родные, но всё же…
— Я — член семьи, — девушка тряхнула волосами. — У меня вечное клеймо, — она повернулась к Мирону и оттянула нижнее веко на правом глазе. Мирон наклонился поближе — щёку обдало тёплым дыханием девушки — и разглядел на радужке, в самом низу, крошечный золотой значок в виде букв «Т» и «Z» — логотип Технозон. — Компании уже нет, но её след ещё долго будет присутствовать в мире. Пока мы все не умрём.
— Значит, у тебя всегда было это… этот значок? — спросил Мирон. Он вспомнил, как Такеши говорил, что в любой момент может узнать, где Амели.
— С самого рождения. По нему определяют, что я — это действительно я. Привилегия и проклятье в одном флаконе. Я никогда не смогу затеряться в пустыне — как ты, например. Те, кому положено, всегда будут знать.
— Значит, когда мы с Мелетой вошли в Московский Технозон, там уже знали, что она — не ты, — Мирон устало откинулся на спинку. Поёрзал, ожидая, пока та подстроится, но ничего такого не произошло. Под спиной был мёртвый, обтянутый искусственной кожей пластик.
— Мы с Ясунаро знали, — кивнула Амели. — Больше никто.
— Значит, это вы натравили ту гончую. Хидео.
Перед глазами вновь мелькнуло лицо Мелеты: бледное до синевы, кожа натянулась на скулах так, что под ней видны продетые сегменты колечек…
— Это сделал дед. Хидео подчинялся только ему.
— Он отдал приказ убить девушку?
— Она была свидетелем. Чтобы миссия прошла успешно, ты должен был остаться один.
Приближалась стена. Она была гладкая, светло-серая, с виду — совсем не угрожающая. По ней даже вился плющ.
— Ты больше похожа на деда, чем тебе кажется, — сказал Мирон, чтобы не молчать.
Во рту была горечь, желудок сводило от чувства собственного бессилия. Такеши переиграл его. В очередной раз: старик умер, и мстить за Мелету больше некому…
По мере приближения стена уже не казалась такой мирной. Она нависала над выжженной равниной, отбрасывая густую зябкую тень. И разумеется, она не была монолитной. Турели боевых модулей громоздились наподобие ласточкиных гнёзд, люки прикрывали жерла пушек, а во рву, как убедился Мирон, пока они ехали по узкому однорядному мосту, была вовсе не вода…
— И чем я на него похожа? — спросила Амели. Вероятно, стена наводила страх не только на него.
— Например тем, как ты спланировала моё похищение.
— Это не было похищением, — возразила Амели. — Ты пошел с нами добровольно.
— После того, как ты вынудила меня встать на твою сторону. И поманила байками об отцовских дневниках.
— Это не байки. Сам скоро убедишься.
Они медленно приближались к воротам — сплошной стене из композитного сплава, утыканной шипами и громадными, с канализационный люк, заклёпками.
Средние века уже начались, — вспомнил Мирон слова Виталика. Ощутил острый укол сожаления от того, что не успел попрощаться… Держись, — мысленно пожелал он парнишке. — Сдаётся мне, твои приключения только начинаются.
Мини-купер медленно двигался между двух стальных щитов — толщина стены в этом месте достигала двадцати метров.
— Нас сканируют? — спросил Мирон.
— Да. Помолчи, пожалуйста.
Амели была непривычно тиха и сосредоточена.
Наконец впереди забрезжил свет — их пропустили в город. Амели надавила педаль газа.
— Где ты научилась водить такую рухлядь? — спросил Мирон.
— Отец научил. Он без ума от старых машин — ну знаешь, с движками внутреннего сгорания. В шестнадцать стал профессиональным гонщиком. Два раза выигрывал гран-при Макао, Формула-0.
— А мы с Платоном гоняли в Нид-фо-спид, — брякнул Мирон. Понял, как жалко это прозвучало, и разозлился на себя.
— Каково это: иметь брата? — вдруг спросила Амели. — Честно говоря, я тебе так завидую…
— Платон — не тот брат, с которым весело резаться в «Космическую Одиссею», — Мирон был в недоумении. Амели, «золотая девочка», к услугам которой были все развлечения мира, завидует… Ему? — Рехнуться можно было, пока он расставит все, до последнего файтера, кораблики по ранжиру.
— Но вы играли, — сказала Амели. — Болтали перед сном, рассказывали друг другу страшилки… У меня никогда не было друзей. Я всегда была одна.
Поэтому ты и полюбила клона, — хотел сказать Мирон, но не стал.
За первой стеной была вторая — поменьше и потоньше, но ощетинившаяся таким количеством электронных датчиков, сканеров и эхолокаторов, что Мирон почти физически ощущал, как «лучи смерти» шарят у него под черепной коробкой.
— Зачем им это всё? — спросил он, когда мини-купер въехал в дезинфекционную камеру. Их с Амели окутали клубы едкого дыма…
— Тупые засранцы больше всего боятся вирусов, — кашляя, Амели махала перед лицом руками.
— Дак сделали бы прививки.
— Современные вакцины основаны на нано-технологиях, — машина наконец выехала из едкого облака и кузов обдало струями пены. — Они не допускают в свои тела ничего чужеродного.
…Париж пах каштанами. Белые свечи соцветий проглядывали в густой листве, сами деревья были опутаны гирляндами крошечных лампочек, и казалось, в кронах сияют мириады светлячков.
Мостовые сверкали натёртой до блеска брусчаткой, стеклянные витрины укрывались за полосатыми тентами. И столики. Везде, где только можно, стояли крошечные столики, за которыми сидели люди. Они читали газеты, курили, пили кофе из крошечных чашечек, чокались рюмками зеленоватого, с искрами, стекла…
Мирон вертел головой, словно ребёнок, впервые попавший в парк аттракционов. Только что он видел мужчину в цилиндре и плаще-крылатке. А впереди шла женщина в платье девятнадцатого века…
Машину они оставили на стоянке, возле внутреннего периметра стены — дальше на бензиновом двигателе было нельзя.
А еще пришлось переодеться, в натуральные ткани, соответствующие эпохе двадцатого века.
— Ты когда-нибудь гулял по Монмартру? — спросила Амели, продевая руку в кружевной перчатке в рукав его чёрного кашемирового пиджака.
— Когда мы были маленькими, отец подарил нам Париж, — сказал Мирон. — Полное виртуальное путешествие по городу. Сена, площадь Звезды, Лувр, Триумфальная арка… Надеваешь шлем — и ты здесь. Вопросы можно задавать гиду. Став постарше — когда отец уже умер, и мы переехали в квартиру, — я пропадал в Париже часами. Программа давала иллюзию пространства. И возможность побыть в одиночестве.
— Я никогда не оставалась одна, — они шли по бульвару Осман, Мирон прочитал вывеску на одном из домов. — Всегда меня окружали дедушкины секретари. На самом деле это были клоны, но в детстве я называла их секретарями.
Опера Гарнье, Галерея Лафайет — ему с трудом давались надписи на французском, но переспрашивать Амели, как что называется, он не хотел.
Витрины светились тёплым уютным электрическим светом, в громадных окнах то и дело мелькали фигуры людей…
— Кто здесь живёт? — спросил Мирон. Несмотря на поздний час, улицы были буквально забиты народом.
— Обслуга, в основном. Горничные, официанты, повара, уборщики… Водопроводчики, конюхи, садовники, сантехники. Ну, и туристы, конечно.
— Такие, как я?
— Ты — мой гость. Привилегированный, которого обслуживают по классу «А». Обычные туристы получают семидневную визу и должны раз в сутки отмечаться в своём отеле. Выпьем? — Амели потащила его к свободному столику рядом с кафе.
Мирон нервно огляделся. Он неуверенно чувствовал себя среди таких толп. И хотя на них никто не обращал внимания, ему казалось, что спину всё время сверлит чей-то подозрительный взгляд.
— Абсент и кофе, — сказала Амели гарсону, возникшему, как по волшебству у их столика. — Вечером в кафе подают только это, — сказала она, глядя на Мирона. — В шесть утра — круассаны, бриоши, горячее молоко. В обед — запечённая на углях рыба, мидии, горячие багеты и сырный суп. Вечером — только абсент и кофе.
— Твой клон говорил, в Париже нет алкоголя, — заметил Мирон, нервно оглядываясь по сторонам.
Было необыкновенно тепло. Мягкий ветерок ерошил волосы, приятно обдувал щеки, донося шорохи множества ног, шаркающих по асфальту. Но у него из спины будто торчал нож — до того было муторно и противно.
— Абсент заменяет в Париже всё, — засмеялась Амели. — И выпивку, и наркотики и антидепрессанты, — она пристально посмотрела на Мирона. — Да что ты всё время дёргаешься? Расслабься. И получай удовольствие.
Сутки назад его хотели продать на чёрном рынке, как заурядного раба. А сейчас он сидит в Парижском кафе с красивой девушкой. Которая, впрочем, тоже хочет его убить — что бы она там ни говорила.
— Мне неуютно на улице, — честно признался Мирон. — Всё время кажется, что кто-то следит.
— Расслабься, — гарсон принёс на крошечном подносике две рюмки искристого
