мне не хватает Платона!.. — подумал он, спускаясь в прозрачной кабине лифта к подножию Улья. — Его рассудительного голоса, его математически точных выкладок…
Плюс! — сообразил он внезапно. — Вот что мне нужно.
Не пройдя и пятидесяти метров от логова Капюшончика, Мирон обнаружил искомое: вывеску со стилизованным изображением Ванны и наушников-Плюсов. Логотип был незнакомым, но на это он решил забить. Какая, в принципе, разница?
Передняя была отдана под любителей «быстрого погружения» — одноразовые плюсы и удобные мягкие кресла позволяли в тихой приватной обстановке просмотреть новости, банковские счета, поработать… Мирон заказал «полное обслуживание».
Комната с индивидуальной Ванной была чистой, безликой и пустой, если не считать собственно Ванны — не самой последней модели, но вполне приличной.
Шкафчик для одежды, душевая кабина — Ванна не была оборудована смывателем геля.
Быстро раздевшись — чтобы не успеть передумать — Мирон шагнул в опалесцирующую зеленоватую жидкость, и вдруг ощутил сладкую дрожь предвкушения.
Как давно он не испытывал этого чувства! Отдаться волнам безграничного океана информации. Ощутить вседозволенность, гибкость и податливость киберпространства.
Закрыв глаза, он начал отсчёт: один… два… три…
— Привет, аллигатор.
Голос в голове раздался неожиданно. Будто Платон только и ждал, когда Мирон выйдет в Плюс. Ждал, раскинув щупальца по всей сети, настроив сенсоры на его ментальный отпечаток.
— Привет, крокодил, — ответил Мирон. — Нам нужно поговорить.
— Нам очень давно нужно было поговорить, — откликнулся брат. — Наконец-то ты пришел.
3.14
Внезапно матрица пошла трещинами. Мир, который только начал проявляться — излюбленный интерьер Платона, их старая кухня, начал рушиться. Безобразные желтые занавески на окне вспыхнули, от них понесло горящей пылью и паутиной, скатерть на столе съёжилась от жара и пошла пузырями, а фигура Платона завилась в штопор и улетучилась в форточку.
Мирон вынырнул из Плюса задыхаясь — биогель набился в ноздри и в рот, закупорил дыхательные пути, мёртвой тяжестью осел в желудке.
Чьи-то сильные руки подхватили его подмышки и выволокли из Ванны. Бросили на пол, надавили на рёбра — так, что перед глазами поплыли цветные пятна.
Наконец ему удалось сделать вдох. После того, как кто-то невидимый перекинул его через колено, животом вниз, и дал хорошенько проблеваться…
— Вилмос, этот очнулся, — голос раздаётся откуда-то сверху, из пустоты. Его оставляют в покое, голого и дрожащего на резиновом коврике, в луже быстро застывающего биогеля.
Отовсюду доносится грохот, глухие удары, плеск и скрежет.
Протерев глаза, Мирон долго моргает, пытается совместить двоящиеся в глазах образы, и наконец видит двоих, мужчину и женщину. Она смотрит внимательно, наклонившись — каштановые волосы свисают по обеим сторонам мягкого веснушчатого лица. Мужчина, убедившись, что он дышит, поворачивается к Ванне и начинает ворочать внутри большим ломом.
— Мы спасли тебя из Вавилона, брат, — голос у женщины немного детский, выспренный, и Мирон думает, что она по самую макушку накачана дексамином, или еще чем похуже.
— Что?.. Что происходит?.. — зубы стучат, всё тело корчится в судорогах.
Мирон даже не пытается прикрыть гениталии, он с удивлением и ужасом смотрит мимо женского лица, на мужчину. Тот, налегая на лом, хекая от натуги, сворачивает кожух Ванны и биогель тягучей зеленоватой волной обрушивается на пол.
— Вавилон, — тупо повторяет женщина. — Не надо туда больше ходить. Твой разум принадлежит только тебе, брат.
Луддиты, — вспыхивает мысль. И тут же всплывает пророчество Капюшончика. Неужели… началось?
Раскурочив Ванну и не глядя больше на Мирона, мужчина покидает комнату, шлёпая по биогелю в высоких резиновых сапогах. Лом он держит перед собой, как копьё.
— Магда! — кричит он из коридора. — Тут ещё один! — женщина, ласково потрепав Мирона по щеке и улыбнувшись, как щенку, поднимается.
— Мы подарили тебе новую жизнь, брат. Проживи её праведно.
Подол её длинной шерстяной юбки насквозь промок, рукава жакета засалены настолько, что неразличим цвет ткани, волосы, как сейчас замечает Мирон, сбиты в неопрятный колтун. Когда женщина проходит мимо, его обдаёт резким запахом немытого тела и пота.
Оставшись один, он садится в луже быстро высыхающего геля и взглядом находит свою одежду — она выброшена из шкафчика, карманы вывернуты наизнанку, куртка так вообще пропала.
Добравшись до душевой кабины, он поворачивает кран — разбрызгиватель выдаёт тоненькую ржавую струйку.
Когда он оказывается на улице — в одной рубашке и джинсах, с которых белёсыми хлопьями облетает подсохший биогель, — вокруг царит хаос.
Кто-то куда-то бежит, несколько человек с остервенением громят подъезд ближайшего Улья. Бронированное стекло двери не поддаётся, лишь прогибается внутрь, покрываясь паутиной мелких трещин.
Мужчина, очень похожий на того, с ломом, катит сломанного дрона — присмотревшись, Мирон понимает, что робота приспособили вместо тачки, нагрузив глянцевыми коробками с яркими этикетками.
Где-то невдалеке ревут сирены, на уровне пятого этажа — там, куда не могли достать вывороченные из мостовой куски асфальта и бетона — парит клин полицейских дронов. Чёрных, ушастых, утыканных электрошокерами.
Скоро здесь будет отряд подавления беспорядков, — понял Мирон и ссутулившись, зашагал прочь, туда, где всё ещё помаргивали электрические огни уличных фонарей.
Вернуться назад, к Амели и Капюшончику, ему в голову не пришло.
Добраться до проспекта Мирону не дали: из переулка между двух домов-Ульев вылилась клокочущая, бурлящая толпа, и подхватив его, понесла в другой узкий переулок.
Мирон даже не пытался выбраться: по опыту знал, что сопротивление, попытка выгрести против течения, привлекут внимание агрессивно настроенных индивидов, для которых любое неповиновение, любое проявление свободы воли сейчас — лишь повод сорвать злость.
Сунуть нож под ребро в толпе ничего не стоит. Никто не заметит, как он упадёт и будет затоптан…
Обогнув Улей — часть толпы осталась, чтобы разгромить притулившуюся у подножия станцию зарядки бытовых дронов — его толпа слилась с еще одним течением, вывернувшим из-за другой многоэтажки, и вот уже общий поток устремился к проспекту… Который был перегорожен прозрачными полицейскими щитами. За ними высились водомёты, и что гораздо хуже — пулемёты, заряженные резиновыми кубиками.
Очередь таких кубиков, выпущенная с близкого расстояния, могла спокойно пробить грудную клетку или ободрать мясо с лица.
Немного замедлившись, Мирон принялся выбираться из толпы. Осторожно, чтобы, не дай бог, никто не почувствовал в нём внутренней угрозы, не такого, как они…
Первая волна толпы ударилась в щиты. В ответ завыли водомёты. Тугие струи ударили поверх голов, окатывая смешанной с кристалликами льда ледяной водой.
Для многих этого было достаточно: остудившись, придя в себя, сбросив иго стадного инстинкта, они начинали растерянно оглядываться и искать пути к отступлению. Задние ряды принялись рассасываться в выбитые двери подъездов и подворотни. Кто-то внаглую бежал по улице — в противоположную от водомётов сторону.
Справа, уголком глаза, Мирон засёк белый высверк, от неожиданности остановился, и тут же получил сильный толчок в спину. Упасть ему не дали. Тела стояли так плотно, что места просто не было. Но тем, в кого он врубился, это не понравилось. Высокий бородач развернулся, и толкнул Мирона в грудь. Тот, раскинув руки, чтобы не упасть, задел еще нескольких. Женщину, которая с воплем налетела на парня в тенниске и его соседа в засаленном пыльнике.
Круги тычков, падений и ругани расходились от Мирона, как от камня, брошенного в омут. Люди возмущенно толкались, кричали, наступали друг другу на ноги, в ход шли кулаки и пинки.
Мирон вновь заметил белую вспышку — гораздо ближе, всего в трёх или четырёх метрах… Повинуясь базовому подкорковому инстинкту, он бросился бежать. Не обращая внимания на сыпавшиеся со всех сторон тычки и затрещины.
Один раз он упал — неожиданно толпа разбежалась в стороны, как стая тропических рыбок от хищной мурены, и Мирон с разбегу рухнул на асфальт. Пропахал его ладонями, подбородком, коленями — из глаз посыпались искры. Тут же поднялся, подгоняемый иррациональным страхом жертвы, и бросился дальше.
Влетев в новую толпу, он почувствовал, как лопается рубашка на спине — ткань трещала под напором чего-то острого, неумолимого. Рванулся, высвобождаясь, и ощущая, как кожа под разрезом становится горячей,
