, думала Нимбус. Но ведь и у нее были руки и разум. Они оба слишком долго спали в своей слишком уютной постели. И вот теперь — стук в их дверь… И автоуборщик, вымывающий мечты.
Состоявшаяся через две недели в галерее «Хиллуэй» выставка «Уличное искусство» отвлекала Тила от того, что пока ему удалось наскрести лишь сто восемьдесят мьюнитов. Он провел несколько месяцев, не покладая рук трудясь над проектом для этого шоу, не уделяя внимания его снисходительному названию. Последние две недели он работал с заметно угасшим вдохновением, и сейчас Нимбус с облегчением наблюдала за тем, как восстанавливались его былые драйв и энтузиазм. Он нервничал, он раздражался, но все это было оттого, что он был воодушевлен. Она тоже была воодушевлена, потому что сегодня ей придется быть не просто артисткой, но настоящей частью произведения искусства.
