бара, была должницей Гейба и подыгрывала ему. Она знала, что когда он заказывает особый джин с тоником, то просит придержать джин.
Чистый тоник — идеальный напиток для такого дела: Гейб никогда не любил хинин и его передергивало от каждого глотка, будто в бокале и впрямь был алкоголь.
Но сейчас он дергался не только по этой причине.
Беседа о крысах и о том, как разбираться в людях, могла означать, что Драгомир на шаг или два опережает Гейба. Гейб любил планы, любил, чтобы беседы протекали так и тогда, как и когда он того хотел, в условиях, которые он контролировал. Он собирался напоить Драгомира и вскружить ему голову. Жертва Джоша за покерным столом и его собственная ловкость рук помогли Гейбу достичь этого с легкостью — но упоенный триумфом собеседник мог выпить чересчур много или оказаться слишком взбудораженным для тонкой работы.
Гейб ощутил острую головную боль, но понадеялся, что это лишь нервы. Он подался вперед и понизил голос.
— Я рад, что тебе понравилась игра, Драгомир.
Драгомир подхватил.
— Понравилась? Это было чудесно. Такие разговоры — чувствуешь, что играешь против настоящих мужчин. Сам-то я, знаешь, в основном по шахматам: там сидишь молча, наблюдаешь — не человек, а машина. Никогда не любил азартные игры, но тут!
— Эта игра в действительности про дружбу, — заявил Гейб. — Она учит понимать людей. Когда им можно доверять. А когда нет.
— Мы еще сыграем?
— Скоро, — пообещал Гейб. Боль усилилась. Он поморщился.
— Все хорошо?
— Все хорошо, Драгомир. Просто голова разболелась.
— Ха. Перепил, дружище?
— Нет, ничего такого. — Он сосредоточился на темных глазах Драгомира, приказывая боли уйти. — Слушай, Драгомир, мы знаем друг друга уже достаточно долго. Я рад, что моя работа в посольстве позволяет нам тесно сотрудничать по экономической части. Это хорошее партнерство. — Еще одна волна боли расколола его голову пополам, ударив между словами «хорошее» и «партнерство», но он удержал интонацию. Драгомир глядел озабоченно, однако беспокоился ли он за Гейба или о предмете их беседы? Джордан смотрела на него из-за барной стойки — на них. Или он не заметил, как вскрикнул?
«Не переусердствуй. Достучись до него, установи с ним связь. Ты тянул его до сих пор, теперь покажи ему наживку и крючок». Гейб и Джош решили, что Драгомир — идеалист и патриот, умный, должно быть, раз пережил больше чисток, чем холерный больной, но все равно идеалист и патриот. Гейб тринадцать раз репетировал в штабе подходящую речь. Не предлагай денег: из-за этого мы покажемся ему продажными и порочными. Играй по-русски. Дай понять, что деньги будут, если ему потребуется, но не думай, что сможешь его купить. Не предлагай убежище. Если бы он хотел бежать, уже бежал бы.
Дай Драгомиру Миловичу, помощнику заместителя министра экономики Чехословакии, шанс стать героем. И он его примет.
Руководство сомневалось.
— Я очень ценю твою дружбу, учитывая, что пришлось пережить твоей стране за последние несколько лет, — продолжил Гейб. Он подразумевал Пражскую весну, не называя ее вслух. Советские танки на Староместской площади, конец кратких перемен в правительстве.
Именно сейчас Гейбу требовались мягкий и честный взгляд, подбородок ковбоя Мальборо и спокойствие застенчивого Джона Уэйна: «Можете мне верить, сэр, я же амэриканец, я лишь хочу поступить прально». И он бы справился, даже после сотни бокалов джина, в любом уголке мира, но не с этими жуткими ударами в голове, когда разъяренный гном будто бьет по его мозгам, пытаясь добыть из них золото. Все, что ему удалось сделать, — это не поморщиться. «Соберись, черт возьми. Толкай речь».
— Мы во многом сходимся. Ты любишь свободу. Тебе нравится, когда можно доверять человеку, который сидит напротив. Нравится самому принимать решения, думать своей головой.
Гном нашел в мозгу новую золотую жилу. Гейб поднял руку к виску, пытаясь удержаться от вскрика.
— Дружище, — проговорил Драгомир обеспокоенно, не слушая его, заботясь о Гейбе как о человеке, с которым у него возникла удивительная связь — Гейб плел ее последние полгода, кропотливо, нить за нитью, — похоже, тебе нездоровится. Наверное, стоит поискать врача.
«Я знаю людей, — не сказал Гейб, потому что слова не могли убежать от молота гнома, — которые готовы жизнь отдать за то, что ты знаешь. Ты сидишь совсем близко к министру и слышишь ту гнусь, которую Советы шепчут ему на ухо. Ты видишь важные мелочи: внезапные изменения в тратах, интерес к новым производствам в странах третьего мира, переводы сырьевого капитала, поддержанные гарантиями красных». И тогда Драгомир ответил бы: «Ах, я все это знаю, но ничем не могу помочь своей стране, своему народу». А он, Гейб, заявил бы: «Можешь. Знание, Драгомир, — это сила. Как в покере, когда ты знал, что у моего приятеля две пары. И если ты пойдешь нам навстречу — а я не прошу ни о чем серьезном, лишь мелкие подробности, расписания, ответить на пару-другую вопросов, если чувствуешь себя в безопасности, — сможешь спать спокойно, зная, что помог вогнать нож меж ребер тем лыбящимся мерзавцам, которые тихо наступили на горло твоей стране и душат ее».
Вот что он сказал бы, но добрее и взвешеннее, с мягкой айовской уверенностью, которую он с такой готовностью демонстрировал контактам в Каире и Мадриде, в Бангкоке и Милане. А Драгомир, как все мужчины и женщины до него, внимал бы его словам, слушал свое сердце и обнаружил бы, что в потайном уголке выковал, сам того не желая и не подозревая об этом, орудие для Гейба: молот, возможно, или гаечный ключ, или отвертку, или монтировку, или нож. Какой-то инструмент, готовый к использованию.
Вот что он сказал бы, но гном врезал по мозжечку — и вместо этого Гейб выкрикнул ругательство из пяти букв, совершенно неуместное.
***
Таня и Надя встретились в квартале к западу от площади, опередив объект. Улица была лоскутным одеялом из света и тени, все вокруг расплывалось в пятна, которые либо растворялись во мгле, либо тонули в свете фонарей. Вынужденные полагаться на собственное ненадежное зрение, напарницы оказались в невыгодном положении.
Лучше сосредоточиться на том, что можно обернуть в свою пользу, свести недостатки к минимуму и задействовать свои сильные стороны. Так же, как
