Фекалиями здесь пахло гораздо сильнее, но запах был действительно старый. Мёртвый.
Когда Амели встала рядом, светлый квадрат над головой исчез — люк захлопнулся.
— А он как же? — спросил Мирон, подразумевая приятеля Амели.
— Кто-то должен спрятать следы, — сказала она и вынула из кармана толстовки крошечный фонарик. Желтый круг света высветил мусор на полу, ржавые гнутые гвозди и пожелтевшие комочки бумаги.
Амели двинулась по узкой тропинке между стеной и довольно глубокой канавой, дно которой оставалось скрытым от глаз — там клубилась лишь тьма.
— Ты спланировала всё заранее, — сказал Мирон, снимая пиджак. Рукав намок от крови, с него даже капало.
Удивительно, почему у меня не кружится голова? — подумал он. Но затем решил, что армейский коктейль компенсировал и это.
— Не паникуй, — сказала девушка, развернувшись и ослепив его фонарём. — Здесь нас искать не будут.
Зажав фонарик в зубах, она отобрала у Мирона медпакет, рывком сорвала упаковку, развернула и наложила на рану антисептическую повязку.
Не смертельно, — вяло подумал Мирон, когда увидел длинную, змеящуюся от плеча к локтю царапину. Она была довольно глубокой — отсюда кровь. Но мышцы не были задеты.
Закрепив бинт, Амели сверкнула короткой улыбкой и пошла вперёд, в темноту. Мирон пошел следом. Смокинг пришлось натянуть заново, оторвав промокший рукав. Внизу было по-настоящему холодно.
Идти было тяжело: небольшой круг света мелькал впереди и того, что под ногами, он не видел. Чуть ускорив шаг, Мирон тут же наткнулся на спину Амели — больно стукнулся подбородком о её затылок.
Она пошла чуть медленнее, светя себе под ноги.
— Ты спланировала это бегство заранее, — повторил Мирон.
Глаза привыкли к тусклому свету и идти сделалось немного легче.
— Пути отхода всегда нужно планировать, — ответила та, не оборачиваясь. — Этот — всего лишь один из нескольких. В том сценарии, который случился, он был оптимальным.
— Тогда почему ты не спрашиваешь, удалось ли мне отыскать дневники?
— Потому что это не важно.
Мирон остановился. Амели продолжала идти, и он поспешил догнать девушку.
— Что ты сказала?
— Не важно, — повторила она. Плечи под толстовкой чуть поднялись и опустились. — Ты и не должен был ничего найти. Это был отвлекающий манёвр.
— Отвлекающий от чего?
Он не удивился. Наверное, был бы даже разочарован, если бы всё оказалось так, как она обещала в самом начале.
— Помнишь, я говорила, что файерволл снимают один раз в году, на день рождения матери.
— Для тебя было важно попасть в замок именно в этот день, — подал голос Мирон.
— Связь не односторонняя.
Мирон шагал несколько секунд молча, вспоминая и сопоставляя всё, что говорила Амели.
— Ты что-то отправила, — наконец сказал он. — Тем, кто присутствовал на празднике виртуально.
— Не я, — рассмеялась Амели. — Мой отец. Он единственный мог пользоваться гаджетами. Он провёз софт в своей коляске, и запустил его, пока мы с тобой отвлекали гостей и слуг, — послышался короткий смешок. — То-то они удивятся…
— Что? — Мирон споткнулся. — Что ты им отправила?
— Вирус.
— Вирус?
— Они лежат в Ваннах, так? — Амели прошла еще несколько шагов. — Вирус разрушит их нейронные связи. Они никогда больше не смогут выйти в Плюс.
— Ты сумасшедшая! — он схватил девушку за плечи и развернул к себе. По глазам мазнул яркий свет фонарика. — Ты могла их убить!..
— Очень на это надеюсь, — хмыкнула Амели. — Какая ирония, правда? Они не выходят из своих убежищ потому, что боятся заразиться. И вот — сюрприз-сюрприз… Вирус настиг их в собственных постелях.
Мирон представил… Сколько? Десятки людей, которые сейчас впали в энцефалическую кому.
— Зачем? — спросил он.
— Ну это же элементарно: они потеряли власть. Корпорации остались без лидеров, на бирже паника… Мы с тобой только что изменили мир, дружок. То, что случилось с Технозон, сейчас происходит с остальными.
— То есть, хакеры…
— Всё было спланировано до мельчайших подробностей. Когда мы выберемся на поверхность — это будет совсем другая реальность.
Амели пошла вперёд. Плечи её под серой толстовкой казались узкими и очень хрупкими.
Она не сумасшедшая, — думал на ходу Мирон. — Нет, вовсе не сумасшедшая. Она — анархист. Всё в лучших традициях: разрушить старый мир, чтобы на его костях построить новый.
— А что будет с Нирваной? — спросил он ей в спину. — Все те люди, что с ними будет?
— Ничего. Как ни странно…
— Почему странно?
Амели вновь остановилась и повернулась к Мирону. Фонарик она направила в пол — желтый круг высветил комочки пыли, какие-то мелкие косточки…
— Что бы ты ни думал, я — не убийца, — сказала она. — Я осознаю, что от Нирваны сейчас зависят миллионы. Миллиарды. Нельзя вот так просто выбросить их в Минус, не дав ничего взамен. Поэтому Нирвану поддерживают распределённые сервера: Платон успел построить достаточно.
— Платон? — Мирон взмахнул руками. — Так всё это затеял Платон?
— Отчасти, — кивнула Амели. Но самое главное… нам помогают Призраки.
— Помогают разрушить мир?
— Помогают оттащить его от края пропасти.
Сунув руки в карманы толстовки, Амели покачалась с носков на пятки. Профиль её выглядывал из капюшона белым серпиком, являя безупречную линию носа и подбородка.
— Идём, — тихо сказала она. — До темноты мы должны выбраться за пределы анклава.
…Откат от армейского коктейля настиг его где-то ближе к концу пути. Сначала он просто почувствовал усталость. Потом заболели рёбра. Затянутая в бинты рука начала пульсировать, будто в локте билось громадное сердце. А потом сознание помутилось, и он перестал понимать, где находится.
Они шли мимо платформ, заполненных палатками, картонными коробками, просто тентами из полиэтиленовой плёнки, под которыми сидели, спали, готовили еду какие-то люди. Играла музыка, визжали невидимые дети, где-то далеко перекрикивались женщины…
Временами накатывало ощущение, что он в Московском метро. Впереди неутомимо шагает Мелета, а в спину дышат Чёрные Ходоки.
Но Мелета оборачивалась, её лицо делалось холодной неподвижной маской, рассыпалось на тысячу осколков, и приобретало знакомые черты Амели.
— Город клошаров, — слышал он её голос. — Улицы Парижа опустели, зато здесь идёт настоящая жизнь…
Потом он не мог вспомнить: был ли этот низкий потрёпанный город наяву, или привиделся ему в лихорадке отката.
Наконец в лицо дунуло свежим ветром. Он пах мокрой пылью и дождём. Что характерно: на поверхности были всё те же палатки, кибитки, растянутая плёнка и люди, которые готовили еду на миниатюрных пьезоэлектрических плитках…
Очнулся Мирон, когда на лицо упала холодная капля. Всё дождь и дождь, — подумал он и открыл глаза. Над головой был серый провисающий потолок, сплошь покрытый крупными каплями конденсата. Одна как раз набухла, сорвалась и размазалась по его лбу.
Но лежать было тепло: застёгнутый до самого горла спальный мешок не давал пробраться к телу промозглому утреннему холодку. Что сейчас именно утро, Мирон понял инстинктивно, ориентируясь по серенькому свету, проникающему сквозь тент палатки.
В этот момент часть полога откинулась, и внутрь заглянула незнакомая женщина. С гордым арабским профилем, убранными под платок волосами, в длинной вязаной кофте и тёплой юбке. На вид женщине было лет пятьдесят.
Коротко улыбнувшись, она внесла в палатку поднос с высоким кувшином и двумя медными чашечками. Поставила его на пол рядом с Мироном и так же молча вышла.
В сыром воздухе поплыл запах кофе.
— Ммм…
Мирон только сейчас обратил внимание на соседний спальник. Из него вынырнула встрёпанная головка Амели, сонно прищурилась и улыбнулась.
— Пахнет кофе, — сказала она и выпростала из спальника руки — на девушке была всё та же серая толстовка.
Разлив густой коричневый напиток по медным чашечкам, одну она утянула к себе. Мирон взял вторую.
От яркого аромата, от горячих боков чашки руки его задрожали, и пришлось сделать усилие, чтобы не пролить кофе на пенорол.
— Без сахара, — отметил Мирон, сделав крошечный глоток. — Но всё равно очень вкусно. Пожалуй, это самый вкусный кофе, который я когда-либо пил.
— Его готовят в медной турке, на раскалённом песке, — сказала Амели. — Зёрна обжаривают и мелют непосредственно перед тем, как сварить… Хочешь еще?
Мирон кивнул и протянул чашку.
Рука не болела. Нет, не так: он её просто не чувствовал. Видел, как она двигается, как берёт раскалённую чашку, но ощущал, как посторонний предмет. Или протез.
Голова, рёбра — всё своё тело он ощущал, как нечто
