Он живёт в Цюрихе и всё своё время проводит в Ванне. Он ненавидит Париж.
Остальные родственники одаривали Мирона враждебными взглядами. Амели даже не потрудилась объяснить ему, кто есть кто. Он не настаивал — вряд ли представится возможность увидеться с этими людьми еще раз…
Обед проходил в полном молчании — для него. Их с Амели посадили довольно далеко друг от друга, к тому же, все говорили по-японски.
Мирон делал вид, что ест — на самом деле, просто ковырял палочками то, что подносили слуги, и не вдавался, что это такое.
Слишком свежи были в памяти слова Карамазова о том, что его внучка специализировалась по ядам. А яблоко, как говориться, от яблони…
Рядом, в своём кресле, сидел Массимо. Отец Амели, разумеется, тоже ничего не ел, но слуги исправно меняли перед ним тарелки.
Мирон ощутил что-то вроде солидарности с этим человеком, запертым в мёртвом неподвижном теле. Он напомнил ему Платона, запертого в конструкте.
Иногда Мирону казалось, что лучшее, что он мог тогда сделать — это выбросить конструкт в Токийский залив.
Обед тянулся часа два. За громадными окнами двусветной залы окончательно стемнело, и слуги внесли канделябры с настоящими свечами — Мирону больших усилий стоило не пялится, как громадные деньги здесь тратят на банальное освещение.
— Это настоящие грёбаные свечи! — прошипел он, когда Амели, взяв за руку, потянула его из-за стола.
— Теперь понимаешь, почему я так их ненавижу? — она увлекла Мирона вверх по довольно узкой лестнице, пышная юбка таинственно шуршала по деревянным полам. — Свечи сделаны из настоящего китового жира. Греет одна-единственная мысль: когда-нибудь я смогу всё это прекратить.
— Куда мы идём?
Наверху было довольно темно. Узкий коридор с рядом дверей в обе стороны, на полу — ковровая дорожка. Стены увешаны холодным оружием.
Не имитация, — понял Мирон, дотронувшись до острия старинной пики и ощутив, как порезалась кожа на кончике пальца.
— Небольшой трах для поддержания легенды, помнишь?
— Знаешь, что-то я не в настроении, — прорычал Мирон.
Перед мысленным взором тут же возникла обнаженная спина Амели — вытатуированные карпы двигались под кожей, словно живые.
Он почувствовал прилив жара к паху и больше не стал возражать. Какого чёрта, в конце концов.
Под бальным платьем на Амели оказались армейские ботинки с армированными подошвами. Это даже порадовало: хоть что-то остаётся неизменным…
— Сейчас самое время объявить о помолвке, — сказала девушка, когда они вновь спустились в залу. Гости уже начали прибывать: мерцающие голограммы разряженных в пух и прах клептархов заполнили зал. Слуги обносили их напитками.
Мирон пригляделся: в руке каждого появлялась точная копия предложенного стакана.
— Стой рядом, улыбайся и не дёргайся. Я буду говорить по-японски, — сказала она, выходя на середину зала.
Как у них тут всё архаично, — думал Мирон. Несмотря на стресс, происходящее казалось жутко интересным. Все эти важные люди — именно от их капризов зависели судьбы человечества. Сейчас они казались не более, чем призрачными фигурами на шахматной доске истории.
— Ты говорила, здесь запрещены любые гаджеты, — тихо сказал Мирон. — Виртуальное присутствие — тоже гаджет.
— Поблажка делается раз в год, только на её день рождения, — уголком рта ответила Амели. — Поэтому важно было появиться здесь именно сейчас.
Мицуко Валери обменивалась с гостями приветствиями: короткими клевками целовала воздух возле их щек.
— Внимание! — звонко крикнула Амили. — Я хочу сделать заявление.
Некоторые слова и даже отдельные фразы он понимал — сказалось долгое пребывание в Токио. Но предпочёл мысленно еще раз пробежаться по плану.
На словах выглядело всё просто: сейф с разнообразными вещами, ценными для покойного Такеши, находился в библиотеке, за скрытой панелью. Амели нарисовала подробный план на куске бумажной туалетной бумаги, дала ему запомнить, а затем смыла бумагу в унитаз.
Код она знала — на то, что мать сменит шифр, оставшийся после смерти свёкра, шансов было мало.
— Единственная загвоздка, — говорила Амели, жарко дыша ему в ухо, в то время, как его член в её теле искал чувствительные точки — я не знаю, как они выглядят. — Это может быть старинная тетрадь, просто листки бумаги — что угодно. Тебе придётся положиться на свою память и знание привычек отца. Представить, как бы он сохранил важную для него информацию…
— Твой клон сказал, что видел их своими глазами, — выдохнул Мирон вместе с тёплой судорогой, которая прокатилась по всему телу. — Почему мы не спросили?
В темноте спальни сверкнули яркие белки — когда Амели широко распахнула глаза в предчувствии оргазма. Тело её выгнулось, острые ноготки впились ему в спину.
— Не знаю, — отдышавшись, она перевернулась на живот и принялась щекотать его ухо кончиком языка. — Было как-то не до того… Но я уверена, ты справишься.
Потом они закурили, лёжа в постели — как всегда, одну сигарету на двоих. Мирон вспомнил совсем другую девушку, с которой у него был неожиданный, и не менее безумный секс.
Никаких надушенных простыней, никакой ванны размером со всю ту каморку под станцией метро, где они с Мелетой ждали Мышонка.
Жесткая жилистая Мелета и мягкая податливая Амели… Но Мелете он доверял. Доверял с первого взгляда, с тех самых пор, как она вложила узкую мозолистую ладошку в его руку.
Амели я не пойму никогда, — подумал он. — Слишком велика пропасть. Одно верно: соглашаясь участвовать в её безумствах, я и сам делаюсь психом.
Все гости захлопали — и настоящие, и виртуальные, Мирон вздрогнул и отвлёкся от своих мыслей. К ним потянулась жиденькая цепочка желающих поздравить. Но Амели смотрела только на отца. Тот в своём кресле напоминал оплывшую гору, лунообразное лицо с тонкой, словно нарисованной карандашом бородкой, оставалось безучастно.
Мицуко Валери на другом конце залы больше, чем когда-либо напоминала статуэтку.
— Через пять минут, — шепнула Амели, когда последний из родственников — старик с невероятно торчащими желтыми зубами — отошел. — Ты скажешь что-нибудь по-русски. Что угодно, они всё равно не поймут. Я выплесну тебе в лицо шипучку. Один из слуг проводит тебя наверх, в гостевую комнату, чтобы привести себя в порядок. Как только ты уйдёшь, они набросятся на меня. Так что время у тебя будет.
— Набросятся?
Мирон живо представил, как вся свора, обнажив фамильные клинки, с пронзительным визгом несётся к Амели.
— Мать потребует, чтобы я тут же разорвала помолвку. Тётушки захотят знать подробности о твоих извращенных вкусах, дядя Нобору — номера твоих банковских счетов, чтобы провести подробный аудит перед слиянием.
Увидев его замешательство, Амели рассмеялась.
— Для них помолвка — это не семейный союз. Женятся лишь для того, чтобы укрепить положение. Занять более выгодную политическую позицию. Чтобы получить влияние и контроль.
— Но я — никто, — Мирон оглядел родственников, нет-нет бросающих на него любопытные взгляды. — У меня нет никакого положения.
— Ошибаешься, — хитро прищурилась Амели. — Еще до того, как мы пересекли границу анклава, ты значился в мировом рейтинге, как владелец одной из самых крупных корпораций России. Крыло Ангела — после развала Технозон ей принадлежит сорок два процента сети Нирваны. В данный момент ты — один из самых завидных женихов планеты.
Анонимусы, — подумал Мирон. — Возможно, провернуть такое для них и не раз плюнуть, но вполне осуществимо.
— Крыло Ангела — твоя компания, — сказал он. — Так же, как Хиномару.
— Никто этого не докажет, — улыбнулась Амели. — Кроме твоего брата, конечно. Но к счастью, он сейчас недоступен.
— Если я такой богач, почему Валери взбесилась? — спросил он, но тут же кивнул сам себе. — Можешь не отвечать. Я русский. Она ненавидит русских. Так же, как и ты.
— Пора, — сказала Амели. — Давай, скажи мне какую-нибудь гадость.
— Ты бессердечная сука, — сказал Мирон. — А потом добавил. Громче: — Ты убила своего деда.
Такого эффекта он не ожидал. Глаза Амели, став огромными, вдруг наполнились слезами, по лицу прошла судорога. Она дёрнула свободной рукой, будто ожидая, что в ладони появится меч. Но затем опомнилась и плеснула ему в лицо из бокала.
Глаза защипало.
Мирон почувствовал, как капли, падая с подбородка, глухо ударяются о туго накрахмаленную манишку.
Эти слова вертелись на языке на протяжении всего времени, что они провели вместе.
