Он максимально подчинил себе лодку.
– Ну что, красивая, поехали кататься?
Он был доволен собой. Почуяв его настрой, шляпа приступила к массажу темечка. Сломать что-нибудь или унизить кого всегда приятно. И самомнение поднимается. Теперь только выбраться за пределы охраняемого периметра – и уж там-то можно разгуляться всерьез…
– Поехали! Не спи!
Лодка ускорилась. Слева и справа по борту мелькали крохотные островки, которых было великое множество вблизи города-дзекаку. Новый софт прижился, лодка легко подчинялась малейшим мысленным приказам, отлично держалась на воде, прекрасно ломала очес. Спасибо старику, уважил подарком!
И тут взвыла сирена, хрипло залаял мегафон:
– Предъявите регистрационные файлы! Или будете уничтожены! Вы нарушили государственную границу Цуба-Сити!..
Границу? Перевозчик давно в демилитари-зоне. Да и с чего бы патрульному торпедоносцу проявлять интерес к простой лодке?.. Ба, да это же сосед по пирсу! В полуметре от борта болтается голограмма «Икэ-но кои». Есть такая песенка, детская, перевозчик помнит слова:
Дэтэкои дэтэкои икэ-но кои!
Соко-но мацумо-но сигэтта нака дэ
Тэ-но нару ото о китара кои![16]
– …Нарушили… уничтожены!..
Мужчине в черном кимоно смешно: вместо того чтобы ускориться и с легкостью уйти от погони, – может ведь – лодка намертво вросла в очес. Ни с места! Ни вперед, ни назад! Ха-ха-ха!
Дэтэкои дэтэкои икэ-но кои!
Киси-но янаги-но сидарэта кагэ э
Нагэта якифу-га миэтара кои[17].
Пули рикошетили от корпуса, не причиняя торпедоносцу вреда. По всему – быть перевозчику тем самым лакомством из дурацкой песни. Одарил старик от души: пользуйся, самурай, чужие деньки последние тебе во благо отольются…
Из рубки торпедоносца таращились на лодку полные ярости глаза.
– Умри!!! – Симбионт с таким остервенением направил на лодку свой катер, будто атаковал вражеский авианосец.
За миг до столкновения перевозчик замер в стойке тюдан-но камаэ. Нержавеющий редан[18] рассек лодку надвое и впился в грудь пассажира. Перед смертью отставной буси взмахнул револьверами так, будто ударил одним мечом в котэ противника, а вторым – в голову. Лодка завизжала. Симбионт захохотал в мегафон. Вспышка! Грохот! От столкновения детонировали взрыватели торпед.
Бушующее пламя. Смерть.
А потом – лишь одинокие огоньки на поверхности очеса.
Народу на берегу набилось столько, сколько соломинок в стогу. Едва все поместились на клочке суши у пенных волн. И это называется вик, грабительский поход в чужие земли, полный лишений и героических битв?! Эрик думал, что вик – это приплыть, высадиться, изрубить в капусту врагов, изнасиловать всех красоток и надругаться над святынями. А на самом деле… н-да… Зато, вернувшись домой, любой из бородачей расскажет, как ворвался он в пылающий гард, как разодрал в клочья юбку и вонзил «копье» меж раздвинутых ляжек. И добычу не только бабьей вырезкой взял, но и серебром, что от доли честной полагается. Разве что ярлу больше досталось, но на то он и ярл. Да-да, так и было, сеча и подвиг, достойный песен скальдов! Но жемчуга и янтаря в следующий раз надо больше захватить – хорошо уходят, от клиентов отбоя нет, с руками отрывают…
Короче говоря, стурманы привезли с собой поделки из кожи и камня, из моржовой кости и раковин. Разложили прямо на гальке медвежьи шубы и куртки, вышитые нитью, добытой в Мире Пряжи. Выставили бочки с рыбьим жиром. Раскинули на камнях пласты китового уса.
И началась торговля.
«Это столько, это дороже. А чего цена такая, ведь товар ваш – дрянь?! А не хочешь – не бери, все равно цены́ лучше нет отсюда и до края Мидгарда! Да ну, врешь ты все, вот пятно, вот дыра, половину дам, не больше. А не хочешь – не бери. Так ведь пятно?! А не хочешь…»
Шлюхи и воры, изможденные крестьяне и жены благородных мужей, замызганные дети и сгорбленные старухи – народ бродил меж наскоро сбитых прилавков, рассматривая товар и ругаясь с продавцами. Кто-то курил трубку, кто-то заворачивал в тонкую лепешку мелко нарубленное мясо и, чавкая, проливал на усы горячий жир. Молоденькие девушки, ни разу еще не расплетавшие косы, хихикали, поглядывая на мешок, покрывающий волосы Гель. На Эрика вообще внимания не обращали. Мальчишка, на что такой? Работать? Мал еще, а выкармливать себе накладнее. Изводи жратву год-два, а малец возьми и загнись от почесухи или поноса. Или строптивец окажется, колодник. Кому интересен желторотый щегол, так это любителям тех самых утех. И один такой любитель остановился в двух шагах от детишек, выставленных на продажу.
Лицо мужчина тщательно брил, на скуластых щеках и остром подбородке не обнаружилось и намека на щетину. Глаза и волосы его были черны, как безлунная ночь в закрытом погребе. Плащ мужчина носил чистый, будто не кутался в него на привалах, не подкладывал под голову и не расстилал на грязи скатеркой. Высокие сапоги – выше колен – блестели. И пахло от мужчины особенно, не по́том и свитграссом, а цветами, что ли.
– Товар? Детишки, говорю, твои? Продаешь или?.. – ощерился странный мужчина. Голос у него тоже был странным. Будто скуластому не выбивали зубов в драках, будто гниль не трогала его резцов: он совсем не шамкал и четко проговаривал слова.
– Товар, – ответил высокий бородач, скучающий с самого начала торжища. – Мои детишки, продаю. Недорого. Четыре по десять эре.
– За двоих? – лениво поинтересовался выбритый.
– Ха! За каждого!
На мгновение Эрику показалось, что странный мужчина рассмеется стурману в бороду, повернется и уйдет, но…
– Лады. Беру.
Стурман опешил: он никак не ожидал, что покупатель согласится так быстро. Стурман приготовился к яростному торгу за каждый эре.
– Э-э… Берешь?
– Беру.
– А. Ну да. О чем речь, конечно… – Бородач понял, что продешевил. Но Свистун задери, поздно идти в отказ, цена названа!
– Э-э н-нет-т, ув-а-аж-жаем-мые. Н-не с-с-пеш-шит-те с-с рас-счетом-м. М-мож-жет, я б-больш-ше-э п-предлож-жу? – Между рабами, стурманом и мужчиной в чистом плаще встал инквизитор.
Под его низко надвинутым капюшоном Эрик разглядел струпья прокаженного. Святой отец покупает рабов? Для этих самых утех?! Неслыханно! И то ни одного покупателя, а потом сразу два. Причем второй показался Эрику смутно знакомым. Видел его где-то? Или слыхал о жутком служителе культа?..
А тут еще в торг вмешалось третье лицо. И лицо это существенно повлияло на цену маленьких рабов:
– Полсотни эре за голову! Беру обоих!
Целый отряд остановился рядом – полтора десятка вооруженных всадников и телега, запряженная тройкой. В телеге сидела женщина с крохотной девочкой на руках. Два сокола закружили над воинами. Плюхнулся задом на гальку косматый палэсьмурт в ошейнике: мол, я ручной, на кого угодно не бросаюсь – задеру лишь по приказу хозяина. А где сам хозяин? Да вот же он – сотню эре за рабов предложил. Высокий, стройный, не привыкший к отказам. Под ним гарцевал единорог-призрак, черные молнии перетекали от морды к копытам зверя – призраку хотелось сорваться с места, ускакать вдаль, но его крепко держали умело сплетенные заклятия.
– Полсотни? – переспросил стурман.
– За каждого!
Стурман радостно хлопнул в ладоши:
– Продано!
– Э-э, не спеши, приятель, я не сказал последнего слова, – вмешался мужчина в плаще. – Поднимаю цену на десять эре за голову.
– Что?.. – обомлел стурман.
– По шестьдесят, приятель, по шестьдесят.
– Я согласен!
И тогда назвал свою цену инквизитор:
– С-семьд-десят-т-т.
– А?..
– С-свят-тая-а Церков-вь н-не-э с-с-скупит-тся-а н-на н-нуж-ж-жных-х раб-бов. С-семьд-десят-т-т, м-милейш-ш-ший, за м-мальч-чика и с-семьд-десят-т-т за д-дев-воч-чку. С-с т-ввое-ей с-сторон-ны вввернее б-было бы п-пожертвов-ва-ать н-на б-благо Церк-кв-ви, но т-так уж-ж-ж и б-быть – с-сто-о-о с-сорок за п-па-ару.
– Сто сорок?! – Стурман вцепился в свою спутанную бороду, сообразив уже, что цену можно поднять, а спешные ответы нынче в убыток. – Семьдесят за штуку… А что скажете вы, господин хороший? – обратился он к вельможе, восседавшему на призраке.
Единорог всхрапнул, выпустив из ноздрей дымные струи, окутавшие лицо наездника непроницаемой маской.
– Девяносто! – прохрипел вельможа.
Воины его заволновались, женщина вскрикнула:
– Бернарт, опомнись! За́мок! Долг! Бернарт, что ты делаешь?!
Заплакал ребенок в ее руках. Соколы как по команде ринулись вниз, найдя пристанище на плечах хозяина. Палэсьмурт поднялся на задние лапы и…
Тот, кого женщина назвала Бернартом, стек с седла мягко, красиво. Он склонился над Гель:
– Мы еще встретимся, девочка. Ты будешь моей, запомни! Только моей!
Сказав это, он вскочил в седло еще грациознее, чем покинул его, после чего отряд двинулся в путь, вскоре исчезнув из виду.
Стурман встревожился:
