Я инстинктивно оборачиваюсь: рядом с одной из бензоколонок человек, всунувший «пистолет» в бак, поднимает голову и смотрит на меня, не веря своим глазам. Это тип с Нулевой Отметки. Рядом с ним человек, похожий на молодого врача, он тоже меня увидел – и изумлен этому.
У меня есть несколько секунд.
Да, несколько секунд. Передо мной скоростное шоссе, ведущее к пятисотой дороге, а за пределами города – длинная череда зеленых огней, созвездие изумрудных точек, теряющихся вдали.
Я нажимаю на акселератор, безошибочно превышая скорость, допустимую в черте города.
В моей голове, в ритме вращения колес, движения клапанов, следующих друг за другом микровзрывов в камере внутреннего сгорания, вертится мысль. Эта мысль одновременно оригинальна и логична. Она подытоживает мое положение. Она синтезирует мою историю. Она может прояснить мое будущее.
Может быть, эти люди – не люди.
Но я не нарушил, по крайней мере официально, ни одного правила Миссии. Мое бегство вместе с Люси разрешено Материнским Кораблем, хоть он и не знает, что за этим кроется. Неужели он все понял, догадался о моих уловках, решил поймать меня в ловушку?
Контролеры?
Профессиональные убийцы Миссии, агенты, уничтожающие все гораздо более радикальным образом, чем те, кто должен фальсифицировать наши, следующие друг за другом жизни.
Контролеры? Здесь? Идут по нашему следу? До севера Канады?
Контролеры здесь, на заправочной станции в глуши Лабрадора?
Нет. Что-то тут не сходится. Это совершенно возможно, но исключительно в ограничительных рамках «возможного».
Они бы уже давно нашли нас. Они бы уже давно убили нас. Они бы уже давно уничтожили все следы нашего существования. Мы бы даже не увидели их. Им тоже не обязательно нас видеть. Им не обязательно преодолевать тысячи километров до Лабрадора. Нью-Йорк Сити показался бы им расположенным достаточно далеко. От них любое место находится достаточно далеко. Расстояние до Южного Манхэттена стало бы для них идеальным, минимальным, очень близким, поскольку каждая точка в этом мире, где бы она ни была, всегда оказывается в зоне их досягаемости.
Я бросаю взгляд в зеркало заднего вида и успеваю заметить суматоху на заправочной станции. Нужно немедленно остановить заполнение баков, как можно быстрее заплатить или дать понять кассиру, на кого в действительности они работают, показать значки, предоставить некое подобие официального объяснения, завести машины, опять выехать на дорогу.
И найти преследуемую машину.
Достоинство моего «доджа-каравана» состоит в том, что это самая продаваемая машина в Канаде. Я выбрал серебристый цвет, один из самых популярных.
Несколько секунд? Скажем, тридцать, ну ладно, вдвое больше. Максимум за минуту я проскочу череду зеленых огней светофоров. Прошел час после окончания рабочего дня, движение еще плотное, но достаточно активное, чтобы позволить мне петлять между машинами то в поисках места между ними, то, напротив, ища грузовики или автобусы, за которыми можно временно укрыться от глаз наших преследователей. Затем, примерно за такое же количество секунд, я доберусь до места пересечения дороги и пятисотой автострады. Я знаю, что движение, именно на том участке и именно к тому моменту, станет более затрудненным, и это будет как раз то время и как раз то место, когда мы должны будем исчезнуть в потоке машин.
Я немного увеличиваю скорость, на перекрестке с большим проспектом замечаю светофор, только что загоревшийся желтым светом, я не обращаю на него внимания и прибавляю газ. Все системы находятся в положении «ВКЛ». Сзади, за нами, три больших внедорожника, если только они не располагают мигалками, в чем я сомневаюсь, будут остановлены красным светом. Они немедленно выпадут из ритма пульсации городской электроэнергии, которая пока как будто словно подчиняется сигналам моего мозга.
А может быть, действительно подчиняется?
Когда они тронутся с места и достигнут трассы Транслабрадор, их тоже поглотит движение, так же как, быть может, и меня, но отличить меня от других они уже не смогут.
Мы снова станем иголками в куче иголок.
Я оторвался от них. Мне это удалось. В зеркале заднего вида нет ни черных, ни темно-синих внедорожников. Я знал о существовании и о точном местонахождении этой второстепенной дороги, уходящей от пятисотой автотрассы к северу и проходящей мимо колоссальной электростанции Форбей Дайк. Все предусмотрено, все спланировано, как день самолета, как день башни, как день моего последнего рождения.
Я очень быстро исчезаю из зоны видимости потока машин на трассе Транслабрадор, углубляясь в лесную чащу под густым растительным зонтом. Здесь все зеленое, от земли до верха крон. Зеленое и золотое. Нефрит и солнце.
Проехав около дюжины километров, мы меняем мир. Лес пропускает теперь лишь редкие, словно подвергшиеся беспощадному отбору, лучи. Блеск солнечного света профильтрован и еще раз профильтрован хлорофилловой химией, зеленое становится рыжим, коричневым, серым, черным. Лес – это земной авангард ночи. С покрытой гравием второстепенной дороги мы почти незаметно съехали на простую лесную тропинку, порой едва проходимую.
Я еду аккуратно. Не стоит подвергать себя риску какой-нибудь механической поломки на этой дорожке, то песчаной, то на некоторых участках, становящихся все более редкими и все более короткими по мере нашего углубления в лесную чащу, усыпанной мелким щебнем. Карта в моей голове остается совершенно четкой. Строго на север от Черчилл Фоллса, к большим западным водоемам Лабрадора, то есть к водохранилищу Смоллвуд и к реке Канерикток.
Туда, откуда Квебек черпает свой огромный гидроэлектрический потенциал.
Вода, земля, электричество, ночь. Я догадываюсь о том, что компоненты химической реакции гигантского масштаба уже собраны.
Остается лишь спокойно доехать до озер, до наступления ночи, до прихода света.
Мой мозг – это часы, это горизонт. Он совершенно точно знает, сколько времени нам остается до появления зонда перемещения на Материнский Корабль. Имеющаяся у меня информация и разнообразные подсчеты позволяют определить, что Материнский Корабль будет находиться на геостационарной орбите примерно в двенадцать часов десять минут и что примерно через четверть часа зонд перемещения появится, чтобы принять нас.
Сейчас четыре с половиной часа пополудни.
Восемь часов. Даже чуть-чуть поменьше.
Восемь часов.
Треть дня.
Но это понятие уже не имеет никакого смысла.
Числа больше не привязаны ни к каким временным физическим опытам.
Отныне даже минута длится вечность.
Разница между автострадой и лесной тропинкой заключается в следующем: на автостраде, построенной на деньги правительства, другими словами – на ваши, скорость ограничена законодательным актом, и за выполнением этого закона следят особые агенты.
На лесной тропинке тоже есть «ограничения скорости», но установлены они не законодательством, и за соблюдением их следят не полицейские. А сама тропинка. Тропинка сама создает закон, более того, она сама и приводит его в действие.
Быть может, не помешало бы немного денег, чтобы поддержать ее в более-менее сносном состоянии, но она и самостоятельно неплохо заботится о себе, весь лес адаптировался к ее присутствию и теперь помогает ей в ее необычном существовании.
В пространстве, подобном лесу, тропинка ничего не перерезает, она – корень среди других корней.
В пространстве, подобном пустыне, даже очень маленькая тропинка перерезает все, поскольку между ней и горизонтом есть лишь она сама и геологическая форма небытия.
Наша тропинка лесная, она ничего не перерезает, она является неотъемлемой частью живущего здесь экологического организма.
Она совершенно подобна лесу, так же как язык и то, что он описывает, то есть то, самую точную структуру чего он воспроизводит.
Наша скорость, таким образом, ограничена бесконечностью корешков, стеблей, ветвей, цветов, переплетающихся между собой вокруг нас. Мы продвигаемся вперед даже медленнее, чем лесные звери. Мы – механические протезы растительной природы.
Мы – совсем не растительные существа.
Мы – минералы. Скалы. Мы – гора. Лес.
Мы – тропинка.
Мы – ночь.
Лесная дорога тянется почти сто пятьдесят километров. Я сумел найти крейсерскую скорость, нечто среднее между сорока и пятьюдесятью километрами в час. Повышение скорости до семидесяти километров в час на посыпанных гравием, хорошо ухоженных и довольно длинных участках, замедленное движение в двадцать – двадцать пять километров в час на отрезках, испорченных непогодой, на крутых холмах с неровными вершинами, на усеянных камнями обочинах дороги. Я берегу своего коня. Я даю механическому протезу шанс стать продолжением растительного мира.
Пока солнце пожирает линию горизонта, мы едем вдоль водохранилища Смоллвуд. Золотые отражения дрожат в переплетениях самых нижних веток, окрашивают стволы оранжевым огнем, дают возможность заметить за поворотом дороги ручьи, мелькающие меж высоких папоротников в изменчивой полихромии, и выставку акварелей, появляющихся и немедленно исчезающих среди растительности и камней.
