Ни о чем не думая, охваченный внезапной яростью, он подкатился и пнул активиста, угодив ему по голени.
– Ч-черт! – проверещал тот, пошатнувшись.
Еще двое залезли в кузов, и Коул почувствовал, как его бесцеремонно – за воротник и лодыжки – выволакивают из грузовика наружу, на ночной воздух. Горло сдавила тошнота. «Город…» – сипло выдавил Коул, в то время как его затаскивали вперед ногами в какой-то дверной проем.
– Чё он там? – спросили сзади.
– Говорит, «горе», – ответил кто-то и шикнул: – Тс-с!
Их с Кэтц занесли в жилое помещение. Кэтц кинули на черную кушетку.
«Город!» Хотя, может статься, влияние города сюда не доходило – это же, в конце концов, Окленд, через бухту и к югу от Сан-Франциско. Достаточно далеко от центра города и, возможно, от его воздействия. Но ведь и ехали они недолго, не так уж далеко от концертного зала – а там Город еще помогал.
Коула кинули на пол, на живот. Он резко выдохнул; удар от падения вышиб из легких воздух. Кашлянув, он глотнул, вдохнув солидную порцию пыли с зеленого ковра.
Мимо носа прошествовали ноги в ботинках. Послышались смешки вперемешку с перебранкой. «Ты, сучара драная, от окошка отойди!» – «Да пошел ты н-на 'уй, соседям знаешь как наср…» – «Ага, а вот патруль понаедет, будешь сам с ним разбираться…» – «Да вы, бля, заткнетесь или нет!»…
Кэтц безмолвно лежала на кушетке справа. Медленно, превозмогая боль в руке, Коул стал поворачиваться на левый бок, пока кушетка не попала в поле зрения – пыльный дерматин с язвочками от сигарет. С пола виднелись только беспомощно откинутая правая рука и изгиб бедер. Впервые за все время до Коула дошло, что она, возможно, мертва.
Мертва…
– Э! Нам чё, всю ночь, что ли, в этих масках куковать? – спросил кто-то.
Женский голос ответил:
– А ты думал, мудила! Будем носить, пока от этих вот не избавимся. Может, глаза им завязать?
– Давай сначала дождемся, чего там Сэлмон скажет.
– Кто это брякнул?! – требовательно вскрикнула женщина.
– Да ну, живыми они все равно отсюда не уйдут, так что пусть себе пялятся. Чё за базаром следить, когда…
– Ты, козлина! Откуда ты знаешь, что он задумал. Может, он за них выкуп собирается взять, тогда их и вправду отпускать придется. И тогда они…
– Теперь, что ли, когда этот говнюк пасть свою открыл насчет Сэл…
– Слушай, кончай мне резину на уши вешать! Мне твоя брехня по барабану, нам надо…
– Эй! Да это ж одна из девчушек-панкушек!
– Точно! Глянь, сиська одна голая! (Коула замутило.)
– Эй, а давай ее в спальню затащим минут на пять… (Коула затошнило в буквальном смысле.)
– Слушай, мне Сэлмон уже три недели с оплатой мозги скипидарит, так что пока он не перечислит, я…
(Коул чихнул, поперхнувшись пылью.)
– Эй, мы к нему все-таки пробились! Он уже в курсе насчет всей этой хрени с концертным залом; он даже сам прифигел, когда узнал про ту голограмму… Велел, чтоб мы по максимуму из этих выжали, а потом отвезли их полюбоваться на Алькатрас [6] с уровня подводной лодки. (Гогот.)
– Маски, говорит, пока не снимать.
(Страдальческие стоны.)
Кто-то ухватил Коула за наручники и рывком привел в вертикальное положение. Из глаз буквально брызнули слезы (пришлось даже прикусить себе щеку) – настолько засаднила рука от въевшегося в кожу металла. Пошатываясь и моргая, Коул огляделся. Большое, скудно обставленное помещение. Новое, но уже загаженное. И в нем около трех десятков рыл – торчат в дверях, сидят за деревянным столом на небольшой кухоньке, подпирают пустые стены. Двое стоят непосредственно перед ним; застыв в напряженной позе и чуть подавшись вперед, ждут какого-то сигнала. И на всех эти маски, от которых вокруг рта – матовые пятна влаги, а черты лица смазаны и приплющены, словно прижаты к невидимому окну.
Рядом на кушетке лежала Кэтц, свесив руки (без наручников). Пластиковой маски на ней уже не было. Она ровно дышала, и тяжесть у Коула в груди пошла на убыль: жива.
От него не укрылось, что веки у Кэтц чуть дрогнули. Хотя она по-прежнему лежала неподвижно, притворяясь, что без сознания.
Коул встретился глазами с одним из рыл.
– Давайте, – кивнула женщина.
Безусловно, первые удары болезненны. Первые пять или шесть. Память об этом сохранилась смутная, но, кажется, он тогда плакал и порывался бежать. Его удерживали сзади. После каждого удара задавали вопрос. Глухой удар в правый висок разросся в жаркий шум по всей черепной коробке.
– У тебя на портмоне значится: «Стью Коул», и один из наших знает твой клуб. И еще мы знаем, что ты не одобряешь наших действий. Так что, бля, ты думал против нас учинить на том концерте? – (Коул не ответил.)
По левой щеке хрястнуло так, что боль прошла серебристым звоном, будто весь он был из стекла.
– Каким боком ты причастен к тем сраным голограммам и всей той ангстерской погани, которая на нас поналезла? – (Коул не ответил.)
По рту досталось с противным чмокающим звуком, отчего кровь из рассеченных губ обильно брызнула на перед рубашки.
– Зачем ты лез в грузовик? Хотел разведать, где мы собираемся?
– Нет, – пьяным голосом отозвался Коул, сплевывая кровь (губы все равно что залитый скользкой нефтью пляж при отливе). – Грузовик перепутал. У друга такой же. Запаниковал. – «Не прохиляет, ни за что не прохиляет», – шало мелькнуло в голове.
Опять удар по губам, отчего зуб явно зашатался, а перед глазами поплыли круги.
– Думаешь пропихнуть нам эту туфту? Не прохиляет.
– Ну же, паскуда! Зачем лез в грузовик? А?! – (Коул не ответил.)
«Тук-тук» – быстро, два раза, по солнечному сплетению. Напрочь лишенный дыхания, Коул согнулся пополам так резко, что стукнулся головой о собственное колено.
– Я еще раз спрашиваю: какого хера ты делал у нас в машине? – задало вопрос плоское рыло.
Ответить Коул не смог: нечем было дышать. Он сполз на колени. Комнату наполнял светящийся пурпурный снег. Коул зажмурился. Плотно зажмурился.
Какое-то время – возможно, несколько секунд – он словно кружился во вспыхивающей сполохами темноте. Из этого состояния его вырвал голос – голос пронзительно кричащей Кэтц. Он вскинул голову. Ее лупили.
Лупили бутылкой.
Женщина (ее комплекция проглядывала сквозь одежду: здоровенная баба, хотя, похоже, молодая) наматывала волосы Кэтц себе на кулак. А рослый мужик то и дело лягал Кэтц ботинком в ребра.
– Эй! – завопил Коул. – Че… Чего вы хотите узнать?!
– Я так и знал, что на это он отреагирует, – заметил мужик, оборачиваясь к Коулу.
И тут погас свет.
Впрочем, ненадолго: темноту почти тут же проредили снопы искр, дружно полыхнувшие из пустых розеток, а по багету вдоль стен начали взбегать языки пламени.
Заметались темные фигуры. Коул с грехом пополам поднялся на ноги. Наручники с негромким щелчком упали с рук. «Город…» – благодарно прошептал он кровоточащими губами.
Пока он на ощупь пробирался к Кэтц, вокруг раздавались разрозненные обрывки растерянных возгласов:
– Что за?…
– Кто это еще?…
– Бля, неужели это?…
– Это что, друганы этих?…
– Пожар, мать твою, надо срочно…
– Проводка, наверно, вспыхнула…
– Черт, надо их оставить тут…
– Не, возьмем их…
Коул попытался поднять Кэтц на руки; боль прострелила так, что в глазах окончательно померкло. Он уронил ее обратно на кушетку. От дыма темнота стала густой. Кто-то на бегу толкнул его – он упал на правый бок. Языки огня карабкались все выше, от жара пот на щеках испарился. Комната освещалась неверным, дрожащим светом, темень пронзали ярко-красные и синеватые пляшущие всполохи. Большинство рыл поисчезало – вон еще двое, надсадно кашляя, вынеслись через боковую дверь. «Кэтц… эй…» – он дергал ее за руку, задыхаясь от першащего в горле удушливого дыма. Она не шевелилась. «Кэтц, Город поджег это гребаное логово, чтобы мы могли скрыться, – давай же, ну! Иначе сгорим!» Слова во рту чуть булькали от крови.
Кэтц со стоном отпрянула. Распахнув глаза, зашлась кашлем; накрыла рот ладонью. Коул помог ей подняться на ноги. Глаза исходили слезами от дыма, огонь уже лизал подметки, пот капал и мгновенно испарялся. Они, пошатываясь, пробрались к двери – тошнотно-желтому прямоугольнику, зыбко колышущемуся в волнах жара. Кэтц высвободила свою руку (значит, уже может передвигаться самостоятельно), Коул рванулся вперед, и одновременно близость пламени привнесла обновленную энергию – энергию страха.
Надеюсь, Кэтц не отстает.
Через полутемную кухоньку он выбежал в распахнутую боковую дверь – в спасительное убежище дворовых кустов, взахлеб вдыхая чистый прохладный воздух. От площадки перед домом спешно отчаливали два грузовика. Кто-то с криком пронесся на дорогу.
Люди кучно грузились в седан. На тротуаре стояла стайка чернокожих, бесстрастно взирая на происходящее.
