от окна — возможно, эффект тошноты вызывали бесконечные ритмичные волны, которые ходили по плёнке.
— Зачем нам в Париж? — решил он сменить тему.
Мирон вспомнил свои сны об Амели. Почему-то они были связаны именно с Парижем…
— После смерти деда осталось имущество, — сказала девушка. — Разумеется, тут же набежали наследнички и порвали империю Такеши, как Тузик — пресловутую грелку. Матери достался его особняк в Киото. Старинный замок эпохи Мэйдзи. Там дед хранил самые ценные свои трофеи. Мать приказала разобрать его на секции и перевезла в Париж. Теперь он стоит на Елисейских Полях.
— Я думал, наследница Такеши — это ты, — заметил Мирон.
Чтобы не пялиться в окно, он стал рассматривать профиль девушки: тонкий, почти прозрачный. Нос с еле заметной горбинкой — неточность, которая лишь подчёркивает совершенство. Скорее всего — работа очень дорогого пластического скульптора. Губы полные, яркие, хотя Мирон понимал, что косметикой Амели не пользуется. Подбородок маленький, но твёрдый, с еле заметной ямочкой. Все излишества, на которые жаловался её дед — модельные наркотики, алкоголь — не оставили на безупречной коже ни единого следа.
— Мне он оставил компанию, — сказала Амели. — Технозон. Акции которой, как ты понимаешь, по ценности равны собачьим какашкам.
— Ты сама к этому стремилась, — заметил Мирон.
— Германия, — вдруг сказал клон. — Рейнметалл.
— Я помню, — откликнулась Амели и нажала несколько кнопок на панели управления.
Крылья авиетки сделались прозрачными, по ним побежали отражения неба и облаков.
Мирон вновь выглянул за борт. Тридцатидневная война, раздробившая Евросоюз на города-государства, на Германии оставила самый причудливый отпечаток: стена, в двадцатом веке делившая пополам Берлин, сейчас шла по всему периметру. Он даже разглядел тонкую серую линию — верх пластальной шестиметровой конструкции, утыканной гнёздами артиллерийских орудий и противовоздушных дронов.
Одна страна — одна корпорация. Все граждане — служащие. Рождение, смерть, похороны — всё за счёт компании.
— Ты включила стэллс-режим? — уточнил Мирон. Как-то не хотелось рухнуть с горящего неба, будучи сбитым немецкой зениткой.
— На изменение маршрута не хватит энергии, — сказала Амели. — А приземлиться для дозаправки можно только в Нидерландах. Так что приходится рисковать.
Мирон поёжился. Перед глазами возникли экраны радаров, на которых мигает красная точка — их авиетка.
— Не ссы, — Амели бросила на него косой взгляд и вернулась к управлению. — Мы проделывали этот трюк кучу раз. Не такие уж эти бюргеры и внимательные.
— Бельгия, — объявил через полчаса клон.
Амели вновь пробежалась по кнопкам, крылья авиетки приняли свой прежний изумрудный цвет.
Германия, Нидерланды, Бельгия… — отстранённо думал Мирон. — Насколько эти названия въелись в память людей. Хотя и стран и наций давно уже нет.
— Так что мы будем делать в Париже? — спросил он, когда вдалеке, за правым бортом, появилась серебристо-голубая полоска. Море.
— Пойдём на приём к Кеншин Мицуко Валери, моей матери, — сказала Амели. — Раз в году, на свой день рождения, она устраивает бал — там будут все, кто хоть что-то значит в современном мире. Самые влиятельные. Самые богатые. Те, кто может себе позволить оставаться просто собой.
— В смысле?
— Моя мать — неизменённый человек. Никаких имплантов, протезов, химически настроенных органов… Она даже меня вынашивала и рожала по старинке, естественным путём. Слышал бы ты её истеричные вопли о схватках без эпидуральной анестезии… Всё детство напоминала, какой болью ей далось произвести меня на свет.
Оставаться «чистыми» себе действительно могут позволить не многие, — мысленно согласился Мирон. — Даже бомжи из Московской подземки носят импланты: химические фабрики вместо печени и почек — продажи настоящих органов на чёрном рынке как раз хватало на операцию. Зато потом — бухай, жри наркоту пригоршнями…
Реклама убеждала, что искусственный желудочно-кишечный тракт гораздо лучше справляется с расщеплением пищи до базовых белков, жиров и углеводов. «Вы всегда будете иметь идеальный вес» — говорили с экранов безумно красивые и стройные люди, заменившие внутренние органы на химически отрегулированные, выращенные на коллагене из акульих хрящей, агрегаты…
— Я всё ещё не понимаю, зачем нам туда, — напомнил Мирон, так и не дождавшись объяснений.
— Это очевидно, — сказал с заднего сиденья клон. — Дневники вашего отца могут быть только там, в старом Киотском замке.
— Мы должны их найти и изъять так, чтобы никто не заметил, — кивнула Амели.
— «Мы»? — уточнил Мирон, имея в виду её саму и клона.
— Мы с тобой, — тряхнула волосами Амели.
— Я, как существо искусственное, не имею права появляться на территории анклава, — пояснил клон.
— Ненавижу их за это, — буркнула Амели.
— Ну, наверное, так легче придаваться пороку — наркотики, или что там ещё ты любишь? Когда никто не смотрит?
Мирон понимал, что ходит по тонкому льду. Что девушку, управляющую авиеткой на высоте десяти тысяч метров отделяет от безумия лишь тонкая, как волос, узда самоконтроля. Но сейчас ему было важно увидеть ту, истинную Амели. Увидеть, понять, что она задумала и решить, будет ли он и дальше ей помогать.
— В анклаве Париж нет наркотиков, — вновь ответил клон. — Ни натуральных, ни модельных. Равно как алкоголя, транквилизаторов и антидепрессантов.
— Они там помешались на «натуральной пище», — сделав кавычки в воздухе, добавила Амели. — В хозпостройки маминого замка входят птицеферма, загон для коров и свинарник. Воды Атлантики кишат их сейнерами: ловят рыбу. Представляешь? НАСТОЯЩУЮ рыбу. Селёдку, скумбрию…
— Разве это не исчезающие виды?
— В том-то и дело, — горько усмехнулась Амели. — Они делают вид, что «сохраняют популяцию». Выделяют квоты, продают баснословно дорогие лицензии… На самом деле, им плевать. Кто-то подсчитал, что рыба в океанах кончится через сорок лет. На наш век хватит, решили они и махнули рукой. Она ударила по джойстику, авиетка провалилась в воздушную яму. — Суки. Ненавижу.
— О ком она говорит? — скачки настроения Амели становились действительно опасны, и Мирон всё же счёл за благо обратиться за разъяснениями к клону. С девушкой он разберётся потом. Желательно, на земле.
— Хозяйка имеет в виду так называемую правящую верхушку планеты. Золотую тысячу. Тех, кто настолько богат, что может себе позволить лишь натуральную пищу, одежду и дома. Они принципиально не пользуются никакими технологиями старше конца двадцатого века.
— Кроме лекарств, конечно, — вставила Амели. — Без современных технологий лицо моей обожаемой мамули было бы похоже на куриную жопку.
— Но они ограничиваются минимальным вмешательством, — продолжил клон. — Никаких химических фабрик вместо органов…
— Конечно. Ведь они покупают на чёрном рынке настоящие — пересадка каждые пять лет, от молодых и здоровых доноров, — вновь вставила Амели. — А еще они играют жителями планеты так, словно те — шахматные фигуры. Затевают для своего развлечения войны, создают новые религии, моду, искусство…
— Считают себя богами?
Мирону всегда казалось, что «сильные мира сего» — это совершенно безликие, недостижимые, скрытые на вершинах пент-хаузов фигуры, которые иногда мелькают в новостных колонках про вооруженные конфликты между корпорациями. Встретив Такеши Карамазова, он понял: в чём-то его смутные ощущения оправданы, эти люди действительно стоят над всеми остальными. Для них неприменимы человеческие законы.
Он научился принимать их, как неизбежное зло.
А вот Амели — не научилась. Выросшая среди этих людей, «золотой тысячи», сама одна из них, она не считала их недосягаемыми. И ненавидела всеми фибрами души.
— Снижаемся, — объявила девушка.
Авиетка заложила крутой вираж и прянула вниз так быстро, что Мирона на сиденье удержал лишь страховочный ремень.
— Эй, полегче, — выставив руки, он упёрся в приборную панель.
— Да ладно тебе, — беззлобно ухмыльнулась Амели. — Разве тебе не весело?
Анклав Париж представлял собой неприступную бетонную стену, с контрфорсами, бастионами, надвратными башнями и крепостным рвом. Воздушные полёты над городом были запрещены.
Клона они оставили в Блу — крошечном городке, сплошь состоящем из отелей для туристов. Сами поехали дальше, на мини-купере две тысячи двадцать второго года выпуска, на вид практически новом.
— Он такой же человек, как я и ты, — ворчала Амели, крутя — подумать только! — круглый руль, и нажимая на педали газа и тормоза. Но сканеры на воротах учуют генетические маркеры в его клетках, и тут же — пух!..
— Но нас-то они пропустят? — Мирону стало неуютно. Имплантов у него не было, да и органы были свои,
