очевидную параллель: твой папа носит ту же фамилию, — продолжил Капюшончик. — А про дневники — он называл их записями — сказал левиафан. Или, как ты его называешь, Призрак.
Мирон бросил короткий взгляд на Амели. Та безучастно обсасывала последнее крылышко, сосредоточив взгляд на точке в пустоте, левее Капюшончика.
Она-то сразу догадалась, — решил он. — А теперь хихикает про себя…
— Ладно, извини, — Мирон встал и отправился в обход барной стойки к кофе-машине — дополнительная доза кофеина будет очень кстати. — Я и вправду тормоз. Ступил.
— Но там вообще что-нибудь есть? — спросила Амели. — На флэшке?
— Это видео, — пожал плечами пацан. — Сильно ужатое. Какой-то японский старикан, говорит тоже по-японски.
— Ты перевёл?
— Приватное сообщение, не предназначенное для моих ушей? Разумеется.
— Отлично, — по её виду не скажешь, — подумал Мирон.
Это Такеши, — мысль была простая и очевидная, как кирпич. — В замке, принадлежащем Карамазову, в его личном сейфе, в томике любимых стихов… С какого перепугу я решил, что это — послание отца? Амели. Это она мне сказала. Тогда, в Минске, она сказала, что нашла отцовские дневники. Я и повёлся, как дурак.
Пора валить, — внезапно понял он. — Что нас связывает? Кроме хорошего траха?.. Общие скелеты в шкафу? Да не такие уж они и общие. Она меня использовала. Натянула, как одноразовую перчатку, покопалась в чужом дерьме, а теперь снимет и выбросит. Так что пора валить.
Он поднялся с табурета, и даже открыл рот, чтобы сказать: — Всё, мол, было круто, но пора и честь знать, — когда заметил её взгляд. Не просто заметил, а натолкнулся на него с размаху, с разбега, как на бетонную стену. Даже больно стало.
Она знает, о чём я думаю. И выжидает: как я себя поведу? Может, ей это важно. Или просто интересно. А скорее всего — просто наплевать. Собачка принесла палку. Больше шавка не нужна.
И в этот момент он ощутил… упрямство. Такое противное шебуршание за лобной костью, между глаз. Хватит. Хватит убегать.
Именно поэтому его и таскают за шкирку все, кому не лень. Кому надо БОЛЬШЕ, чем ему… Пойди туда, сделай то, принеси это… Да какого хера?
Заебали все.
Если он не будет убегать, если вцепится зубами и сам, по собственному желанию, начнёт распутывать этот клубок, ОНИ — кто бы это ни был — не смогут больше им помыкать.
Стоит начать принимать решения, и чужие указания идут по боку. Отваливаются, как грязь с колеса турбо-джета.
— Давай посмотрим, что там за старик, — сказал Мирон и направился к креслу Капюшончика. — Только вруби перевод. Не все здесь шпрехают на японском.
Картинка немного поморгала — сейчас синхронизируется — и вот перед ними Такеши Карамазов. Как живой.
Сидит в том самом кабинете — библиотеке со свитками. За спиной — сёдзи с видом на Фудзи. Да нет, — понял Мирон. — Не сёдзи. Створки ширмы распахнуты, и с галереи открывается РЕАЛЬНЫЙ вид на Фудзи-яму. А вишни в цвету и бамбук — так это японский садик во дворе замка.
— Здравствуй, внучка, — говорит Такеши и прихлёбывает из крошечной глиняной чашечки с крышкой. — Если ты смотришь это видео — значит, всё идёт так, как задумано. Поздравляю. Ты справилась.
Мирон смотрит на Амели в ожидании объяснений, но девушка только легонько поводит ладонью — потом, мол. Не мешай.
— Я записываю это послание перед тем, как навестить одного старого друга. Скорее всего, с этой встречи я не вернусь, — старик говорил буднично, словно сообщал, что собирается выйти в город, прогуляться а затем пообедать в модном ресторане. — Мы не виделись много лет, но сейчас я ощущаю настоятельную потребность его увидеть, и произойти это должно прямо сейчас.
Старик помолчал, словно размышляя над следующей фразой.
— Знаешь, с возрастом эта способность появляется как бы сама собой: вдруг понимаешь, где должен быть, и всё. Впрочем, как и другие вещи… С возрастом учишься экономности: делать только необходимое и лишь там, где должно. Впрочем я отвлёкся.
Он посмотрел прямо в камеру и Мирону показалось, что пронзительные, выцветшие стариковские глаза видят его насквозь.
— Я хочу попросить у тебя прощения, Орэн. За то, что не был рядом, когда ты во мне нуждалась. За то, что проявлял к тебе меньше нежности, чем ты заслуживаешь. Я был плохим дедом, — он опустил глаза, но через пару секунд вновь смело посмотрел в камеру. — Но я любил тебя, внучка. Всем сердцем, всей душой. И я всегда гордился тобой.
Возникла еще одна пауза, во время которой старик запустил руку во внутренний карман безупречного двубортного костюма, серого в тончайшую белую полоску — и вынул пачку бумаг, перегнутую пополам. С внутренней стороны угадывались ровные столбцы иероглифов.
— Это — документы на всё, чем я владею, — он потряс бумагами и небрежно бросил их на стол. — Не только Технозон, но и все дочерние фирмы, теневые корпорации, сопутствующие организации, мелкие предпринимательства, а также ключевые места в составе директоров. Все они принадлежат тебе. Несколько пакетов акций, пара замков — не в счёт. Ты же понимаешь: я должен бросить кость остальным родственникам. Но основное — моя империя, то, что я создавал всю свою жизнь — теперь твоё. Перед тем, как навестить друга, я завезу их к нашему поверенному, господину Кобаяши, и как только он поставит свою подпись, ты займёшь моё место. Король умер, да здравствует король! Прости, что тянул так долго — надо было сделать это гораздо раньше. Но видишь ли: мы, старики, не умеем не работать. Остаться не удел — для нас самое страшное, самое мучительное наказание. И вот мы придумываем бесконечные отговорки, причины, поводы — лишь бы как можно дольше оставаться у руля. Власть, как ты знаешь, развращает. А такая власть, которую я передал только что тебе — может просто уничтожить.
Теперь пауза длилась гораздо дольше. Мирон уже подумал, что сообщение закончилось, но Такеши вновь заговорил:
— -В глубине души я всегда желал тебе счастья, Орэн. Наверное, поэтому старался держать как можно дальше от управления Технозон. Но последние события… Кстати, поздравляю. Ты прекрасно справилась с Хиномару. Доказала мне, что ты готова. И не просто готова, но уже имеешь свою цель, свою программу и чётко видишь свой путь. Удачи тебе, внучка. Надеюсь, мой последний подарок поможет тебе добиться всего, что ты пожелаешь.
Такеши поднялся, твёрдой рукой отодвинул стул.
— Помни. Я люблю тебя. Прощай.
— И он отправился в монастырь к профессору, — ошарашенно сказал Мирон. — Сидел там, пил чай — зная, что через несколько часов ты его убьёшь.
— Вот такие мы, японцы, — на лице Амели не дрогнул ни один мускул. — Сами готовим свою смерть, а потом ждём.
Нет, всё-таки она что-то чувствует, — Мирон заметил на щеке девушки одинокую слезинку. Блеснув в отраженном свете экрана, она скатилась к подбородку и пропала. Притянув руку, он обхватил её плечи и притянул к себе. Почувствовал, что Амели бьёт крупная дрожь, и обнял покрепче. Поцеловал в макушку и прижался щекой к горячим волосам.
— Это парадокс, — подумал он, глядя в потухший экран. — Я влюбился в девчонку, которая у меня на глазах укокошила своего деда. Проткнула мечом.
— Значит, ты теперь самая богатая сучка в мире, — голос Капюшончика дрожал от возбуждения и восторга.
— Ключевое слово тут «сучка», — отстранившись, Амели пошла к барной стойке, порыться в бутылках с выпивкой, которые заказала еще вчера. Нашарив пачку сигарет, она закурила, выпустила дым из ноздрей и посмотрела по-очереди на Мирона и Капюшончика. — Что? Это ничего не меняет.
— Еще как меняет, — поднял брови Мирон. Подошел, плеснул себе мартини — лёд растаял, так что он просто бросил в стакан оливку. — Ты говорила, что всё досталось родственникам. Но на самом деле…
— Хиномару Групп владеет пакетами акций на сотни миллиардов коинов. Так что я и раньше была богата до чёртиков. И это тебя нисколько не смущало.
— Наверное, дело в Карамазове, — сказал Мирон. — Раньше я не представлял тебя на его месте.
— Технозон больше не существует, — сказала Амели. И горько добавила: — Так что и места никакого нет. Забыли. Проехали, — она повернулась к пацану. — Ты проверил то, о чём я тебя просила?
— Ночью объявили о банкротстве пятьдесят ведущих компаний. В самых разных областях — от производителей дронов, до инвесторов ферм соевого белка. Экономический баланс опрокинут на спину и дёргает в воздухе всеми четырьмя лапками. Точнее, бьётся в последних судорогах. Это лавина. Банкротство стольких компаний сразу потянуло за собой банки — они
