Ознакомительная версия.
Мы спасли парня от гибели, но он не спешил пожимать нам руки и осыпать нас благодарностями. Эта недоверчивость тоже говорила в его пользу, ведь мы могли оказаться кем угодно и помочь ему отнюдь не с дружескими целями. Индус был молод, но не безрассуден. Он вел себя как опытный скиталец – сразу видать, что по дороге сюда ему довелось хлебнуть лиха и побывать в переделках.
И еще одна красноречивая деталь: взглянул ему в глаза, я сразу понял – это не отбившийся от шайки бандит и не наемник вроде нас.
В его внешности было нечто такое, что не мог скрыть даже его испачканный, потрепанный вид. А именно – благородство. По тому, как он стоял, как на нас смотрел, как держал саблю, как завязывал свою чалму, не растрепавшуюся даже в яростной драке, можно было сделать выводы, что у себя на родине этот человек принадлежал к не самой низшей касте. Как знать, возможно, в Индии он не только не стал бы с нами разговаривать, но даже не посмотрел бы в нашу сторону.
Впрочем, здесь была не Индия, и мы с Ананасом имели полное право говорить с ним на равных. Или прострелить ему колено, если он поведет себя чересчур высокомерно и обзовет нас презренными шудрами.
Запыхавшийся индус выставил перед собой саблю и переводил настороженный взор с меня на Панкрата и обратно. Можно было догадаться, какие мысли проносились у него голове при виде увешанного револьверами, человека в ковбойской шляпе и двухметрового амбала с изуродованным лицом и дурацкой прической «а ля ананас». Не так давно один встреченный нами остряк обозвал меня и Панкрата Ханом Соло и Чубаккой. Обозвал беззлобно, по-дружески, поэтому «чубакка» его в итоге и не пришиб. Но сам факт, что мы вызвали у него такую ассоциацию, говорил о том, что наш «творческий дуэт» и впрямь выглядит экстравагантно.
– Хоть этот фраер в тюрбане и с бородой, но, по-моему, он не похож на религиозного шизика, – заметил Ананас, кивнув в сторону ощетинившегося индуса. Напарник тоже смекнул, что мы столкнулись определенно не с голью перекатной, а с человеком благородных кровей. – Да и на дурака он не смахивает. Вон как зенки таращит – будто и впрямь кумекает, о чем я толкую… – И, помахав парню рукой, обратился к нему: – Хинди руси бхай бхай! Сечешь, бродяга?
Индус нахмурился и не ответил. Или он и впрямь не сек, или сек, но не понимал хинди с великим и могучим русским акцентом. Или же сек, но принципиально отказывался говорить на этом языке.
– Хм, похоже, облом… – проворчал Панкрат, но тут же был осенен другой идеей. – Во, Иваныч, да ты же в Америке учился! А ну-ка, спроси парня по-английски о чем-нибудь таком, что любой дурак поймет. Ну, там «как твое нэйм», «где твой хоум», или типа того.
Мысль и правда была здравая – индус благородного происхождения наверняка знал английский язык. Однако все в конце концов обернулось куда проще. Не успел я открыть рот, дабы последовать совету Ананаса, как иностранец меня опередил и сам заговорил с нами. Причем не на хинди и не на английском, а на вполне сносном русском языке:
– Я не дурак! Я учился в РУДН и понимаю, о чем вы говорите! А если хотите говорить на моем языке, то говорите не на хинди, а на пенджаби, потому что я не индус, а сикх!
– Сикх? – переспросил Ананас, но не у нашего нового знакомого, а у меня. – Что он хотел этим сказать? Это для нас хорошо или плохо?
– Полагаю, все же лучше, чем могло бы оказаться, – ответил я, припоминая все, что мне было известно об этом народе. После чего обратился к стоящему перед нами, его молодому представителю: – Что ж, благодарю за уточнение, парень. Будем иметь это в виду. – И, указав на саблю, заметил: – Вообще-то, ни сикхи, ни студенты РУДН нам не враги, поэтому можешь убрать оружие. Также буду признателен, если ты назовешь нам свое имя.
– Меня зовут Равиндер Сингх, господин, – с подчеркнутым достоинством представился сикх, вынув из кармана платок и взявшись оттирать им окровавленный клинок. – Я из штата Пенджаб. А в Россию вернулся по одному очень важному семейному делу.
– Раз по важному, значит, ты хочешь найти и спасти кого-то из родственников, ставшего копателем, – предположил я. – Ума не приложу, какие еще сегодня могут важные семейные дела у иностранцев в России. А особенно у сикхов.
Равиндер отвлекся от чистки сабли и внимательно посмотрел мне в глаза. Не знаю, что он хотел в них разглядеть. Но, кажется, мой взгляд внушил ему некоторое доверие, потому что чуть погодя он признался:
– Вы правы и в то же время неправы, господин. Я действительно разыскиваю родственника, вставшего на путь Тьмы и ушедшего на север. Это моя старшая сестра Шармила. И я действительно хочу ее спасти, но только не так, как вы подумали. Вернуть Шармилу к Свету нельзя. Тому, чей разум поглотила Тьма, суждено остаться в ней навсегда. Я спасу сестру единственным способом, которым это еще можно сделать. Тем способом, каким я и вы спасли сегодня всех этих несчастных.
Он обвел рукой разбросанные по цеху трупы.
– Первый раз встречаю человека, который желает оказать одержимому Зовом родственнику именно такую хм… помощь, – в свою очередь признался я. – Понимаю, почему ты думаешь, будто эта болезнь неизлечима. Оптимистов, считающих иначе, сегодня в мире раз два и обчелся. Но почему ты не хочешь дать своей сестре дожить ее век хотя бы такой жизнью? Ведь она пусть по-своему, но счастлива. Как и любой другой копатель, который достиг Котлована.
– И опять вы наполовину правы, а наполовину заблуждаетесь, господин, – ответил Равиндер Сингх, возвращая саблю в ножны. – Я убежден: то, чем занимается сегодня Шармила, действительно вызывает у нее наслаждение, ведь блуждающему во Тьме многого для счастья и не надо. Однако Шармила – тоже сикх. А один из пяти тяжких пороков у нас – это подчинение чужой воле.
– Но разве она виновата в том, что оказалась во власти этого порока? – продолжал я заступаться за совершенно незнакомую мне женщину. – Ты же знаешь: Зов поражает нас совершенно вслепую. И на месте Шармилы мог бы с тем же успехом оказаться ты сам.
– Конечно, мог бы, – согласился сикх. – И, конечно, она ни в чем не виновата. Только в случае с ней все гораздо сложнее. Я и моя семья простили бы Шармилу, если бы она подчинялась чужой воле. Но она не подчиняется, а подчиняет себе волю других. Понимаете, в чем разница?
– Думаю, да, – кивнул я. – Похоже на то, что твоя сестра стала не простым копателем, а поводырем.
– Не поводырем, господин. Гораздо хуже! – Равиндер сокрушенно покачал головой, и взор его вмиг помрачнел. – Шармила – именно та, кого в ваших краях называют Царицей Копателей. Та, которая царит над всеми блуждающими во Тьме людьми и подчиняет себе почти полмира! Полмира! Не только моя семья – вся история сикхов не помнит столь тяжкого грехопадения одного из нас! И даже если случится великое чудо, Зов умолкнет, к Шармиле вернется разум, и она станет прежней, представляете, какой чудовищный позор ей придется испытать?… Но этого не случится. Я люблю свою сестру и спасу ее от позора, чего бы мне это ни стоило… Впрочем, это уже моя забота, и я не стану больше отнимать ваше время, рассказывая о своих бедах. Спасибо вам, господа, вы и так здорово меня выручили. Жаль только, что мне нечем вам за это отплатить. А теперь, если вас не затруднит, сделайте мне последнее одолжение: укажите, пожалуйста, в какой стороне Москва, а то я, кажется, заблудился…
Точка невозврата…
Как оказалось, она есть не только у летчиков, которые порой уводят самолеты слишком далеко от базы и сталкиваются с проблемой нехватки горючего для обратного полета. Похожей точки достигла в итоге и наша цивилизация, когда однажды поняла: даже если проблема с копателями разрешится сама собой, ничто в мире уже не вернется на круги своя. Метастазы, вызванные этой раковой опухолью, проникли в тело человечество слишком глубоко. Нельзя было остановить раскрученный маховик краха привычной реальности, который до сих пор продолжал набирать обороты. Не так стремительно, как в начале катастрофы, но его вращение усиливалось, а предел прочности у него был далеко не бесконечным.
Когда именно мы очутились в этой трагической фатальной точке? Пожалуй, так просто это не вычислить. Катастрофа развивалась по нарастающей, сразу во множестве направлений. И на каждом из них был свой переломный момент. Тот, после которого разрушительные процессы становились неуправляемыми и все социальные механизмы нашего общества разваливались окончательно.
Короче говоря, на самом деле этих точек невозврата было много. И однажды их количество достигло той критической массы, под которой обвалились последние подпорки, удерживающие здание человеческой цивилизации.
Однако, если бы обозначить одну-единственную ключевую точку – такую, которую следовало выдолбить на скрижалях истории, – поручили мне, то я бы недолго колебался с выбором. И указал бы в календаре тот день, когда в Котлован прекратили доставлять одежду, воду и пищу. Прекратили не временно – накануне с этим уже случались перебои, – а отныне раз и навсегда…
Ознакомительная версия.
