не смогут получить назад займы. Биржа лопнула, как мыльный пузырь. Люди — те, кто ещё имел работу — остались не удел, им нечем платить. Все будут сидеть дома и втыкать в Плюс. Это, скорее всего, перегрузит электростанции и полностью выведет их из строя, потому что запас прочности давно исчерпан. Пробки выбьет к ебеням у всего мира! Дроны попадают на землю, когда кончится заряд батарей. Люди от скуки и чтобы подогреть жратвы, начнут жечь костры, и тогда начнутся пожары, а без дронов мы не сумеем их потушить. Будут страшенные пробки — ведь все мобили тоже остановятся. Так что ни скорых, ни пожарных. Плюс тоже нагнётся. И скучающим толпам не останется ничего, как выйти на улицы. Чтобы снять стресс, они начнут громить витрины, растаскивать товары и драться между собой. Жители Ульев — а ведь они превратятся в ледяные бетонные короба — спустятся с небес и пойдут на приступ богатых предместий. Их начнёт отстреливать охрана, в города введут войска. Но вместо того, чтобы наводить порядок, солдаты начнут мародёрствовать — ведь так всегда поступают захватчики. К тому же, им давно перестали платить, а армейский паёк сидит в печенках. Белковые фермы протухнут, и ту еду, которую еще можно достать, будут брать те, у кого пистолеты больше. Улицы наводнят толпы умирающих от голода и холода, а также погибших в потасовках и перестрелках — ведь дроны встали, и трупы убирать некому. И вот тогда начнутся эпидемии… Снова начнутся психозы «нулевого пациента» и установится неомаккартизм, еще более свирепый, чем тридцать лет назад. Кризиса политического устройства просто никто не заметит… Мир распадётся на множество автономных подсистем, которые раньше называли Феодальными Княжествами. Начнутся крупные миграции из городов — жрать-то будет нечего. И на руинах расплодятся банды преступников и торговцев Дергунчиком и Крэком. Законы потеряют власть, и собственность будет распределяться по праву сильного… А потом придут зомби и всех сожрут.
Амели смотрела на Капюшончика с каким-то новым любопытством, в котором присутствовала немалая доля уважения. А Мирон испугался.
А ведь пацан прав, — думал он. — Он сам не представляет насколько, в своём священном безумии. Но он прав. Ведь зомби существуют. Пока что они таятся в тёмных уголках Плюса, называя себя китами и левиафанами. Но когда система рухнет, никто не помешает им выйти на улицы. Хаос, страх — они будут сеять их одним своим присутствием, порождая новую постапокалиптическую мифологию…
— Ты этого добивалась? — спросил Мирон, глядя на Амели. — Затевая с отцом ту аферу с вирусами, вы ждали именно такого сценария?
— Так это ты?.. — пацан даже снял очки, чтобы рассмотреть Амели как можно лучше. — Круто! Офигенно! Великолепно! Ну, не то, что ты обрекла на смерть миллионы людей, а то, как красиво это было проделано. Я имею в виду, вирус. Очень изящно. Весьма лаконично и с большим вкусом. Фанат, — он почти серьёзно поклонился. — Но можно, я не буду хвастаться? Как-то не хочется засветиться другом психованной стервы, устроившей геноцид. Ничего личного.
— Никакого геноцида не будет, — Амели закатила глаза, будто пацан сморозил очередную глупость.
И правда, чего это я?.. — Мирон тоже встряхнулся. — Пацана несло, как после килограмма зелёных яблок, а я расчувствовался. Дурак. Идиот.
— Какое-то количество людей погибнет, это неизбежно, — продолжила девушка. — Но будем считать это естественным отбором. Это как с наркотиками, помните? Когда их легализовали в две тысячи тридцатом по всему миру? Да, вымерло какое-то количество долбоёбов — тех, кто не в силах был справиться с соблазном. Преодолеть привыкание. У кого не хватило мозгов вообще не пробовать. Но остальные выжили. А многие так просто не заметили… И что в результате? Наркокартели схлопнулись сами собой, когда люди перестали покупать наркоту. Она изжила себя, стала просто не нужна. Кривая преступности пошла вниз, исчезли наследственные заболевания, связанные с употреблением наркотиков…
— А потом появились новые, — подал голос Мирон. — Вазопрессин, бетаметфениламин… Модельные, химически совершенные. Считается, они не вызывают привыкания. Ты просто встраиваешь их в свою жизнь, как утреннюю сигарету, как снотворное, как чашку кофе… А раз так делают все — значит, так и надо. Закон больших масс. С них НЕВОЗМОЖНО спрыгнуть, потому что никто этого просто не хочет.
— Ты же смог отвыкнуть, — сказала, глядя на него, Амели. — Ты спрыгнул с декса, и ничего. Жив.
— Да потому, что у меня ДРУГОЙ наркотик! — сам того не желая, закричал Мирон. — Я подсел на адреналин. На постоянный страх смерти. Я — тот долбоёб, что выйдет на улицу с дубинкой и примется крушить витрины. Это МЕНЯ ты обрекла на вымирание. Естественный отбор — так ты говоришь. Разумные люди, мол, просто посидят дома, пока дураки будут убивать друг друга на улицах. Но помнишь? Дронов ведь не будет. А значит, некому принести еду, свежую воду, медикаменты… Разумные люди сдохнут точно так же — просто не на улицах, а в своих долбаных кроватях.
— Этого не будет, — повысила голос Амели. — Фабрики не перестанут производить еду. Да, поначалу — самую простую, но её будет хватать на всех.
— Ну конечно, — ядовито заметил Мирон. — Ведь народу попросту станет меньше… Какую убыль населения вы закладываете? Пять миллиардов? Шесть?
— Дроны не перестанут функционировать, — упрямо продолжила Амели. — Заводы атомных батарей не накроются, они продолжат работу. Все, кто нужно, получат всё: еду, воду и лекарства. МЫ об этом позаботимся.
— И конечно же, будете определять: нужен данный конкретный человек, или нет? Кто будет распределять ресурсы?
— Будет запущена система равноценного распределения…
— Хуйня. Любая система прежде всего гребёт под себя. Обеспечивая сначала — своих сотрудников, затем — их окружение, затем — их друзей и тех, кто может заплатить. Остальные не в счёт. Они обречены.
— Челы, вы дали ход диктатуре покруче фашизма, — в полной тишине сказал Капюшончик. — Даже не знаю, что лучше: упасть вам в ножки и молить о пощаде, или подсыпать стрихнину в кофе. Хотя нет. Лучше я пойду, открою окно, и выброшусь со своего сто восьмидесятого этажа. Так оно будет гуманнее.
И снова он прав, — подумал Мирон. — Пацан прав: вина лежит на мне — ведь это я помог Амели… Тоже, что ли выбросится?
На миг он почувствовал дикое облегчение. Всё. Можно всё закончить прямо сейчас. Вот прямо в этот момент — просто сделать пару шагов к окну, открыть раму, и…
— Мы должны всё исправить, — сказал он, глядя на Амели. — Слышишь? Никакого такого пиздеца случиться не должно. Люди его не заслужили.
— Я и не думаю, что так будет, — тихо сказала девушка. — Просто мы с отцом решили подстраховаться на самый крайний случай.
— А ты в курсе, что исторически, когда доходило до кризиса, в девяноста восьми процентах случаев срабатывал самый худший сценарий? — спросил Мирон. — Как ты могла?
— А ты в курсе, что месяц назад погиб последний кит? — спросила Амели.
Мирон увидел в глазах девушки слёзы. Но нет, — решил он в следующий миг. — Показалось.
— Ты знаешь, что тигры больше не размножаются? Что горные гориллы все, до единой особи, покончили с собой — просто перестали есть. И никто не мог их заставить… А фитопланктон? Кокколитофориды — слышал такое слово? Всего лишь одноклеточная водоросль, которую поразил неизлечимый вирус. Она почти вымерла, и теперь диоксид углерода накапливается в атмосфере, создавая парниковый эффект…
— Парниковый эффект — это фэйк, — устало сказал Мирон. — Байка, которую придумали экологи, чтобы получать гранты. Ты бы хоть проверяла сведения, за которые бьёшься с таким остервенением. Ты сама говорила, что человечество — лишь тонкая плёнка мазута на поверхности лужи. Исчезни она — и планета всего за двадцать лет покроется непроходимыми лесами.
— Знаете, мне кажется, вы оба не правы, — подал голос Капюшончик. — Я что хочу сказать: никто не вправе решать, жить нам или умереть. Только каждый чел. Сам за себя. Диктатура, корпорации — всё это ёбаные паразиты. — Мир — вот что главное. Нам, блин, в нём ещё жить.
— Перестань материться, пацан, — бросила Амели.
— Значит, по остальным пунктам вы со мной согласны?
Мирону дико, до колик в животе захотелось свежего воздуха. Стены просторной Капюшончиковой берлоги вдруг сделались душными, потолок грозил обрушиться на плечи. Он больше не мог смотреть в глаза Амели. Не мог и не хотел. Поспешно схватив куртку, он буркнул что-то неразборчивое и почти бегом бросился к двери.
Удерживать его никто не стал.
Боже, как
