Ознакомительная версия.
Объём папки-ячейки не безграничен. Когда она заполнена до отказа, происходит самоочистка, «сброс в архив». В этот миг инфо-грязь вспыхивает радугой, прекрасней которой нет ничего на свете – для тех, кто способен видеть. Но прежде, чем достигнуть предельной концентрации и уйти, немало бед и несчастий принесёт эта радуга соприкоснувшимся с ней. Инфо-грязь умеет убивать не менее безжалостно, чем цветные вирусы. И куда коварнее – её ведь не выявишь в анализах, не зафиксируешь приборами.
Дедушка Аниш называл радуги чёрными – столько человеческого горя впитали они. Он старался очищать ячейки от грязных отпечатков раньше, чем те начнут притягивать несчастья. Хотя бы вокруг себя и своих близких – прежде всего вокруг внучки. А когда понял, что Сэла унаследовала его дар, то научил им пользоваться.
Дед был далёк от теории информации, ничего не знал об исследованиях физического вакуума, которые вёл Ирвинг Гамильтон. Все его находки были эмпирическими, догадки – интуитивными. Инструмент, помогающий чистить инфо-грязь, он создавал методом проб и ошибок. Дед ему и названия не придумал, говорил просто: «мой помощник». Это уже Сэла, изучая культуры дотехногенной эпохи, отыскала аналог. Правда, рабочие стержни их с дедушкой «метлы» изготовлены были не из дерезы, а из сплава на основе серебра. Использовать этот металл для борьбы с дурным влиянием инфо-следов люди тоже начали в глубокой древности…
Сэла внезапно прервала рассказ, прильнула к окошку кабины:
– Смотри, море!
Николай с недоумением проследил за её взглядом. И точно – пелена туч, укутавшая полуостров, осталась позади. Теперь они летели над морем, неподвижным, застывшим, чёрным. Словно огромная клякса информационной грязи. Он так увлёкся рассказом, что и не заметил, как изменилась картина за иллюминаторами. Далековато забрались.
– И ты веришь в это? – спросил скептически. – «Отпечатки поступков», «информационная грязь». Мистика какая-то. Извини, но мне кажется, ты поддалась влиянию своего дедушки.
Против ожидания Сэла не обиделась:
– Если ты не замечаешь грязи, это не означает, что её не существует. Не только мы с дедушкой видим чёрные радуги. Такие люди были везде, во все времена. И в Наукограде они есть. Рой, например. И Давид из команды ловцов, и Ксения Полёва.
– Ого!
Николай натянуто засмеялся. Вспомнилось давнее высказывание Ирвинга о «грязных» поступках Огнея. Выходит, Марина тоже видела эти пресловутые чёрные радуги?
– Да у вас настоящая тайная организация. И что, вы все ходите с этими – как их? – с мётлами? Метёльщики, да? Меня к себе возьмёте?
Сэла его веселья не разделила.
– Мы – Дворники. Так в древности называли людей, которые убирали мусор, чтобы остальные не захлебнулись в нём. Ты, к сожалению, не годишься для этой работы.
– Не доверяете? Вдруг и я смогу видеть эти ваши радуги? Или калеки вам не нужны?
– Николай, при чём тут это?! Способность видеть информационную грязь – врождённая, хоть проявиться может не сразу. И люди, у кого она есть, ощущают друг друга. Как? Не могу объяснить, это у каждого индивидуально. Ксения, например, вообще вундеркинд. Она видит цветные ореолы вокруг людей. Давид рассказывал, что ему нужно разговаривать с человеком, и тогда он начинает слышать особую мелодию в голосе.
– Ну-ну. А цели вы какие ставите? Очистить Наукоград от дурных деяний? Например, от поступков моего брата?
– Огней… Ты прав, он иногда оставляет грязные следы. Но это нестрашно, я ведь рядом. Хотя…
Она запнулась. Чуть помедлив, продолжила:
– Понимаешь, раньше во внешнем мире было очень много негативной информации, но Наукоград оставался чистым. Все его ячейки хранили светлое и доброе, случайная грязь не могла здесь накапливаться. Я так радовалась, когда попала сюда… А потом всё изменилось. Эксперимент как всеобщий сброс. Всё ушло, ячейки пусты. Но после катастрофы в Наукограде выплеснулось столько тоски и боли, а радости нет совсем. Это плохо! Очень плохо, Николай. Ячейки заполнятся грязью. Мы пытаемся противостоять, но нас мало. А главное, работа уходит впустую.
– Хочешь сказать, наш мир обречён? Это понятно и без всякой информационной мистики.
Сэла не ответила. Вместо этого неожиданно оглянулась, всмотрелась в плотную пелену туч, закрывших берег, и предложила:
– Полетели назад! Скоро всё изменится.
– С чего такая уверенность?
Девушка не успела ответить, её опередил интерком на приборной панели. Профессор Гамильтон. Вот уж кого Корсан не ожидал увидеть сейчас.
– Николай, Николай, ты где? Ты мне нужен, немедленно!
Вызов застал Мартина врасплох. И то, что он услышал, – тем более. Старик выглядел отвратительно. Плакал и смеялся одновременно, по впалым щекам катились слёзы, а губы дрожали от смеха. Ирвинг окончательно свихнулся, это видно невооружённым глазом. Надо бы отправить к нему врача, чтобы вколол успокоительное. И всё же старший куратор согласился прийти. Пора заканчивать с этим безобразием раз и навсегда.
Он не удивился, увидев около клетки Огнея, лишь губы недовольно скривил. Ловец стоял рядом с Ирвингом, разглядывал сидящее в гнезде из рваных одеял и перин существо.
То, что некогда звалось Мариной Гамильтон, быстро повернуло голову в сторону Брута. Глаза смотрели сквозь упавшие на лицо всклоченные волосы, и не было в них ничего человеческого. Хорошо хоть, моют эту тварь ежедневно, не воняет. Не то что из второй клетки…
Всё было, как Брут и предполагал: старик спятил. Мартин подошёл, стал рядом с Ирвингом и Корсаном. Поинтересовался:
– И где обещанные изменения?
Огней промолчал, только желваки заиграли. А Гамильтон подался вперёд, склонился перед существом:
– Марина, доченька, ты меня узнаёшь? Это я, твой отец.
Существо даже ухом в его сторону не повело. А у Мартина больно кольнуло сердце. Так же и он пытался докричаться до Леновы…
– Марина, ты меня слышишь, я знаю…
– Хватит комедию ломать! – оборвал старший куратор. – Ирвинг, где изменения, о которых ты мне сказал? Она в таком же состоянии, как и вчера, и позавчера, и месяц назад!
– Нет! Я локализовал ячейку. Это Марина, больше некому. Кроме неё, ни одного декогерированного на территории Наукограда нет!
– А этот? – подал голос Огней, махнув рукой в сторону притихшего в своей клетке обдолба.
– Нет, нет, это Марина! «Великий Ноо» мне сказал…
– Довольно! – Мартину окончательно надоел цирк. – Ирвинг, мы допустили ошибку, не сумели предотвратить удар Врага. Я понимаю, ты потерял дочь, тебе больно. Мне тоже. Всем больно. Но теперь ничего не исправишь.
– Нет!
– Да! Эксперименты на этом считаю законченными. Если ты действительно любишь… любил дочь, то как можешь заставлять её жить в таком состоянии? Прояви милосердие!
У Ирвинга затряслись губы. Мартин ждал, что он закричит, бросится с кулаками. Но старик вдруг упал перед ним на колени.
– Мартин, пожалуйста… прошу…
Брут повернулся к ловцу, готовый приказать увести сумасшедшего. Но тут дверь комнаты отворилась, впуская коляску Корсана-старшего. Следом поспешно вошла его секретарша. Вот так-так, не иначе, старый чудак всю семейку пригласил.
– Что здесь происходит? – Николай с удивлением смотрел на стоящего на коленях старика.
– Ничего важного. – Мартин пошёл к двери клетки.
– Но профессор сказал мне, что Марина…
– Мне он тоже сказал. Очередная несбывшаяся надежда.
– Я не мог ошибиться! – голос Ирвинга дрожал. – Система зафиксировала новую сцепленную с вакуумом ячейку в локали Наукограда.
– Либо твоя система ошиблась, либо кто-то из этих двоих в клетках отлично притворяется. Впрочем, мы можем проверить достоверность информации. Я сейчас ликвидирую этих амёб, а ты сверишься со своим «Великим Ноо».
– Их здесь не двое, а трое, – раздался женский голос. – Может быть, система распознаёт плод?
Мартин удивлённо посмотрел на секретаршу. А ей кто слово давал? Произнёс саркастически:
– Родившихся после эксперимента младенцев мы уже проверяли, и неоднократно. Результат отрицательный, если кому-то из присутствующих сей факт неизвестен.
– Да, известен. Но те дети были зачаты задолго до эксперимента.
– Хватит пороть чушь.
Мартин БЫЛ уверен, что глупый разговор закончен. Но Ирвинг ухватился за идею, словно за соломинку:
– Нет, почему чушь? – кряхтя, он поднялся на ноги. – Мы ведь не пытались понять, когда именно человеческое сознание становится частью ноосферы. Априори считали, что это происходит при рождении. Теперь ясно, что это не так. Но и не в момент зачатия – человеческий эмбрион не более разумен, чем, скажем, головастик. Значит, где-то в промежутке между этими двумя событиями. Сейчас Марина на седьмом месяце…
– Родившиеся семимесячными младенцы вырастают полноценными людьми, – подсказала Сэла.
Ознакомительная версия.
