Все – белое, все – светлое, даже человек, который на меня смотрит.
Человек, который со мной разговаривает.
Я понимаю его язык, но находиться здесь этот человек не должен. Я понимаю язык человека, который не может здесь существовать.
Его язык – это язык людей с Земли.
Все – белое, совершенно белое. Почему агент приема Материнского Корабля говорит со мной на языке Земли, на языке, завоевывающем эту Землю, на английском?
Я вернулся.
Я вернулся домой, в белый свет помещения повторной генетической сборки.
Я на Материнском Корабле. Мы, скорее всего, пересекаем сейчас орбиту Плутона и покидаем Солнечную систему.
Так зачем разговаривать со мной на языке, затерявшемся в миллиардах километров от нас?
– Здравствуйте, доктор, как вы сейчас себя чувствуете?
Все – белое, совершенно белое в помещении повторной сборки, и этот человек спрашивает меня по-английски, хорошо ли я себя чувствую. Так я что, болен? И почему «доктор», ведь это звание у нас не имеет никакого смысла уже тысячи лет.
Все – белое, человек смотрит на меня, он разговаривает со мной, он произносит вещи нелепые и одновременно совершенно неинтересные.
Где Люси? Зонд сумел забрать ее своим лучом? Почему ее не приводят ко мне?
Где члены экипажа, отвечающие за Миссию? Где мои руководители, где мой прямой непосредственный начальник, мой «звездный контакт»?
Человек, который смотрит на меня и говорит со мной, одет в длинный белый халат, как санитар или врач в больнице.
Это не принято на Материнском Корабле. Почему он упорно называет меня «доктором»?
Я чувствую, что попал в ловушку. Я оказался в своей собственной западне, теперь меня не преследуют люди в темных костюмах, а допрашивают люди в белых халатах.
Я, словно в озарении, понимаю, что произошло, что происходит и что неизбежно произойдет.
То, чего я не предусмотрел, чего не планировал, чего заранее не увидел.
Все – белое, свет – белый, тепло – белое.
Квадратная комната – белая. Моя кровать – белая.
Я вернулся.
Вернулся на стартовую клетку.
Только на этот раз все кончено: уйти я уже не смогу. Мое последнее перевоплощение было истрачено впустую. Попавшая в голову пуля погрузила меня в состояние комы, достаточно глубокой для того, чтобы системы зонда перемещения сочли меня умершим и срочно забрали наносоставляющие моего внеземного метаболизма.
Но я не умер.
Люди привели меня в сознание. Они вывели меня из комы. Они не знают, что они наделали.
Я обречен жить здесь, умереть здесь и никогда больше не увидеть ни Материнский Корабль, ни альфу Центавра.
Отныне и навеки я – землянин, просто человек.
Я вернулся к своей судьбе.
– Вас зовут Джеймс Куртис Уильямсон. Никакого другого имени вы никогда не носили.
Находящийся передо мной человек – это молодой парень, которого я заметил в темно-синем «форде-экспедиции» и подсознательно окрестил врачом. Рядом с ним сидит тип в черном костюме, которого я увидел в первый раз у подножия Северной башни, и очень молодой, моложе двадцати пяти, человек в кожаной куртке летчика и джинсах.
– Джонсон Бодри – частный детектив. Это его помощник, Кевин Кампозито. В день взрыва мы звонили вам, но ответа не было. Поскольку вы тогда находились в очевидно стабильном состоянии, мы уже некоторое время не наносили вам визитов. Когда же, посреди полного хаоса, мы пришли к вам, то поняли, что вы просто превратили свой дом в крепость. Это нас очень встревожило. Одна из моих помощниц, вы ее знаете, мадемуазель Хайдельберг, посоветовала мне как можно быстрее обратиться в одно известное ей частное агентство и сосредоточить наши поиски на месте взрыва.
Здесь тоже все белое. Такое же белое, как в помещении для повторной генетической сборки Материнского Корабля.
А вдруг это неожиданный тест, придуманный генеральным штабом Миссии?
Человек невозмутимо продолжает говорить.
Все действительно совершенно белое. Все свидетельствует об имитационном эксперименте, о постоперационном анализе, о несколько необычном дебрифинге.
Человек упорно называет меня «доктором», это чистой воды абсурд. Может быть, это умышленно оставленная ниточка, проверка моих способностей?
– В том, что вы говорите, нет никакого смысла, забудем об этом. Не окажете ли вы мне любезность и не покажете ли ваши документы?
Здесь все совершенно белое. Его голос тих, как ночное белое небо над Арктикой. Блумберг. Натан. Даниэль. Штатный профессор нейропсихиатрии. Я знаю его имя, я слышал его голос в ночь неосуществившегося ухода. Я смутно припоминаю, что он «следит» за мной в течение многих лет.
– Я понимаю, вы идете по нашему следу со дня взрыва.
Его смех тоже тих и бел. Есть ли что-нибудь не белоснежное в этом низком мире?
Его слова тихи и белы, как снега Северной Канады, его улыбка бела, как раскрытый зев колодца во льду. Моя собственная органическая структура покрыта каким-то опаловым порошком. Белые стены, белый потолок и белый пол, белая кровать, белый свет.
И белое тепло моего собственного тела.
Видимо, весь мир, покрытый всепланетным облаком, образованным миллионами Нулевых Отметок, окрасился теперь в этот цвет. Все человечество теперь живет в подземных лабиринтах, где тень отбрасывает лишь этот белый изотопный свет.
Белые слова прорезают пространство пунктиром цвета слоновой кости. Голос – совершенно белый, речь – цифровая. Это ряд Чисел, это информация. Медицинская, социальная, юридическая, техническая информация. Это его правда.
– Сразу после обрушения Северной башни мы вернулись к вам и по-прежнему не нашли никого. Мы не сумели войти, даже Джонсон Бодри не преуспел в этом после многочисленных попыток.
Я не смог удержать улыбку. Частный детектив!
Что же они думали? Что обычная человеческая ищейка может просто по желанию проникнуть в святилище Наблюдателя?
– Видимо, ваша паранойя значительно осложнилась в течение две тысячи первого года, но вы достаточно умны и сумели скрыть от нас самые тревожные симптомы.
Я продолжал улыбаться. Я буду улыбаться на протяжении всего разговора. Я буду улыбаться теперь во время всех разговоров. Я буду улыбаться всегда.
– Затем мы с Бодри и его молодым помощником целыми днями прочесывали весь Южный Манхэттен, потом проверили весь остров. Навещали ваш дом, открыть который по-прежнему не смогли. На следующий день мы собрались всей командой. Джонсон Бодри тоже присутствовал. Выходов из ситуации оставалось не так много.
Я улыбаюсь.
Моя улыбка белее белизны, со всех сторон окружающей нас. Моя улыбка ясно говорит: ваши «выходы» в основном являются лишь новым витком проблем.
Такова ваша история, переменчивая с самого начала вашего рода.
Я знаю этот выход – это два черных «форда-юкон». Это радиосообщения, которые я перехватил вчера ночью, в гуще леса. Это называется «правительственное агентство».
Это называется ФБР.
– Ваши Джи-Мены не сумели помешать пассажирским самолетам врезаться в башни. И вы действительно верите, что они могли помешать нам убежать с Нулевой Отметки? Вы действительно верите, что они способны помешать нам покинуть гигантскую Нулевую Отметку, в которую превращается ваш мир?
– Доктор Уильямсон, вам попала в голову пуля, вы едва не умерли. К счастью, один из Джи-Менов, как вы выражаетесь, смог с моей помощью поддержать в вас жизнь до прибытия подкрепления.
Все становится еще белее. И всегда будет становиться еще белее.
– Почему вы все время меня «доктором» называете?
– Да потому что вы – доктор, доктор! Вы – один из самых известных физикохимиков Восточного побережья. У вас есть докторская степень по биохимии, вы несколько раз проходили практику по судебной медицине, вы – магистр микроэлектроники, вы были одним из самых блестящих ученых вашего поколения. Раньше.
Моя улыбка – паковый лед. Моя улыбка – абсолютный ноль.
– Когда раньше?
Человек, пришедший из белизны, наблюдает за мной несколько долгих секунд.
– Быть может, в конце концов, у вас действительно временная амнезия. Пуля, попавшая вам в голову, спровоцировала некоторые серьезные осложнения.
Моя улыбка становится еще белее, еще холоднее, еще абсолютнее. Клеточные ткани моего мозга должны были восстановиться сами до приезда их чертовых врачей.
Теперь я начинаю лучше отдавать себе отчет в том, что же произошло, где я нахожусь в действительности, почему, как…
Я начинаю понимать, что Материнский Корабль на самом деле очень далеко. Я начинаю понимать, что никогда не увижу свою дочь. Я начинаю понимать, что навсегда останусь пленником этой планеты.
Моя улыбка по-прежнему сияет всей белизной этого мира.
– Я совершенно не страдаю потерей памяти. Я помню вещи, которые произошли так давно, что вы и вообразить себе не можете.
– Вам кажется, что вы помните вещи, которые произошли давно.
– В таком случае, расскажите мне, что же случилось раньше, как вы утверждаете.
