я поймал красный свет и остановился справа от шикарного «понтиака» – глаз отвести было невозможно. Но пришлось, потому что его боковое стекло опустилось, и я разглядел сияющую физиономию Шмулика, выкрикивающего мое имя. Но тут светофор переключился на желтый, и Шмулик крикнул: «Двигай за мной» и растворился в чреве своего красавца «понтиака».
Он съехал с «четверки» на перекрестке Гея, но не свернул в Бней-Брак, а миновав Жаботинского, проехал еще метров пятьдесят и остановился возле автобусной остановки. Как ни странно, место оказалось удачным. На остановке никого не было, лишь какая-то девушка безуспешно ловила попутку.
Я извлек из бардачка чистые стаканы и прихватил бутылку музыкальной колы. У Шмулика весьма кстати нашлась почти нетронутая коробка пиццы, и мы по израильскому обычаю расположились прямо на зеленом газоне, прилегающем к тротуару. Несмотря на декабрь, солнце жарило немилосердно, и я снял гимнастерку, оставшись в футболке. Мой друг, сбросивший пиджак в машине, лишь немного ослабил галстук.
– Когда ты успел выучиться на преуспевающего адвоката? – начал я допрос.
– Похож? – Шмулик расхохотался. Его круглая румяная физиономия хорошо смотрелась на фоне моей четырехдневной небритости.
– Как тебе сказать…
– Нет, брат, у меня другой источник богатства, честнее… – Пришла моя очередь хохотать.
Отсмеявшись, я спросил:
– Может, поделишься?
– Богатством? – хмыкнул Шмулик.
– Нет, источником.
– Без проблем. Слушай.
Я не ел со вчерашнего дня, и предложение Шмулика начать первым пришлось мне по душе. Я помнил, что он не умеет рассказывать кратко, так что мне удастся без спешки умять половину пиццы с грибами и оливками. Глотая слюнки, я надорвал пакетик со специями…
– После дембеля мы с Гилем решили проветриться в Южной Америке. Гиль очень хотел побывать в своей родной Аргентине, а я мечтал о Чили. После долгих споров мы остановились на компромиссе – начнем с Чили, а затем переберемся в Аргентину. Но наше совместное путешествие закончилось очень быстро: мы успели лишь пару раз выбраться в горы, когда Гиль повстречал Синтию, навооброжав в ней девушку своей мечты, тьфу. Так или иначе, я почувствовал себя лишним и, сославшись на неотложные дела в Патагонии, оставил его на растерзание этой жгучей красотке. Ты слышал что-нибудь о Патагонии?
Набитый рот не позволял мне дать развернутый ответ, и я просто кивнул. Меня ничуть не удивило, что Барон забрался в такую таракань. С его-то авантюризмом и не добраться до Огненной Земли? Если, конечно, в его рассказе есть хоть доля правды…
– Не стану утомлять тебя рассказом, как я добрался до Консепсьона, перевалил через Анды и оказался в аргентинской части Патагонии. Как-то вечером я поставил палатку на берегу озера, а утром не мог пошевелить ни рукой, ни ногой – так плотно меня запеленали. Вокруг суетились какие-то люди, с виду индейцы, рылись в моем рюкзаке, примеряли мои шмотки и весело гоготали. Между собой они переговаривались на птичьем языке, больше похожем на писк. Даже больше, чем вьетнамский. Среди них я выделил одного парня, смахивавшего на европейца, и почти не ошибся.
– Hi, – сказал я. Индейцы оставили свои занятия и напряженно уставились на меня, а «европеец» подошел ко мне.
– Кто ты? – спросил он по-английски.
– Меня зовут Самуэль, и я просто путешествую. Я не знаю, где нахожусь: мой GPS упал в расщелину при переходе через Анды.
– Рафаэль, – представился он. – Я уже двенадцать лет живу в племени.
Он обернулся к индейцам и пропищал им что-то успокаивающее. Они закивали головами и распаковали меня. Уже потом, когда мы подружились с Рафаэлем, он объяснил, что племя опасается зависти других народов, что их обнаружат и сгонят с привычного места, где всегда так тепло и сытно. Легенды времен Конкисты. Действительно, здесь рай – озеро кишит рыбой, а в лесу полно ягод и плодов. Неожиданно выяснилось, что Рафаэль родился в Израиле. Когда ему было девять, родители перебрались в Калифорнию. Отец сделал деньги на какой-то стартаповской фирме. Не знал, как их потратить, но помогать сыну категорически отказался: он должен сам найти свою дорогу. «Только через мой труп», – говорил он сыну, намекая на возможность получения наследства. Как и я, Рафаэль заблудился и оказался в племени. Ему здесь понравилось, и он решил дожидаться наследства среди индейцев. Вождь выделил ему свою племянницу в качестве жены, породнив Рафаэля с собой.
– А как называется это племя? – полюбопытствовал я, влив в себя стакан колы.
– Никак. Они называют себя просто люди.
– Племя простолюдинов, – пошутил я.
– Если тебе угодно.
Шмулик откусил от последнего треугольника пиццы, прожевал, запил колой и продолжил рассказ:
– Рафаэль помнил иврит и с удовольствием разговаривал со мной на нем. Он предлагал замолвить слово перед Элом, так звали вождя, чтобы он выделил и мне племянницу – спасибо многодетной сестре Эла. Но, ты знаешь, мои родители бедны и им нечего мне оставить, кроме задрипанной квартирки в южном Тель-Авиве. Так что пережидать в этом раю мне было нечего, но я решил пока не раскрывать карт. Так я женился в первый раз.
– Поздравляю! – не удержался я. Шмулик хмыкнул. – Надеюсь, не в последний!
– Спасибо, брат, – сказал он и еще больше ослабил узел серого галстука с рассыпанными по нему поблескивающими зелеными ромбами. – Слушай дальше. Так прошло несколько месяцев. А потом у них был праздник – что-то вроде посвящения мальчиков в мужчины.
– Бар-мицва, – вставил я.
– Что-то вроде. Помнишь, мы играли в футбол с командой Раананы на их поле? А на обратном пути на улице Керен Айасод обнаружили скульптуру золотого тельца, и ты, как сейчас помню, предложил ее разбить? Как они вообще додумались выставить такое?
– Говорят, ее уже нет там, но я не проверял.
– Так вот, Эл приволок откуда-то точь-в-точь такого же тельца и установил на берегу озера. Оказалось, что они поклоняются этому идолу.
– Я уже догадался, откуда твое богатство!
– Тебя, как всегда, подводит спешка. Я понимаю ход твоих мыслей… Но то, с какой легкостью тщедушный Эл тащил тельца, не оставляло никакой надежды, но… идеи носятся в воздухе! В этот момент у меня созрел план, и я поделился им с Рафаэлем: ведь, не зная птичьего языка, я не мог обойтись без своего нового друга. Отбросив ложную скромность, скажу, что проделанное мною можно считать моим вкладом в науку. По сути, я поставил
