Я вел машину до самого рассвета. Мы миновали Бордо, Ланды, Страну басков. Я постоянно глотал «мет», чтобы держаться как можно дольше. Сбросил скорость и припарковал машину на площадке у обочины шоссе уже за пределами действия электронной системы, которая контролировала потоки автомобилей в обе стороны, перед самым Андаем. Карен села за руль, а я, пытаясь заснуть, выпил депрессант[14] — капсулу «Т-Вектора эпсилон», купленную в пригороде Лилля на черном рынке.
Следующая стадия плана предусматривала, что мы оставим наличку в виде вклада в одном из маленьких южноамериканских инвестиционных банков, который распространил свои операции на средиземноморские страны Европы и открыл отделение в пограничном городе для привлечения французских капиталов. Я полагал, что они не станут чрезмерно придираться к источникам происхождения средств, и к тому же знал, что у похищенных банкнот не были переписаны серия и номер. Мы вносили деньги на этот счет постепенно, по мере совершения ограблений, пользуясь нашими вторыми фальшивыми удостоверениями личности, добираясь каждый раз в город и назад при помощи TGV.[15] Этим утром, как и в предыдущие разы, Карен изобразила из себя юную жительницу мегаполиса — нахальную и сексапильную. Девять десятых выручки от последнего налета пополнили активы одной из наших фальшивых фирм. Менее чем через два дня половина бабла окажется в одном из тайских банков, а спустя еще неделю другая половина попадет в два-три филиала индонезийских и австралийских финансовых компаний. Далее при помощи системы подставных фирм далее эти суммы будут распределены по другим счетам, а через несколько недель, — вновь обращены в наличные, после чего опять разложены по другим банкам, уже на третью пару фальшивых имен.
На каждого из нас двоих приходилась по половине всей выручки — в различных валютах, дорожных чеках и на платежных картах «инфокэш».[16] Одним словом, обычные туристы при деньгах.
Номерные знаки «ауди» были получены в полном соответствии с законом, безупречными казались и наши электронные паспорта. Считывающие устройства на пограничном КПП при помощи микролазерных лучей получили абсолютно аутентичные данные, полностью соответствующие личностям, которые их предоставили. В верхней части лобового стекла замерцала прозрачная надпись «Добро пожаловать» на французском, испанском, а также на других официальных языках Евросоюза.
Карен на всех парах помчалась в сторону Бургоса, затем — к Мадриду по важнейшим транзитным магистралям страны. Мы могли позволить себе раскошелиться на платные автодороги и 99-й бензин высшего уровня очистки по десять евро за литр, чтобы лететь вперед без остановки. Карен приняла небольшую дозу «мета», я уже давно переходил от дремоты к фазе полусна и обратно. Погода не слишком радовала — было пасмурно, холодно и промозгло, но мы удирали к солнцу и пляжам тропических морей, так что сейчас я бы выдержал даже январский понедельник на севере Англии.
Альхесирас — это грузовой порт, расположенный в скалистой и засушливой местности. Цементные заводы, предприятия по производству консервов, склады, паркинги, несколько торговых центров и что-то вроде города, где туристы, транзитом следующие в Северную Африку, редко задерживаются дольше, чем на одну ночь. Массивные паромы соседствуют здесь с торговыми судами, прибывшими со всех уголков Средиземного моря, и с несколькими скромными кораблями испанского военно-морского флота. Мы прибыли в порт ночью, и мне пришлось изрядно попотеть, прежде чем я сумел отыскать улочку с нашей маленькой гостиницей.
Номер оказался чистым, с душевой кабинкой, двухспальной кроватью, старым платяным шкафом, оштукатуренными стенами, фотографией короля, иконой Богоматери и в меру скверной маленькой картиной — акварельным пейзажем. Это было лучше, чем все то, с чем мне прежде доводилось сталкиваться в сетевых отелях-«ночлежках» — «Robotels», «One-Shot Nite», «Safety Sleep», «Honzaï-Box» — или тем более в подземных «зонах гостиничного типа», размещенных на месте бывших автостоянок. Одним словом, во всех этих блочных бараках быстрой сборки, приютах для беженцев, где мы жили с того момента, как сбежали из Центра фильтрации.
Карен немедленно включила телевизор и, воспользовавшись пультом дистанционного управления, на огромной скорости (завидный навык, присущий только тем, чья юность прошла уже в XXI веке) пробежала пятьсот двенадцать спутниковых и кабельных каналов, которые принимал отель. В конце концов остановилась на каком-то американском сериале, дублированном по-арабски, вырубила звук и вставила в уши наушники от плеера, игравшего громко, как старый транзисторный радиоприемник. Это опять был ее полоумный джазмен — Альберт Эйлер (я заметил обложку CD, который она сейчас крутила). Взгляд девушки утонул в недрах электронно-лучевой трубки, где бравые парни из «Команды „А“»[17] вдребезги разбивали джипы военной полиции.
Внутри старого (и запрещенного к использованию) холодильника на фреоне, урчащего в углу, обнаружилось несколько полулитровых бутылок кока-колы и пара бутылок пива «Corona». Я проглотил еще одну таблетку депрессанта и запил ее пивом.
Мне нужно было поспать и восстановить силы. Наутро меня ждал тяжелый день: предстояло продать нашу колымагу на рынке для подержанных автомобилей, бурно развивавшемся на окраине города. Это был настоящий автобазар, где процветала трансевропейская незаконная торговля: совершенно новые «мерсы», «бумеры», «фольксвагены», «форды», японо-британские машины и даже «опели» чешской или польской сборки отправлялись отсюда прямиком в Рабат, Дакар, Лагос, Дуалу…
Мы уже обо всем договорились по факсу с Омаром Бенсаидом — мелким дельцом, согласившимся приобрести практически новую «ауди» примерно за треть ее каталожной цены. Тачка не находилась в угоне, но была «засвеченной» — покупателю предстояло сменить номерные знаки и чипы системы распознавания. К этому добавлялась плата за риск и, разумеется, процент от сделки. Я даже не пытался торговаться: сумма в двадцать пять тысяч монет практически окупала наши расходы на операцию по транзитному пересечению Марокко.
Ни один из докторишек ни разу не рискнул сказать нам правду относительно наших шансов выжить. И только лишь Коэн-Солаль, еврей с плохой репутацией, однажды вечером соизволил ответить на кое-какие мои вопросы.
Двумя днями ранее медики заставили меня пройти кучу тестов с использованием какой-то новой штуки, привезенной из Соединенных Штатов. Врачи водрузили мне на голову некий странный прибор, работавший на сверхпроводниках и жидком гелии (они называли это устройство сквидом),[18] а также кучу наносканеров и тому подобных штуковин с невозможными названиями. Спустя несколько часов я почувствовал, что нейровирус вступает в начальную фазу стадии обострения — это происходило каждый или почти каждый день. В тот же момент достаточно спокойное свечение всех экранов контрольных устройств сменилось хаотичной кипучей деятельностью. «Клистирные трубки» издавали восхищенные «Ох!» и «Ах!», а у меня возникло впечатление, что я стал чем-то вроде живого синтезатора.
В тот вечер Коэн-Солаль явился ко мне в палату и первым делом объяснил, что, по мнению бригады санитарного контроля, проведенный накануне опыт служит доказательством исключительной опасности нейровируса.
— Чего же они испугались? — спросил я. — Двух чуть завышенных показателей на мониторах своих контрольных приборов?
— Они считают это свидетельством действия опасного психогенетического агента…
— Психо… что за фигня?
— Это психоген, который вызывает психотические кризисы, то есть помешательство.
— Я не чокнутый. Мы не свихнулись, просто видим разные картинки…
Он улыбнулся:
— Некогда людей сжигали на кострах за гораздо меньшее… Сегодня их сажают за решетку.
До меня дошло, пусть и смутно, что он ненавидит порученную ему работенку, но чрезвычайные постановления нового правительства не относились к тому типу распоряжений, с которыми можно шутить, ссылаясь на врачебную этику медика-республиканца. Хороший доктор — это доктор такой же послушный, как и его пациент.
В словах Коэн-Солаля мне почудилась скрытая угроза. Санитарный центр фильтрации № 14 и так был скверной штукой. У меня не имелось ни малейшего желания познакомиться с чем-то еще более плохим.
— И каковы же дальнейшие планы относительно нас, доктор? — спросил я.
Коэн-Солаль немного помолчал. Я знал, что за врачами иногда шпионили агенты Национальной безопасности, но правительство еще не успело оборудовать медицинские центры видеокамерами слежения и «жучками». Так что, полагаю, доктор просто подыскивал правильные слова.
— Специальное поселение, — ответил он наконец.
